Здравствуйте, глубокоуважаемые, дорогие присутствующие. Получается так, что я снова хотел бы начать с ранения. Исходим ли мы из того, что я могу погибнуть или из того, что я уже был погибшим и должен был бы лечь в могилу, воскресение имело место. Я нашел тему «Беседа о своей стране» потому, что первым источником, приведшим меня к этому воскресению, было то, что мы называем немецким языком. Это воскресение из разрухи касается всех нас, и мы все должны обратить к нему как наши способности, так и наши неспособности и, используя немецкий язык, вступить друг с другом в беседу. И мы бы не только ощутили, как из разговора друг с другом вновь рождается телесное здоровье, но и достигли бы простого, глубокого чувства к тому, что происходит на земле, на которой мы живем, к тому, что умерло в поле, а также в лесу, на лугу, в горах. Проживая самих себя посредством языка, мы бы приняли землю, то есть на земле, на которой мы были рождены, мы могли бы осуществить процесс исцеления. В разговоре на этом языке и в открытой демонстрации того, чего мы не можем, в стремлении достичь высокой цели, которую можно было бы назвать задачей для немцев всего мира, мы по меньшей мере нашли бы первую уверенность в возможности узнать для самих себя, что же было собственно особенностью немецкого гения, немецкой одаренностью. Мы бы узнали из форм этого языка, что вытекающие из его осознанного использования понятия, которые описывают мир, какой бы он ни был большой, то есть данность, являются такими существенными, что становится возможным исцеление этого мира. Когда я говорю о своей стране, я не могу обратиться ни к чему более молодому или более древнему, чем наш язык. Как это ни необычно, но мой творческий путь берет свое начало не из так называемого художественного дарования. Многие знают, что я начинал изучать естественные науки и пришел к знанию, открывшему мне следующее: твои возможности лежат в области, которая требует чего-то иного, нежели способности стать хорошим специалистом в определенной сфере, твой дар состоит в том, чтобы дать широкий толчок к решению задачи, стоящей перед народом. Понятие народа прямо связано с его языком. И верно сказано, что народ — не раса, именно искусство привело меня к пониманию этого единственного пути преодоления расизма, неописуемого черного зла, ни на мгновение не выпускаемого из поля зрения. Искусство же привело меня к понятию пластического, которое начинается с речи и мысли, учит строить понятия, каковые могут организоваться и организуются в формы чувствами и желаниями. Если я не отступлю и останусь стойким, эти формы покажут мне картины, указующие в будущее, выстроят соответствующие понятия. Это для меня стало предпосылкой для становления скульптуры, которая вначале обрела внутреннюю форму в мышлении и познании, а затем уже была воплощена в чеканности прочного вещества материальной ткани.

Таким образом, я чувствовал побуждение связать выраженное в этой форме нечто, касающееся кризиса не только в нашем народе, но и во всем мире, с бесформенностью, в которой всюду пребывает организм общества. Для меня все большей и большей задачей, скульптурной необходимостью становилось создание прежде всего условий, образование гумуса понятий и представлений, способствующего появлению живого образа. Я увидел, что в сфере моей деятельности, то есть в искусстве, нет ни одного операбельного понятия, и это отсутствие имеет аффирмативный характер, поскольку то, чего оно не может достичь, — оно предполагает. Достичь того, что должно быть достигнуто, чему полагалось быть наученным, — именно этого и не могло добиться традиционное понятие искусства. Я создал себя из направленности моих мыслей о языке и увидел взаимосвязи, которые выглядели следующим образом: в немецком народе, как уже было сказано, присутствует сила возрождения, которая, само собой разумеется, присуща и другим народам, но в нашем случае возрождение произойдет вследствие радикального обновления социальных оснований. Должно произойти. Поскольку это прежде всего наш долг, а потом уже долг других народов. Традиционное понятие искусства утверждает, что через современное искусство, современную науку, современную технологию передаются важные сигналы. Эти сигналы в современном искусстве показываются в качестве символов и загадок человека. Ими являются Кандинский, Лембрук, Клее, которых можно сейчас увидеть на ретроспективе в Королевской Академии в Лондоне, где эспонируется история немецкого искусства с рубежа веков до настоящего времени и где есть возможность понять, что же в современном искусстве сохранилось от того сигнального характера, что указывает в будущее. Этот великий сигнальный характер предоставил самим себе огромное большинство людей, которые, ведя трудовую жизнь, не могли принять участие в этом духовном развитии. Только привилегированные, получившие буржуазное образование могли понимать это искусство. В сущности, это было само собой разумеющимся. Как могло быть иначе, если огромное большинство людей имело совершенно иные нужды, чем художник со своим произведением и его ценителем.

