Выпуск: №5 1994
Вступление
КомиксБез рубрики
Язык и пути познанияЮрий ЗлотниковСтраница художника
ПерспективностьАндрей СуматохинБеседы
Беседы. Георгий Литичевский и Юрий СоболевГеоргий ЛитичевскийИсследования
Идеальный городСергей КавтарадзеСтраница художника
Страница художника. Bigert & Bergström Bigert & BergströmУтопии
Кибер — утопия и творческая машина авангардаАлла МитрофановаСтраница художника
Страница художника. Марко ПельханМарко ПельханРефлексии
Party-мэйкинг как искусствоТатьяна МогилевскаяСтраница художника
Страница художника. Облачная Комиссия Облачная КомиссияБеседы
Виртуальные смыслы неосмысленных вещейГалина КурьероваБеседы
Сценарий рождения материиВиталий ПацюковСтраница художника
Открытый проект. Опыт истолкования мнимостейАлексей ИсаевСимптоматика
Оправдание графоманииИрина КуликЭссе
Заметки из желтого ящикаЮрий ЛейдерманСтраница художника
Хроники сада МИРЭссе
Всё и усталостьПавел ПепперштейнПубликации
Бойс: Сумерки Богов. Предпосылки критического исследованияБенджамин БухлоПубликации
Беседа о своей стране: ГерманияЙозеф БойсПослания
Владимир Сальников — Йозефу БойсуВладимир СальниковСтраница художника
Пророчества Бифер и ЗграггекБез рубрики
Беседа с китайским другомВиктор МизианоИнтервью
Актуальные интервью. ХЖ №5Юрий ЛейдерманЭпитафии
Эпитафии. ХЖ №5Мария КатковаСитуации
Провинциальные танцыДуня СмирноваКниги
Встреча через 80 лет: Отклик на новые публикации трудов Эмануэля СведенборгаНиколай НосовВыставки
Владимир ТатлинЮрий ЛейдерманВыставки
Агитация за счастьеАндрей ХлобыстинВыставки
Михаил ШварцманСергей КусковВыставки
Гамбургский проектЕкатерина ДеготьВыставки
Заповедник искусствИрина КуликВыставки
Молодые людиСергей ЕпихинВыставки
Пикассо в МосквеЕкатерина ВязоваВыставки
Московские ларьки / Над черной грязьюСергей ЕпихинВыставки
КонформистыАлександр БалашовВыставки
Стерилизация веществаБорис ЮханановВыставки
Выставки. ХЖ №5Никита Алексеев
Михаил Щварцман. Метафизическая голова. 1976
Михаил Шварцман
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Февраль, 1994
Данная выставка явилась значительным культурным событием не только в качестве ретроспективы одного из крупнейших мастеров — ветеранов нашего «неофициального» или, как его еще называют, «другого» искусства. Личность и творчество М.М.Шварцмана — это совсем особый случай. И потому столь важно осмыслить событийность и значимость так долго откладывавшегося и, наконец, свершившегося полноценного показа в залах ГТГ произведений этого мастера, можно сказать, наиболее загадочно-эзотеричного, т.е. недоступного (и во внешнем, и во внутреннем смыслах этого слова), весьма обособленного среди прочих художников нашего вчерашнего «подполья» и при этом обладающего немалым авторитетом, даже среди тех, кого вряд ли можно отнести к его единомышленникам. Ведь имя Шварцмана, как известно, овеяно легендами. Его решительное, принципиальное противостояние современному контексту (в том числе и неофициально-подпольному), его многолетнее затворничество и почитание немногочисленными и преданными адептами, его подвижническое отношение к творчеству и, наконец, подлинный его нонконформизм, выраженный, в частности, в категоричной неподкупности и бескомпромиссности относительно мира коммерции, столь бесстыдно оккупирующей искусство и культуру в наши дни и уже раньше встречавшей решительный отпор от бескорыстного Художника, принципиально не продавшего ни одну из своих работ в пору «подполья»...
Точно так же непоколебим Шварцман относительно изменчивых веяний художественной моды и прочих соблазнов профанической «современности». Очевидна высокая степень внутренней независимости Шварцмана, позволяющая ему годами неторопливо и непоколебимо нести свою творческую миссию, развивая уникальный язык «Иератического искусства» в качестве потенциального «языка Третьего Тысячелетия». Адресатами этого послания являются отдаленное Грядущее и сокровенная Вечность, а не конъюнктура современной арт-системы или ждущая легких сенсаций зрительская масса. И тем не менее жест открытой конфронтации был нужен и как констатация исторической Справедливости: ведь это мастер, действительно достойный стен Третьяковки, и правомерен его показ, как бы продолжающий эстафету ретроспектив Малевича и Кандинского. Нужен был этот показ и как вызов своему времени, как властное напоминание о том, что проблематика «духовного в искусстве» отнюдь не исчерпана и не изжита (как многим, быть может, хотелось бы думать), что вечные ценности и трансцендентные ориентиры не отменены суетным бегом за «новизной», а ожидают своего реванша.
