Время — это наиболее утонченная и прозрачная, и оттого наиболее действенная модификация тотального подчинения действительности Имманентному Невозможному; господство времени — основная форма, которую принимает в нынешней ситуации доминирование внешнего, экспроприирующего у реальности ее реальность и отделяющего ее от самой себя. Именно поэтому главным лозунгом текущего момента является лозунг «Восставать против времени». Прокрастинатор — единственный, кто способен успешно осуществить подобное восстание; одно его наличие в реальности указывает на сложившуюся революционную ситуацию. Однако в нынешней обстановке прокрастинатор смотрит на себя со стороны — косым взглядом господствующего положения вещей, которое исключает и вычеркивает его из действительности. Для того чтобы реализовать свой революционный потенциал, прокрастинатор должен осознать себя как класс — сделаться из класса в себе классом для себя. В результате подобной трансформации он перестанет быть прокрастинатором и сделается коинсиденталыным классом. Именно подобного рода прояснение сущности прокрастинатора для него самого — прояснение, ведущее к тому, что бывшие никем становятся всем, — и является главной целью, которую преследует материалистическая диалектика совпадений, лежащая в основе коинсидентального метода.

«Не только общество, но и само время следуют по пути капитализма». Ник Лэнд, несомненно, прав. Капитализм — это не только скрытая истина предшествующих общественных формаций; с помощью математизированного естествознания капитализм также выявляет, что подлинной сутью космоса всегда был «водоворот дигитализированной коммерции» (Лэнд). И эта истина космоса как системы тотально исчисляемой конкуренции достигает своего наивысшего прояснения, когда время гиперхаоса, Время как потенция Нового, как способность разрушать без каких бы то ни было оснований всякую субстанциальность, всякую устойчивость и всякую неустойчивость, объявляется абсолютом, той истиной мироздания, которая предшествует сознанию, динозаврам и даже Большому взрыву (Мейяссу — а впрочем, кто только не). Космос — это капитализм, а время — это крокодил, на спине которого стоит космос. Однако тем хуже для времени: следует проломить ему голову. И у прокрастинатора в руках необходимое для этого оружие.

«Уже не Бог, но только Время», — вот подлинная формула той ситуации, которая и обозначить-то себя не может иначе как «Время», да притом еще и «Новое». Новое/Время — это действительно «Третий Завет» (Лессинг); но секуляризация, осуществляемая им, все в большей степени ощущается как не доведенная до конца (Жижек, Бадью, Мейяссу). Однако подлинно радикальной позицией в этом вопросе является не стремление завершить Третий Завет, завет нового нового, которое и есть не что иное, как дух; следует признать, что Третьего Завета все еще недостаточно. Необходим Четвертый. И прокрастинатор является своего рода Иоанном Предтечей, глашатаем Четвертого Завета (Завета Совпа- дения) в мире Третьего.

Капитализм всеяден: космическое время обладает способностью поглощать все, что ему противостоит (превратив это предварительно в собственное детище). Попытки победить время, заставив его обогнать самого себя (акселерационизм, в основном левый — так как правый честно заявляет, что и не думает противостоять космическому капиталу), заранее обречены на поражение — потому что Новое/Время всегда опережает себя. «Еще быстрее» и «еще быстрее, чем быстрее» является самой его сутью: оно всегда новее самого себя. Прокрастинатор, казалось бы, противостоит акселерационистской позиции, следуя лозунгу «лучше бы помедленнее» (Ленин; однако здесь следует заметить, что этот лозунг всегда сочетался также и с «промедление смерти подобно»; вообще, никто лучше Ленина не осознавал, что как чрезмерная поспешность, например, анархистов и отзовистов, так и чрезмерная медлительность ревизионистов и меньшевиков в равной степени лишены необходимой силы для противостояния пожирающему их времени капитала; подлинная наука о революции поэтому может быть лишь наукой о том, как вскрывать время изнутри), — однако само по себе замедление и замораживание точно так же подвержены опасности быть поглощенными временем, как и его ускорение. При нынешнем положении дел прокрастинатор неминуемо оказывается побежденным, однако его позиция является наиболее предпочтительной для перехода в атаку. Для этого прокрастинатору следует лишь осознать, кто является его настоящим врагом: осознать, что и до настоящего момента его позиция была не чем иным, как позицией борьбы с Имманетным Невозможным, скрывающимся под маской Нового/Времени. Именно это осознание позволит окончательно провести черту между прокрастинатором и консерватором или луддитом — которыми он не является, но в число которых постоянно рискует соскользнуть.