Я должен спросить сам себя, сигналом чего в таком случае был подобный трагизм? Произведение искусства становится для меня загадкой, решением которой должен быть сам человек: произведение искусства является самой великой загадкой, и человек — ее решение. Здесь пролегает порог, который я хочу обозначить как конец модернизма, как конец всех традиций. Мы вместе выработаем из старых дисциплин социальные художественные понятия, подобные вновь рожденному ребенку. Мы видим традиционные дисциплины — скульптура, живопись, музыка, поэтическое искусство — музы, существующие и за железным занавесом. Из их круга рождается дитя, социальное искусство, социальная пластика, которые ставят своей задачей не только овладение пластическим материалом. Социальное искусство для строительства, скульптуры из бронзы и камня, театральной постановки, применения в нашей речи требует духовной основы, с помощью которой каждый человек переживает и узнает себя как творческое, определяющее мир существо. Формула «каждый человек является художником», вызвавшая много волнений и неверно понимаемая по сей день, относится к преображению социального тела, в котором каждый не только может, но и должен принять участие, чтобы мы как можно быстрее произвели трансформацию. Поэтому я вычерчиваю формулы, которые в осуществленном виде, хотя, вероятно, и будут выглядеть иначе, но в основе своей останутся прежними.

Здесь важно также отметить, что я говорю не о том, во что нужно верить. Напротив, я лишь ставлю перед людьми вопрос, я сообщаю о достижениях в моей мастерской. Я не могу за час выложить здесь все обоснования посредством теории познания, но если я что-то и утверждаю, то я не говорю, что в это нужно верить, а призываю каждого заглянуть в себя, подобно языку, который развивает чувство и мышление, позволяет мысли оказывать обратное воздействие на волю. Воля же воздействует на язык, так что возникает поднимающийся все выше по спирали процесс, способствующий возникновению в каждом человеке острого самосознания. Все мы очень развиты, имеем за собой богатую историю, мы выросли в то время, когда человек стал способен к гениальному. Когда мы указываем, что каждый человек является художником, то это не реальность, в которую, по моему убеждению, надо верить, но результат моей работы. Вследствие вывода о том, что после модернизма должен произойти глубокий переворот в человеческом сознании, я старался совершать соответствующие попытки, эксперименты или, можно сказать, поступки. Я хотел бы полностью убрать из жизни понятие политического, поскольку оно представляется мне все более фатальным и ненужным. Я основал организацию в поддержку прямой демократии, которая интересовалась жизнью и смертью в этой стране, подъемами и спадами. Затем я сделал еще одну попытку. Поскольку подход к демократии, а также к правам человека мне казался все еще односторонним, органический сходный пункт, о котором я говорил в связи с языком, кладезь, из которого мы можем освежиться и из которого вырастает наше самосознание, является более важным, я счел необходимым представить вырастающий из возросшего самосознания полюс свободы в эксперименте, называемом Свободный международный университет. Позднее, как член этого Свободного международного университета, я стал одним из основателей движения «зеленых». Теперь, при упоминании последнего, не правда ли, вы уже видите, насколько часто вещи имеют и должны иметь экспериментальный характер. Я не хочу сейчас говорить о том, чем «зеленые» занимаются в настоящее время, однако повторяю: для меня понятие политического становится все более невозможным. Чем больше я вижу вещь в ее неповторимости, тем больше в ней возникает человек как творческая сущность, и я при этом хочу иметь дело с Сувереном. Важно знать, что из свободы и сознательного действия человека его «Я» признается как Суверен, как определяющее. Таким образом, характер самоопределения становится элементарнейшим и только с помощью этого рычага возможно новообразование общества, которого, однако, не следует ожидать от государственно-правовой сферы, ибо оно не осуществимо вследствие экономической мощи. Так, на Западе мы имеем государственно-централизованную партийную бюрократию, а на Востоке — демократию Политбюро (они это также называют демократией) — везде лишь видимость демократии! Западный частный капитализм с его системой парламентаризма и политических партий является сомнительным сооружением. Рычаг, который может быть применен при