Как и следовало ожидать, имя этого легендарного художника, по сути, мастера для немногих, собрало в залы ГТГ весьма обширный и довольно пестрый контингент публики: и действительно заинтересованных, озадаченных, желающих понять смысл и ценность «Иератизма» и, конечно же, типично-вернисажное большинство, при всей внешней ангажированности «современным искусством» и, может быть, как раз по вине этой самой ангажированности глубоко чуждое и пафосу, и сверхзадачам шварцмановского творчества. Т.е. публика и «общественность» в большинстве своем не готовы адекватно воспринять эстетику «Иератического искусства», и тем более мистическую и метафизическую его проблематику, без которой признание только очевидных здесь живописных достоинств (а именно таков потолок восприятия музейщиков и критиков) — это, по сути, уход от затронутой Шварцманом насущной проблемы, это глухота к тому сигналу, который несет,в себе данное «послание в Третье Тысячелетие». Здесь, видимо, даже подсознательно возникает некая «защитная реакция» или инстинкт сопротивления любому «авторитарному давлению» со стороны тех, кто стремится к реальной, а не игровой реставрации Сакрального! Обратимся теперь к содержанию выставки, т.е. к собственно феномену «Иератического искусства» и к «Иературе» как сквозной теме-лейтмотиву творчества Шварцмана. Что же изображают или выражают все-таки эти ряды монументально-величавых картин, словно стремящихся преодолеть сами привычные мерки картины изнутри (и по форме и по содержанию своему)...
По-видимому, здесь обретают свою символическую репрезентацию или воплощенность некие неминуемые и доселе канонически не фиксированные Силы, Начала, Принципы из мира «Небесных Иерархий», как известно, действующие и дающие о себе знать и на земном плане. Причем это те Силы, которые, видимо, принципиально не называемы напрямую, по природе своей не допускают буквального именования и потому как раз и не фигурируют в ряду известных — перечисленных «Небесных Иерархий» (в тех же «Ареопагитиках»). Хотя, конечно, Шварцман скорее следует, чем противоречит св.Дионисию Ареопагиту, апеллируя во многом именно к этой духовной традиции, однако вводя дополнительный уровень (или ряд) символических персонификаций духовных сил в виде как бы «абстрактных» знако-форм, в виде внешне неизобразительных (но более живых, чем иные, и столь многие изображения) фигур, отобразивших потаенные Сущности, по сути, Существа!
Это те же явления невидимого духовного мира, которые не допускают и не предполагают своей антропоморфной или зооморфной символизации (как это допущено в иных священных изображениях и символах), они, являясь личными силами, не имеют явленного лика (как, например, образы икон) и не требуют персонифицированного олицетворения в формах и образах, почерпнутых из земной реальности. Они не имеют устойчивого, узнаваемого, по канону передаваемого знако-образа, как, например, Ангелы, Архангелы, Херувимы, Серафимы, Престолы с их известными церковными изображениями-символами. Шварцман, конечно, идет на определенный духовный риск, на эзотерически небезопасный шаг, пытаясь запечатлеть те уровни Иерархии, само именование которых не санкционировано ортодоксальной традицией. Но этот опыт оправдан внутренней необходимостью творческой судьбы, мессианским или «профетическим» призванием мастера.
Такая дерзновенная символизация неназванных иерархий, спустившихся на «грешную землю» живописи, исподволь переориентировала ее саму в направлении духовной Вертикали. И этот иерархичный вертикализм даже формально очевиден в ярусной архитектонике шварцмановских построений, но и не только в ней. Иерархия вообще — универсальный принцип неравенства всего — этот игнорируемый «современным миром» завет Традиции — еще даст о себе знать во всю меру. Космический Порядок победит Хаос! О необходимости иерархичности как принципа и нормы также напоминают (пока еще не поздно) пророческие интонации «Иератизма»... Заслуживает доверия и уважения сама решимость Шварцмана в обращении к таким проблемам, как и полная мотивированность его выхода за пределы только живописных, только «эстетических» задач и тем. При лояльности и непредвзятости относительно предпринятого здесь опыта в величавых рядах «Иературы» Шварцмана можно усмотреть параллельную «классическому», каноническому! иконостасу последовательность метафизических «беспредметных портретов» (как, однако, не] подходят тут мерки и эпитеты обмирщенных терминов искусства!). «Изображенные» на них вне-человечны, над-человечны, радикально-инаковы по отношению ко всей биоэмпирике «мира сего» (по отношению ко всему тому обреченному миру «зеленой травы, мяса и кости», который в истории авангарда лишь Малевич до Шварцмана дерзнул по-настоящему оспорить и преодолеть!).
Гуманистические химеры отступают перед нездешним светом «новосредневекового» возвращения Сакрального. И здесь при всей значимости и уникальности «Иератизм», по Шварцману, — все же не единственный возможный путь из столь пока немногих, но уже борющихся и против «современности», и между собою тоже традиционалистских проектов: это — если иметь в виду именно сферу идей, так как на уровне ресакрализации собственно живописи Шварцман, пожалуй, ныне не имеет конкурентов и равносильных оппонентов, например, среди того гипотетического «авангарда справа», который является всего лишь предметов» поиска и надежд для автора этой статьи!
Возвращаясь к образам «Иератизма», отметим, что, будучи метафизично-бесплотными и таинственными, изображаемые Шварцманом Иеро-силы не перестают быть жизнедействующими и творящими, конкретными в своих проявлениях-Энергиях. Им присуща своя органика! — над-биологичная или «ино-природная», не имеющая прямых аналогов в мире земных, готовых форм — таковых в эмпирике попросту нет!
Их зримые, отчетливо-чеканные, пластически-осязаемые структуры, их конструктивные! нечеловеческие светонасыщенные тела, наряду с токами цвето-световых излучений, вибраций, всполохов и фактурной магией поверхности, материализуют и даже изображают посильной мере устойчивые формы существования в невидимой подоплеке Бытия, в горниле,! «где первообразы кипят». Это законы и структуры реальности, рационально не постижимой,! однако допускающей свое весьма условное моделирование на плоскости средствами материала, почерпнутого из низшей материальной реальности. Пресуществляя плотности вещества в его иное светоносное качество, эти идеи (но не «идеи» рассудка, а скорее] «эйдосы» платонического Космоса) вселяются, вращиваются в формы и субстанции, подобные самоцветным минералам и кристаллам. Так возрастают соты небывалой и неведомой «архитектуры», видимой через медиумическое окно картины, как бы вовлекающей в ее глубы или, напротив, обещающей свое развертывание вовне: в окружающую среду за пределами! только живописных, только картинных рамок и мерок!
Каждое очередное «воплощение идеи» в ряду «Иературы» — это встреча, предполагающая во всех очевидцах медитативную внимательность созерцания и почтительное предстояние перед очередным из явленных «ликов» Иерархии...
В случае Шварцмана показательна даже сама физическая фактурная многослойность Письма, где строго детерминирован каждый последующий слой Поверхности, где сама обработка-возделывание этой поверхности является своего рода культовым служением, жестом «теургии», регламентированным неторопливым ритуалом, где нет места никаким стихийным случайностям и индивидуальным прихотям «артистизма». Как известно, символ (особенно в пластических искусствах) несет свое содержание (сокровенное и иначе не показуемое) через все нюансы и частности внешнего проявления, через все особенности чувственно различимой Формы. У Шварцмана сама, предполагающая даже тактильное осязательное освоение, фактурно-рельефная телесность многослойной кладки, т.е. поверхность — это одновременно и проводник тайно-родных энергий, и страж-щитоносец на пороге между мирами, между иерархически неравноправными планами-уровнями Универсума. И для него самого прохожденье через каждую грань и ступень в деяньи Письма — это индивидуальное испытание — инициация преодоленья непроницаемо-скрытной завесы Вечности, за которой «первообразы кипят». Преодолевается также притяжение Земли; инерция материала, косность материи в целом и тем самым гуща «праматерии» красок проясняется, расцветая каркасом нездешних форм, алхимически опрозрачниваясь. Твердь уплотненного вещества преображена всепроницающей эманацией мистического Света, который предопределяет колористические нюансы итоговой поверхности, ни разу как подлинный объект символа не являясь напрямую-открыто-воочию.
Обобщая, уместнее всего определить язык «Иературы» или «Иератическое искусство» как свод сакрализованных пластических символов, разумеется, не претендующий на замену собою канонических культовых изображений — икон и т.п., однако, скорее, как некий параллельный относительно канонических изображений визуальный ряд по сути тоже культовых или «теургических» объектов — мощных знаковых структур, которые в настоящее время за пределами храмовых стен несут в себе свою эзотерическую Весть о мистических принципах мироустройства, которые открылись лично Шварцману в его индивидуальном «профетическом» откровении, содержание которого принадлежит надличному, вечному, универсальному порядку.
