Во время просмотра телепередачи «Захват боевиками мюзикла Норд-Ост» мне, при всем ужасе происходящего, больше всего врезалась в сознание одна деталь. Врезалась из-за своей стилистической несуразности и несоответствия драматичности момента. На экране телевизора группа молодежи, образующая пикет, пела маршеобразную песню. Собственно, ничего необычного в этом вроде бы не было. Понятно, в «час роковой» люди всегда воодушевляют себя гимнами. В начале прошлого века они пели, что отрекутся от старого мира и пойдут к страждущим братьям, потом — что они рождены, чтоб сказку сделать былью, еще позже — что перья белые свои почистят, возьмутся за руки и что не их калач ржаной поманит, в конце концов, они запели, что ждут перемен и эти перемены наступили.

Каковы же плоды этих перемен? Что пели люди перед зданием ДК ГПЗ в тот страшный момент?

Текст гласил следующее:

И свою свинью-копилку
Беззаветно пронесем через года,
Не предадим и не оставим никогда.

Мне показалось, что я ослышался или это какая-то оговорка. Но телевизор маниакально повторял мне эти слова. Именно этот гимн пела молодежь, и, очевидно, именно эти слова, по мнению, как теперь принято выражаться, современных кукловодов, способны консолидировать нынешнюю прогрессивную общественность.

Что же, все стало на свои места. Образ свиньи, начиная с акции О. Кулика, воистину стал символом прошедшего десятилетия, которое я бы назвал Временем Мерзавцев.

В политике, в культуре, в экономике главным героем стал циник, добивающийся своей шкурной цели самыми отвратительными методами. Чаще всего за счет так называемого «жертвенного поросенка» или при помощи демонстрации, под видом естественности и откровенности, своих истинных или мнимых пороков расчетливого хамства. По сути, это традиционное поведение взбесившегося буржуа, идеалом которого является возможность действовать в мире, как ему вздумается, при этом оставаясь от этого мира совершенно независимым, что в конечном счете является идеалом человека-животного.

И если в период распада тоталитарного режима подобная либерально-индивидуалистическая позиция имела романтический флёр свободолюбивой протестности, то в пору, когда происходило срастание бюрократии с компрадорской буржуазией, сочетающееся с обнищанием и моральной деградацией большинства граждан, подобный триумф «бездны естества» выглядел пиром во время чумы. Улицы городов заполнились вонючими бомжами и нищими старухами, люди сидели без света, тепла и зарплаты, крестьяне шли по миру, а музеи и библиотеки рушились и расхищались. На этом фоне «соль нации» мастурбировала на развалинах Храма, кусала дамочек за ляжки, погружалась в психоделический бред и ужиралась на презентациях Для наших духовных фарцовщиков любое пердение с Запада воспринималось как приказ, и они, силясь понравиться своим инструкторам, кинулись в бесконечные поиски недозволенного, совершенно не считаясь с окружающей их реальностью. Зато они нашли поддержку у «новых сытых», которым все время хотелось чего-то остренького, чтобы переваривать свои жирные харчи. Фарцовщики экономические и фарцовщики духовные почувствовали взаимное родство и стали, как это принято говорить у картежников, «работать на лапу». Первые — подкармливали вторых, вторые — пиарили за это первых Свои шкурные интересы они выдавали за «общечеловеческие ценности» и поэтому сделали все, чтобы впустить в страну вирус глобализации в самом мерзком его виде. Так что поневоле с содроганием вспоминаешь кагэбэшное: «Сегодня — он играет джаз, а завтра — Родину продаст».

Таким образом, так называемое «другое искусство» превратилось во второе официальное искусство, постепенно кристаллизуясь в институции и прочие рутинные структуры. И уже бывший блатняк становится «русским шансоном», бульварщина и матерщина — классикой литературы, а наша Федерация превращается в сплошной Брайтон-Бич.

В настоящий момент между старым официальным искусством переродившейся бюрократии и его новоявленным дублером установлены комплиментарные отношения, переходящие в диффузию. Примером может служить судьба нашего горячо любимого Марата Гельмана с его первоначальной антицеретелевской кампанией и с дальнейшими кампаниями в Фонде Эффективной Политики.

Естественно, что молодое поколение авторов дезориентировано. Нынешние условия породили пионерские отряды конформистов и серых карьеристов, гоняющихся за грантами и стипендиями. Искусство расценивается ими методологически прежде всего как стратегия, как достижение общественного престижа, а не как жизнь человеческого духа или путь к освобождению, что было характерно для их предшественников. Формально же этот вид деятельности для них — что-то среднее между шоу-бизнесом и дизайном.

И конечно же, такое творчество никак не сможет противопоставить себя диктатуре железной пяты глобального либерализма (читай — культурного империализма). Оно, наоборот, находится в ее структуре и драматургии. Из этого следует, что, очевидно, процесс рутинизации и окостенения этого безобразия еще не завершился. Но с завершением этого процесса, я верю, появится молодая шпана, этому безобразию противостоящая. Правда, нам придется потерпеть еще как минимум десятилетие. Безусловно, было бы наивно полагать, что вот, через десять лет в России выйдет парочка романов или появится группа художников, которые своей манифестацией мгновенно изменят социальный или духовный облик мира.

Творчество никогда не выигрывало сражений, оно всегда выигрывало войны. Я на собственном опыте убедился, что помимо обычных механизмов воздействия на социум, какими обладает любая мозговая деятельность, творчество имеет еще и магическую, сверхъестественную силу. Что-то наподобие пророчества или колдовства. Удивительно, но все, даже самые бредовые, авторские фантазии сбываются. Примером может служить и «Утопия» Томаса Мора, и аксеновские романы.

На моих глазах жертвой этой магии стали СССР и Нью-Йорк 11 сентября. Поэтому одной из главных проблем для автора всегда будет его ответственность за изъясненное, его самоконтроль за своим поведением и своей работой, зная, что он обладает подобной магической силой. Сейчас, как никогда, он должен поместить себя в прокрустово ложе самоцензуры, именуемой совестью.

Именно совесть должен противопоставить художник бессовестности плутократии, старомодную мораль - аморальному и циничному прагматизму, милосердие и доброту — бесчеловечности социальной машины, серьезность и целомудренность — разврату и бесстыдству хохочущей хари массовой культуры, и, наконец, веру — безверию. Нам снова надо стать сентиментальными романтиками и идеалистами.

Нынче к нам постепенно приходит отрезвление, и старые сентенции «жить не по лжи» и «не ходить на собрание нечестивых» снова обретают смысл.

Тот из нас, кто еще хочет сохранить в себе артиста и человека, должен, как и при Советах, отказываться от участия в процессах, навязываемых социумом. При этом речь идет не только о наших домашних делах, но и обо всем мировом порядке, игнорирование которого для нас жизненно необходимо. На нынешнем историческом этапе, как это ни дико звучит, тактически нам нужна самоизоляция.

И не надо лезть в телевизор и на страницы журналов, не надо просить подачек вроде стипендий, грантов и выставочных помещений, надо искать новые поля и создавать параллельные структуры для самореализации.

Для нас кончилось время фанфар и барабанов, для нас настало время тихой беседы с близкими и друзьями, просто с прохожими.