свободном, самоопределяющемся человеке как единственном творце будущего общественного организма, существует еще однозначнее, чем это можно обрисовать в коротком выступлении. Речь идет о том, что должны возникнуть свободные средние и высшие школы, центры, в которых творчество понималось бы как наука о свободе. Такие центры не должны быть физическими центрами — нет необходимости сооружать большие здания. Эти центры уже имеются в наличии. Тот, кто обладает чувствительным глазом, увидит такой возможно скрытый центр в каждом из своих товарищей. Но когда я касаюсь языка, возникает понимание того, что подобные центры должны образоваться. Само собой разумеется, из этого мне становится ясно, что характер самоопределения должен вырабатываться из духовного настроя народа, то есть из народного права. Я не буду судить, имеем ли мы демократию уже сегодня, или это только видимость демократии: судить об этом легко, но я не хочу делать подобные заключения, поскольку мне совсем не хочется что-либо критиковать. Я лишь хочу позитивно указать на таящиеся в нас огромные возможности, которые мы обязаны использовать и которые, к сожалению, используем мало. Есть определенная логика в том, что самоопределяющийся художниц — теперь я говорю о человеке как о художнике — является творцом. Потому я апеллирую к понятию Бога. Я использую понятие Бога и даю понятие человека, хотя мне и не следует этого делать, так как я слишком слаб — все это уже было с Христом. Деяние, которое освободит человека, обозначит в человеке Христа и создаст в человеке Суверена, уже было произведено. Но его будут замалчивать: его замалчивают материалистические идеологи, гробовое молчание хранят церкви. Это — внутренние взаимосвязи, скажем скромно, нашей антропологии. Человека будут замалчивать, исходя из тех же инстинктов силы, которые привели к упадку. Я не критикую, но указываю на возможность того, что при посредничестве Суверена может быть определена Конституция. При демократии необходимо спрашивать Суверена тогда, когда народ должен принимать жизненно важное решение, например, создание ядерного оружия.

Тогда компетентен Суверен, а не делегированные им! Это следует из основательного понимания творческой силы человека, из драматического происшествия, из поворотного решения, из пластического события, которое поднимает изнутри и оживляет землю, и вновь наделяя большой силой человека, создающего себе право и стоящего на этой земле. В этой форме права естественно появятся права, которые станут экономическими законами нового времени. Тому, что дано, что известно многим, что также можно назвать экономическими законами, мы противопоставим то, что мы, как люди, понимаем в качестве возможностей. Должен возникнуть новый экономический порядок. Человек, который глубоко проникает мыслью и живет в таких медитациях, а также в переживании того, как в нем возникает свобода и как эта свобода через его деятельность, его практику вырастает в огромную потенцию образности, — такой человек поймет, что значит, когда рассуждают, исходя из логики центрального положения права человека в социальном организме. Вы видите, я говорю о нем как о живом существе, поскольку такой человек должен существовать; когда я говорю: «Беседа о Германии» — это личное. Тот, кто инстинктивно написал это на клочке бумаги, является плохим материалистом; он грешит против своего материализма, когда записывает тему «Беседа о Германии», поскольку требуется разговор об индивидуальном. Этим материалист соглашается, что речь идет о сущностном, о духовном, которое вовсе не измеряется мерой, весом и количеством, естественно-научными методами, как бы они ни были важны для многих областей. Материалист противоречит сам себе, когда обозначает тему, в которой нужно говорить о Германии, так как здесь речь идет о духе, о сущности, которые необходимо признать. Таким образом, в этой медитации, в обрисованной мною картине или очерченной мною формуле речь идет о свободе как об опорном рычаге всего. Никаких возможностей не осталось, все позиции — и правовые, и экономические — исторически уже использованы. Единственное, что еще не использовано, — подход со стороны искусства. Он идет из глубин исторического прошлого и возвращается обратно как будущее, как тотальность, как подход наделенных самосознанием людей. Я называю это искусством, поскольку искусство может показать то или иное лицо, оно может показать свое прошедшее, более не функционирующие великие сигналы, но также может и показать свой человеческий лик, т.