Главный конфликт всякой ситуации (лежащий на поверхности, а точнее под поверхностью, и якобы замаскированный — но лишь затем, чтобы быть найденным) всегда скрывает подлинный конфликт; в этой деятельности по сокрытию основного противостояния обе противостоящие стороны являются тайными союзниками. На первый взгляд, нынешняя ситуация может быть охарактеризована как конституируемая противостоянием между неолиберализмом и «проектно-ориентированным градом», между обществом тотальной конкуренции и обществом сетей, между бухгалтером и хипстером. Но бухгалтер и хипстер втайне сотрудничают друг с другом; выявление этого факта — то есть фиксация контрреволюционного элемента, образующегося с помощью союза, пересекающего видимую линию противостояния — позволяет выявить и понастоящему революционный элемент, также образующийся с помощью аналогичного союза. И бухгалтер, и хипстер являются прокрастинаторами: однако для того чтобы выявить это, необходимо расколоть изнутри каждую из сторон противостояния.

Существовать означает быть подключенным: таков основополагающий принцип реальности, регулируемой «новым духом капитализма» (Болтански и Кьяпелло). Способность капитализма интегрировать противостоящие ему силы, превращая подрывающее в легитимизирующее и обосновывающее, распространяется на этот раз на бунтарские движения конца 60-х: вот уже больше тридцати лет как основой успеха всякого офисного менеджера является способность быть реалистом и требовать невозможного, а «тысяча плато» превращается в базовую модель бизнес-плана. В этом новом «проектно-ориентированном граде» от работника требуется уже не умение исполнять одну и ту же задачу (как в предыдущем, фордистско-конвейерном типе оправдания капитализма); наоборот, залогом успешного функционирования является флексибильность, способность принимать участие в как можно большем количестве не связанных друг с другом проектов, ежесекундная готовность к перемещению в новые области и пространства. Постоянная работа, место жительства, семья уже не являются признаком адекватности и укорененности в реальности; реализовать себя означает находиться в постоянном движении, никогда не останавливаясь на месте. Степень существования определяется степенью подключенности; чем больше разнообразных типов связи, в которые ты вовлечен, тем в большей степени ты есть, и не важно, идет ли речь о работе или о досуге: граница между ними больше не является значимой. (Именно поэтому отключенность от сети и от средств связи столь тяжело переживается современным индивидом; дело не просто в невозможности обновить ленту или позвонить — дело в совершенно реальном качественном уменьшении степени существования. Вообще, любая лишенность в этой ситуации оказывается в своей глубинной сущности блокированностью и отключенностью — от секса, от пищи, от воздуха.)

Не менее, однако, верен и взгляд, способный показаться противоположным — характеристика нынешней ситуации как «неолиберализма», тотального торжества рынка, проникающего даже в те сферы, которые в классическом либеральном капитализме находились за пределами товарно-денежных отношений (Дардо и Лаваль). Основополагающим и определяющим границы реального здесь является иной принцип: существовать — значит быть исчисляемым и благодаря этому включенным в систему тотального сравнения. Конкуренция становится всеобщей регулятивной моделью, применимой к какому угодно виду деятельности: норма социальных отношений распространяется на все уровни коллективного и индивидуального существования. Нигилистический водоворот дигитальной коммерции растворяет без остатка всякую ценность (Лэнд): быть означает быть по сравнению с..., в большей или меньшей степени, нежели...; поэтому всякое сущее должно быть квантифицировано, приведено в форму, которая сделает возмож- ным его мгновенное сравнение с другими, так, чтобы это сравнение не требовало дополнительных усилий по переводу и корреляции различных ценностных шкал. Сутью системы конкуренции является единство бытия и ничто: система цен автореферентна, соотносится только сама с собой, и это минимальное и лишенное основания соотношение становится фундаментом всякого существования. Всякое «нечто» является «чем-то» лишь постольку, поскольку оно может быть сравнено с другим «нечто», также являющимся «чем-то» лишь в сравнении. Эта черта капиталистической конкуренции, отличающая ее от какой угодно другой системы сравнения, была отмечена еще Шелером: в отличие от «благородного человека», имеющего «совершенно наивное, нерефлектированное, смутное, непрерывно наполняемое в каждый момент сознание собственной ценности и полноты своего бытия, словно он сам по себе, независимо ни от чего укоренен в универсуме», у буржуа, существующего в условиях системы конкуренции, «ощущение собственного достоинства и достоинства другого основано только на схватывании отношения между собственной ценностью и ценностью другого, а также на том, что вообще ясно осознаются только те качества, которые представляют собой ”возможные” дифференцирующие значения между собственной ценностью и ценностью другого». Именно поэтому превращающий все аспекты своего существования в исчисляемые «бухгалтерский индивид» («лайк» в социальных сетях является одним из наиболее совершенных видов «квази-денег», позволяющим точно оценить любое переживание и любое событие жизни и сделать его пригодным для мгновенного сравнения с другими, сколь бы различными качественно они ни были) испытывает постоянную угрозу отставания от самого себя и вынужден беспрестанно догонять самого себя. