Выпуск: №5 1994
Вступление
КомиксБез рубрики
Язык и пути познанияЮрий ЗлотниковСтраница художника
ПерспективностьАндрей СуматохинБеседы
Беседы. Георгий Литичевский и Юрий СоболевГеоргий ЛитичевскийИсследования
Идеальный городСергей КавтарадзеСтраница художника
Страница художника. Bigert & Bergström Bigert & BergströmУтопии
Кибер — утопия и творческая машина авангардаАлла МитрофановаСтраница художника
Страница художника. Марко ПельханМарко ПельханРефлексии
Party-мэйкинг как искусствоТатьяна МогилевскаяСтраница художника
Страница художника. Облачная Комиссия Облачная КомиссияБеседы
Виртуальные смыслы неосмысленных вещейГалина КурьероваБеседы
Сценарий рождения материиВиталий ПацюковСтраница художника
Открытый проект. Опыт истолкования мнимостейАлексей ИсаевСимптоматика
Оправдание графоманииИрина КуликЭссе
Заметки из желтого ящикаЮрий ЛейдерманСтраница художника
Хроники сада МИРЭссе
Всё и усталостьПавел ПепперштейнПубликации
Бойс: Сумерки Богов. Предпосылки критического исследованияБенджамин БухлоПубликации
Беседа о своей стране: ГерманияЙозеф БойсПослания
Владимир Сальников — Йозефу БойсуВладимир СальниковСтраница художника
Пророчества Бифер и ЗграггекБез рубрики
Беседа с китайским другомВиктор МизианоИнтервью
Актуальные интервью. ХЖ №5Юрий ЛейдерманЭпитафии
Эпитафии. ХЖ №5Мария КатковаСитуации
Провинциальные танцыДуня СмирноваКниги
Встреча через 80 лет: Отклик на новые публикации трудов Эмануэля СведенборгаНиколай НосовВыставки
Владимир ТатлинЮрий ЛейдерманВыставки
Агитация за счастьеАндрей ХлобыстинВыставки
Михаил ШварцманСергей КусковВыставки
Гамбургский проектЕкатерина ДеготьВыставки
Заповедник искусствИрина КуликВыставки
Молодые людиСергей ЕпихинВыставки
Пикассо в МосквеЕкатерина ВязоваВыставки
Московские ларьки / Над черной грязьюСергей ЕпихинВыставки
КонформистыАлександр БалашовВыставки
Стерилизация веществаБорис ЮханановВыставки
Выставки. ХЖ №5Никита АлексеевРазговор с Ильей Кабаковым по телефону лет 10-12 тому назад.
Кабаков: — Ты веришь в геометрию, в чистоту абсолюта, а я переживаю трансцендентное в тесноте автобуса, проезжая мимо Большого театра на Пушкинскую улицу.
Поп-артистское состояние, демократизм, присущие Кабакову, блестяще свободны. В практике же реализации тяга к знаку и система ее организации выдают вполне самодостаточность продукта. Творчество — воля к организации, организация — ориентир поведения.
Мои стремления в конце 1950-х годов — осознать язык не словесный, а сопутствующий ему чувственный эквивалент — были обусловлены локализацией информации.
Наши тактильно-чувственные переживания имеют ограниченную шкалу. И в сравнении с полифонией слова радикальны. Отсюда — система сигнала, информация в пространство, не связанное с линейностью письменности. Древняя передача информации. И осознание алгоритма — этого визуального языка в кибернетике — мыслилось интересным.
Но механическая исчерпанность и простодушие ограниченности не удовлетворяли.
Магия слова стояла скалой. Сегодня, читая «Философию имени» Лосева, понимаю свои тогдашние сомнения. Опыт моделирования тактильно-мышечных переживаний и превращения их в некую систему, думаю, уникален. И связано это с визуальным восприятием, на которое накладываются обязательства общие для языка, как такового.