е. свой эволюционный смысл. Здесь проходит порог между традиционным понятием искусства и расширенным пониманием искусства, концом модернизма и концом всех традиций — антропологическим понятием искусства, социальным искусством как предпосылкой для любой способности. Вновь и вновь фабрикуется, злобно передаваясь, большая фальсификация: будто говоря, что каждый человек является художником, я подразумеваю, что каждый человек является хорошим живописцем. Как раз это я и не имел в виду. Я имел в виду рассмотрение способности на каждом рабочем месте, способностей медсестры или сельского работника в качестве потенции, формирующей образ, и признание их принадлежностями художественной, постановки задачи.

Имеющая, по-видимому, большой спрос злобная подмена состоит в утверждении того, что я произвел ужасную путаницу и все уравнял, и при таком расширенном понимании искусства стерлись все его качества. Правильнее — наоборот. И это, на мой взгляд, настолько понятно, что, если кажется непонятным, значит, натолкнулось на уши, которые определенно не должны работать в организации информации, то есть в нашей стране образовался хаос. Но теперь мы могли бы все рассчитать, мы вовсе не злопамятны — я имею в виду не себя, но всех нас, — мы все должны стать не злопамятными, мы вновь должны сделать попытку посмотреть на наших вчерашних врагов как на наших завтрашних друзей. И я думаю, если бы это стало в человеке основной субстанцией, тогда бы все внешние трудности, возникшие с помощью идеологии и силовых намерений — поскольку идеология есть нечто иное, нежели взаимосвязь идей, — оказались бы исключенными. Идеология является философией приукрашивания, которую старательно использовали и используют для себя как западный частный капитализм, так и реально существующий социализм. В поисках истинных взаимосвязей необходимо четко разделять идею и идеологическую философию приукрашивания, что является первостепенной задачей теории познания, которая глубоко проникает в человеческие взаимосвязи и в саму сущность человека. То, что нельзя доказать сегодня, можно будет доказать завтра, и каждый может ощутить, что мир полон загадок, решением которых является человек. Я рискну сказать: человек как носитель любви. Наука, которая в высшей степени деятельна, которая аналитическим путем с помощью материализма и позитивизма может создать атомную бомбу, достойна удивления, но она непродуктивна, поскольку не производит любовь. Невозможно недооценить атомную бомбу с точки зрения человеческих созидательных достижений, но то что произошло в человеческом сознании, интеллекте, внутренней культуре и силе мышления с возникновением атомной бомбы, огромно в контексте возникновения современной, точной, естественно-научной мысли. Без этого мы бы не могли сегодня говорить о вещах так, как я пытаюсь, запинаясь, сделать это; говорить о том, чего мы, собственно, можем достичь. Любовь сразу что-то делает «со своей страной», с расширенными понятиями об искусстве, с социальной пластикой. От нас этого даже ожидают. Можно было наблюдать, насколько наши европейские соседи были взволнованы и заинтересованы, когда снизу начиналось «зеленое» движение. Сейчас этого любопытства больше нет, потому что у «зеленых» больше не на что посмотреть. Естественно, человек вернулся на старые пути, к т.н. политической активности. Но что это? Это самое плохое — быть политически активным и отказаться от всего будущего потенциала идей. Поэтому мы снова оказываемся на том же месте, я снова возвращаюсь в определенную точку, происходит движение по кругу. Однако на этой окружности есть зазубрины, и одна такая зазубрина показывает, что то, что ожидается, будет ожидаться от немцев, от страны, происходит только от гениальности языка, на котором мы говорим. Этот язык, который во многом позволяет глубже пережить человека, работает над человеческим сознанием, когда человек осознанно говорит, медитирует. С помощью этого языка выстраивается и действует самосознание, самоопределение и — вследствие этого — самоуправление всех производящих центров работающего хозяйства, под понятие которого попадает и понятие «политика». Или лучше: для всего, что я намереваюсь здесь сказать, я должен стараться не использовать понятие «политика», ибо при соответствующем описании события освобождение труда только логично, поскольку произведено не сущее, свобода. Поясню — должно возникнуть свободное, самоуправляющееся среднее и высшее