Впрочем, условно бытуя в нынешней арт-ситуации как объект станкового секуляризированного искусства живописи, искусство «Иератическое» не только допускает, но и, видимо, предполагает свое возможное само-развитие в дальнейшем уже не только на плоскости картин, но и в качестве своего рода проекта (или «про-формы») для построения в реальном пространстве еще неведомых и ныне несуществующих культовых или ритуальных сред, — имеется в виду уже не архитектоника в живописи, а собственно архитектура. И, надо сказать, сам способ трактовки «Иератур» в листах шварцмановских графических серий указывает достаточно отчетливо и в эту сторону возможной «пространственной экспансии» Иеро-знаков.
Наконец, «Иератическое искусство» допускает и восприятие себя в качестве собственно живописи — живописи действительно очень качественной, благородной, пленяющей своей формальной сделанностью, стилевой цельностью и новизной, фактурной изощренностью, музыкальностью линеарно-композиционных решений, необычным и красивым колористическим звучанием. Красота живописи, как и вечная метафизическая проблематика, здесь в равной мере возвращены из забвенья и звучат в унисон, нисколько не противореча, а напротив — дополняя и уточняя друг друга! Однако и «формальные», т.е. чисто пластические взаимоотношения Традиции и Новации в живописи Шварцмана несут в себе смысловой заряд идеи — свидетельствуют о мировоззренческой позиции мастера. Ведь он по сути впервые после Малевича побудил геометрическую архитектонику к служению духовному Гнозису, если вспомнить, что вся так называемая геометрическая абстракция после Малевича — это либо служанка приземленного «дизайна», либо в лучшем случае «музицирование в красках» или «игра в бисер» на манер Клее и иных просвещенных «европейцев»... Ну, а в нашем «неофициальном искусстве» 60 — 70-х годов диалог с тенью Малевича сводился в основном к сентиментально-ностальгичным перепевам его хрестоматийных гео-тем в минорных интонациях философствующего лиризма под «серебряный век», а затем и вовсе выродился в концептуалистские игрища с пресловутым «черным квадратом» и не более того. У Шварцмана же, нравится нам это или нет, геометрическая метафизика русского авангарда воспринята вовсе без эпигонства, без сантиментов и стилизаций, как наследуемая художественная традиция, диалог с которой сочетает спор и наследование, действительно порождая новизну.
Следует, кстати, отметить, что, пожалуй, именно Малевич (при всем формальном несходстве) и отчасти древнерусская иконопись (при всей «неканоничности» Иератур) — это для Шварцмана единственно существенные связующие нити с собственно русской художественной традицией, в остальном и, быть может, в основном через его творчество говорит совсем другой тип миросозерцания. Конечно же, здесь доминирует дух Востока — имеется в виду Восток древний, столь от нас далекий духовно, но географически, несомненно, ближний — прежде всего и более всего Восток Библии. Дух и стиль Ветхого Завета и особенно возвышенный слог пророков, не имевшие в свое время визуального аналога в сфере искусств, затем столь по-своему и столь неверно истолкованные поколеньями живописцев Запада — все это вдруг вновь дает о себе знать в этих как бы современных, а на самом деле контрсовременных и мессиански устремленных к Будущему картинах-пиктограммах. В иератической тайнописи этой поданной в форме живописи «скрижали», претендующей на возвещение языка третьего тысячелетия, есть, конечно, своя правда, есть и свое право на подобное пророчество и на свою альтернативу бездуховной и безъязыкой современности. Эта очень специфичная по своим истокам и судьбе Весть, конечно, рано или поздно обретет свой достойный резонанс, найдет своих адептов, апологетов и продолжателей, другое дело — когда, как и, самое главное, где это произойдет! Каким временам, поколениям и регионам адресовано на самом деле это профетическое послание? Это уже рассудит История! И здесь уже отношение и выбор могут быть различными...
Отмечу в заключение, что сам автор данной статьи оставляет за собой право не становиться адептом данного, весьма определенного по своим духовно-генетическим и этническим истокам способа миросозерцания и мифотворчества, по ряду причин и в силу своих нынешних позиций предпочитая совсем иные ориентации в сфере сакральных традиций и «контрсовременных» стратегий. Сказанное, однако, не мешает отдать должное и даже выразить восхищение как собственно творчеством Шварцмана, так и духовным мужеством одинокого пророка, наперекор времени или, точнее, безвременью идущего своим путем к вертикали Духа, дерзнувшего в пору кризиса, повсеместной десакрализации и эклектичного бесстилья непоколебимо и убедительно утверждать своим творчеством принцип Иерархии, неминуемость возвращения Сакрального и неотменимые вечные ценности Искусства, которое гибнет, забывая о сверхзадаче большого стиля!