Треп текста, по Кабакову, при произнесении несет побочный чувственный, реактивный след, и обязательность этого параллельного следа является моей заботой. Исследование цветовых, ритмически организованных элементов и проверка их воздействия, хотя бы через электрофизиологию, меня интересовало. Но вскоре возникло коварное сомнение. Человек перерабатывает любое безусловное воздействие в условное, если оно не несет смысловую нагрузку — опасность. Человек интегрирует свой опыт. Здесь обозначилась точка моей работы. Я стал искать сложную субстанцию, иррациональную цельность. Путь — диалектика, полифония процесса. Что меня не устраивает в психоанализе концептуализма? Рассказ, литературная повесть о психопатологии, игра с рефлексией, чтение по касательной явления, центробежность подхода. Нечто важное должно возникнуть само собой, да и не обязательно его фиксировать. Провокация ситуации ситуационным подходом.
Что такое путь цивилизации в освоении культуры — ставить пограничные столбы сегодняшнего осознания, сегодняшней веры. И преодоление его завтра. Так создаются стили эпохи.
Постмодерн в этом случае не случаен, но сущность его — размыть старую иерархию ценностей для выхода в новую реальность, в большую свободу. Мне хочется заглянуть в историю культуры. Конструкция, структурная организация веками сложившегося аппарата языка сегодня мне кажутся интересней, чем игровой поступок.
Ритм — как властная и не утяжеленная ассоциациями категория, для меня — важный инструмент. Исследователь сущего американец Кейдж искал музыкальную тему в ритме пульсирующей по сосудам крови. Организация импульсов в ритмизированную систему детерминированной собственной особью — моя работа.
Любая осознанная сильная организация несет энергию поля. Это поле — взаимодействие организованной воли с миром.
Но есть и романтическая стезя работы. Исследование исследования — почувствовать границу сознания, высшую обусловленность как детерминизм и заглянуть в невидимое.
Можно строить рассказ из богатого арсенала психопатологии. Я называю это как бы искусством мизансцены (не случайно Пригов называет себя режиссером). Строительство потока, упор на экзистенцию, нежелание кристаллизовать — не является метаязыком. Метаязык рассматривает нулевую ситуацию, саму проблему существования и локализуется в аппарат.
Разочарование в постулатах недавно твердых, открытие парадоксов в науке, физический выход за пределы планеты создали предпосылку новой этики. Демократизм поп-арта возник как следствие, но люди имеют тенденцию меняться. Стили не вечны. Что же важно? Мышление. Процесс интеграции. Когда человек перерастает старый опыт, при этом меняясь, чтобы перерасти, он предельно определяет формальную структуру. Ирония, уход от конкретизации — поступок, но и как поступок он отправляется в империю, не оставляя следа для дальнейшей работы.
Один из важных элементов этого явления — медитация, созерцание пустоты — нирваны. Медитация — это связующее целое, которое возникает как итог интенсивного парапсихологического акта, действа.
Интерес к Востоку спорадически возникает у европейцев. Сущность европейской культуры — Средиземноморье — связана с Творцом, с огромной определенностью. Отсюда процесс осмысления, отличный от Востока. Европа любит действие, тактику, мобильность, и в этом — несоответствие с созерцанием Востока. Здесь я вижу проблему проблем. Размытость подхода без конкретизации особенностей двух этих культур ведет и к неопределенному мироощущению — тяготению к декадансу.
Стремление к формообразованию, форме, желание определить суждение в понятие и тем самым осознать еще большую сложность сущности. Тайна человеческой жизни — путь преодоления своей ограниченности и всякое желание выйти из автоматизма, инерции привычного — естественный человеческий процесс творчества. Характеры этих процессов разные, близкие соседи имеют свой, в чем-то принципиальный почерк. Например, Япония — Китай. И здесь напрашиваются простые аксиомы бытия — ощущения разных пространств, климата, отражающихся в психофизиологии. Разнообразие форм, конструкций создает спектр человеческих подходов к тайне.
Лондонская галерея Тейт... Белоснежный зал... Висят В.Пасмор, Б.Никольсен, П.Мондриан, В.Кандинский, К.Малевич... Латинская ясность Мон-дриана по контрасту сделала похожими Кандинского и Малевича, соединив их как художников русского потока.
Пробыв полгода в Израиле, работая в Галилее, я все время ощущал главную тему: здесь Дом Бога. В работе это выражалось ощущением стены, которую я должен был двигать.
Затем я поехал в Париж по приглашению Володи Слепяна, который эмигрировал 34 года тому назад из Москвы. В его маленькой квартире в разных местах были разбросаны книги Ф.Ницше, античных драматургов и блоки кассет средневековой фламандской музыки. Париж был для меня мечтой моей жизни. Пластическая культура французской школы была всегда ориентиром ясности языка. И вдруг мне стало тесно в высоком эстетизме Франции. Я только что приехал из древней архаической страны и должен был ехать в Россию с ее дикой и безмерной архаикой. Приехав в Россию, я почувствовал вакуум, из которого волевым актом я должен был дойти до организации понятийности своих работ. Стихия российской жизни должна была сформировать естественный продукт организации.
Искусство непосредственно моделирует психическую жизнь человека. Во ВХУТЕМАСе были лаборатории по физике цвета, но физические теории цвета в искусстве не суть важны. Искусство — это, в первую очередь, психика человека. Продукт искусства — это трансформированная через человека действительность. Ясность этого принципиального положения дает мне твердость в определении субъективного и рамок, выходящих за субъективное. Это ощущение модели психической жизни человека в искусстве и определило мою работу в конце 1950-х годов. Рассматривая свою работу в контексте абстрактного искусства, я бы определил ее таким образом: супрематизм Малевича — это картины с геометрическими элементами, имеющими массу, вес и находящимися в динамике. В мондриановских композициях элементы картины уже не несут массу, вес, а выявляют энергетику, заложенную в сопоставлении элементов. Мои же динамические композиции выявляли динамику как таковую, с анализом их первоисточников, лежащих в наших чувственных тактильных переживаниях. Анализ этих моторных переживаний и организация их для создания композиций, в которые бы включалось воздействие этих элементов, и было моей работой конца 1950-х — начала 1960-х годов. Отвечая в 1945 г. на вопрос о том, какими образами и ассоциациями заполнено его сознание при поисках .математических решений, Эйнштейн ответил: У меня элементы мышления — зрительного и некоторого мышечного типа. Слова и другие символы я старательно ищу и нахожу на второй ступени, когда игра ассоциаций уже остановилась и может быть по желанию воспроизведена». Высказывание Эйнштейна о процессе мышления показывает, как актуально вскрыть эти интуитивные ассоциации, найти им материализованность, образность, конкретность. Этому и была посвящена моя работа, она интересна как выявление большого спектра динамических представлений, лежащих в структуре искусства. Эта работа явилась и фундаментом моей дальнейшей деятельности. Несмотря на то, что в моей работе присутствует диалог как столкновение противоречивых элементов, идет диалектическое выявление того, что я называю субстанцией, я ценю визуальность восприятия моей информации. Это — возможность выявления первичных ощущений бытия, которой очень способствуют хаотичность и инфантилизм российской жизни и которая, в противовес ходячему мнению о вечном русском трепе по поводу всего на свете, дает сильную тектоническую организацию, что для меня представляется очень важным.
Это неправда, что визуальная культура пластического искусства — западная привилегия. В любой точке земли есть свои подходы к пластической выраженности, свои визуальные радости.
Концептуализм пытается иронией определить меру субъективного в объективном. Мне это не кажется плодотворным. В этой тенденции наличествует соединение мистики с позитивизмом. Для меня же, чем старше я становлюсь, важны метафизика, вера в незыблемость структуры мира, о которую дискретно бьются в ее постижении наши страсти и фрагментарность видения.
Потеря веры в ее средневековом звучании, разочарование в материализме дают большое поле для разного рода иронии. Но, как я говорил выше, искусство всегда было организатором человеческого бытия. И первая творческая миссия человека, данная ему Богом (называть предметы и явления), остается актуальной и сегодня.