образование. Единожды освобожденная здесь, над всеми законами экономики нового времени, работа будет освобождена и во всех других предприятиях экономики. Сейчас выражением трудовой деятельности является КАПИТАЛ! Но деньги не есть экономическая стоимость! Двумя подлинными экономическими ценностями являются деятельность и продукт. Формула расширенного понятия искусства разъясняет себя так: ИСКУССТВО — КАПИТАЛ. Возможны только те продукты, в которых мы действительно нуждаемся. То, что мы сегодня можем купить, как того хочется имеющему прибыль частному капитализму, — в этом мы не нуждаемся! И вы уже знаете, что мы не нуждаемся во всем! Мы должны воспрепятствовать тому, что нам мешает признать нас за самих себя. Мы будем иметь такие экономические законы, которые прояснят функцию денег, поскольку освобождение денег является условием освобождения труда. Это освобождение, которое преодолеет характер денег как средства обмена товара и сделает их функциональной базой права человека, повлечет за собой демократизацию денежных процессов. Видимость демократии, маскирующая власть денег, станет настоящей демократией. Я должен сделать вам маленькое указание на имеющиеся у нас большие возможности. Верховная власть часто утверждала, что хитросплетения экономики нового времени слишком сложны, чтобы их мог понять обычный человек. В действительности очевидно, что современная экономическая система столь сложна для того, чтобы ее не понимал никто, кроме обладающих властью денег.

Оглядываясь на то, в чем мы нуждаемся, постараемся сделать так, чтобы картина, развитая мной, была близка действительной: свобода и созданные на ее основе права стали бы средством зависимости человека. Поскольку свобода не может быть произволом, она должна осуществляться в строгих формах. Так как человек пребывает в состоянии, в задаче формирования человеческих прав, само собой предполагается изменение этих прав. Это говорит в пользу второй опоры Конституции, народного голосования. Речь идет о выполнении того, что записано в Конституции: «Народ выражает свою волю посредством голосования и согласия». Мы уже имеем гипертрофированный закон о выборах, а закон о народном голосовании полностью отсутствует. Там, где мог бы принять решение Суверен и где мог бы подняться протест. Федеральный закон о голосовании был бы чрезвычайно важен. И было бы в высшей степени важно, чтобы за инициативами, которые уже имеются и которые все время вспыхивают и гаснут, стоял бы каждый отдельный человек, поэтому мы должны поддерживать эту инициативу по претворению федерального закона о голосовании. Мы знаем, что это еще не все, мы знаем, что вещи по мере движения могут переходить из одного состояния в другое, поэтому необходимо осознанно сделать то, что возможно. Вновь возвращаясь к экономике, можно было бы сказать еще многое. Мы привыкли понимать экономическую жизнь как то, из чего можно получить профит. Польза для человека связана с получением профита. Само собой разумеется, что люди ищут свою выгоду. Но эта польза должна быть избавлена от низменного эгоизма и воспринята существом, имеющим больше материальных запросов, чем соответствующего обеспечения его души, духа, его «Я», его интуиции, его вдохновения и его воображения. То есть, если человека привлекают деньги в смысле его денежной доли, в нем воспитывается очень низменная склонность. Мы также привыкли слышать, что в сфере производства предприятие непременно должно приносить прибыль. Иначе идеология не могла бы выжить. Но было бы абсолютным безумием, если бы я описывал сущность экономики как нечто, что раскрывает исключительно лишь человеческие нужды, причем во всем мире. Когда я сегодня смотрю на мир, я утверждаю, что именно так называемая рыночная экономика, которая, как полагают, много лучше ориентирована на человеческие нужды, практически обрекает на голод по меньшей мере две трети мира, и в этом я не нахожу ничего рационального. Того, кто пытается добиться противоположной модели или стремится ее развить, часто загоняют в угол, говоря при этом: это мистика, ты в этом ничего не понимаешь, никто не может в этом ничего понять, это понимаем только мы. Но сегодня каждый видит, что эта экономика, как она действует в настоящее время, как при коммунистической, так и при частнокапиталистической идеологии, не может удовлетворить потребности человека или потребности природы. По крайней мере, материальные потребности, состоящие из пищи, одежды, жилища, сохранения и качества жизни.

Еще меньше покрываются или не покрываются вовсе естественные потребности человеческой души. Когда я спрашиваю о том, что же надо спасти на земле, то я говорю не о материальном и не о человеческом теле. Все мы знаем, что умрем. Человеческая душа нуждается в спасении. Жизнь должна породить плод от самой себя; надо понять, что эта жизнь и есть все. Подобные взгляды для экономики иррелевантны, их вовсе не принимают во внимание. Однако можно воспринимать как реальность и наблюдать, что человек с появлением у него самосознания и свободы своими возрастающими запросами постепенно поднимается над ограниченным материальным эгоизмом. Хотя в нас и говорит эгоизм, но все же мы постепенно освобождаемся от его ограничений. Наше «Я» посредством экономики требует духовной пищи. Это нуждающееся в духовной пище «Я» признает также, что важнейшая экономическая отрасль в сфере производства — я говорю, производства, а не потребления, т.е. о том, где практикуется труд, а не мелкое производство и свободные профессии — это средняя и высшая школа. В них добывается КАПИТАЛ общества. Еще раз: КАПИТАЛ не является деньгами (средствами производства), КАПИТАЛ есть деятельность и продукт деятельности.

Здесь появляются дальнейшие аргументы в пользу понятия «каждый человек является художником», в пользу справедливости этого рычага деятельности. Когда все свободное и демократическое будет подавлено денежной мощью и сила денег вновь разрушит идеал, мы должны будем вцепиться в морду этого дракона и вызволить понятие капитала. Однако когда мы к нему уже прорвались, мы узнали, что понятие искусства, описывающее каждого человека как художника, в духе человеческого достоинства — в наиболее правильном духе, поскольку человек является носителем достоинства и Сувереном, — влечет за собой вывод, что человек захватывает и постигает капитал отнюдь не как экономическую ценность. Экономическая ценность — это наступательная человеческая деятельность и то, что возникает в качестве продукта на рабочем месте: хорошая скульптура, чудесная картина, экологически чистый автомобиль, вкусный картофель, вылавливаемая рыбаком в море здоровая рыба — в противоположность отравленной, которую человек не отваживается есть слишком часто, опасаясь умереть. Хотя страх и истерика вовсе не нужны, они сегодня часто являются следствием неразвитого экологического понимания. Следует быть храбрее и сказать себе: человек нуждается в небольшом количестве свинца, чтобы стать немного тяжелее.

Подход к экологии еще не понят достаточно глубоко. Общественно-экологический подход начинается с того, что «каждый человек является художником», а также с понятия свободы, понятия творчества по отношению ко всему социальному целому, с создания только социоэкологических работ, в которых с корнем вырван ущерб природе. Конечно, те работы, которые проводит Гринпис, поразительны и очень важны; совершенно ясно, что каждый должен поддерживать этих людей. Я даже не могу достаточно подчеркнуть, насколько это важно, поскольку переоценить это невозможно. Но подход к познанию еще важнее, поскольку он выстраивает социальное целое во всей его логике и исходит из творческого понимания человека как творца мира, простираясь от свободы через право к новым экономическим законам и всеобщей кредитной системе, когда должно сформироваться то, что полезно для мира. И в этом качественном производстве товаров, духовные они или физические, я вновь возвращаюсь к все возрастающим духовны^ потребностям человека. Средние и высшие школы как производители этой продукции являются важнейшими предприятиями экономической сферы. Они должны быть свободны, как должна быть свободна экономика. Однако они сегодня огосударствлены! И что же? Те, кто там определяет и утверждает свои представления о свободе, являются либо полными склеротиками, либо могут ими стать. Я говорю об этом совершенно спокойно, я не хочу критиковать, но все же должен сказать, что они склеротичны и мертвящи. Ложь, что мы живем в свободной экономике и свободном мире. Ведь важнейшие предприятия огосударствлены, Запад больше не может полагать о себе, что он, в противоположность реально существующему социализму/коммунизму, огосударствливающему все производства, хотя они и называются предприятиями народной собственности, свободен. Это ложь! Ведь у нас также 60% предприятий в сфере производства огосударствлены, мы также находимся на пути к большевизму. И снова: важнейшими местами производства для всевозрастающих потребностей человека в духовной пище являются средние и высшие школы. Они должны находиться в руках свободных людей. Они не могут быть огосударствлены. Освобождение средней и высшей школы из государстве н н ых тисков — важная задача, решение которой возможно с помощью рычага народного голосования в новых условиях. Там видны взаимосвязи, практически применимые в реальной жизни, являющиеся не только философским опытом или чьим-то персональным мнением, скорее всего, там стараются показать вещи, имеющиеся в практической жизни: посмотри же, это существует, ты можешь сразу это использовать, ты должен лишь спросить, где же люди, которые над этим работают, и укрепить собой эту группу людей. Мне важно то, что с помощью понятия социального искусства сегодня можно давать практические указания, каким образом может протекать трансформация. Итак, социальный организм тяжело болен, и основания этой болезни лежат, как оказывается, в значительной степени в том, что развитие человека с детства и до того времени, когда он должен выбрать профессию или начать обучение в высшей школе, занято идеологиями, развиваемыми министерствами культа, исходя из их ограниченных взглядов. Исходя из своих ограниченных взглядов, они определяют государство, удерживают учащих и учащихся и, таким образом, не позволяют членам предприятия действовать.

Вы полагаете, было бы возможно внедрение государства во все на обувной фабрике? Конечно, имеются огосударствленные обувные фабрики, но верите ли вы, что предприятию средней величины при частном капитализме понравится, если министр каждый раз будет внедряться в то, чем заняты сотрудники этого предприятия? На свободном предприятии происходящее зависит от компетентности сотрудников — как руководящих, так и исполняющих. Но я говорю не об одном собственнике. Я говорю о предприятии, в котором сотрудники сами задают правила и сами собой управляют. В школах это были бы учащие и учащиеся, внедренные в подвижную систему обучения и усваивания, поскольку не всегда бывает так, что ученик учится у своего учителя. Часто случается так, что учитель может многому научиться у своего ученика. То, что духовная сфера должна быть отпущена на свободу, является, собственно, самим собой разумеющимся. Причины обеих мировых войн лежат в порабощении духа государством и капиталистической экономикой. Еще не разработан орган для человеческой свободы, для созидания, для понимания искусства после модернизма. Так же и те, кто так славил искусство, так называемые ценители, не разработали орган ни для искусства, ни для взаимоотношений, ведших тогда к нарастанию катастрофы как вплоть до Первой, так и вплоть до Второй мировой войны. И, бесспорно, если мы не приступим заново, с помощью свободной науки, в которой ценится «каждый человек, являющийся художником», ценится быть самим собой и утверждается Суверен, присутствующий в каждом человеке, начнется и Третья мировая война. Благодарю.

Перевод ОЛЬГИ СУГРОБОВОЙ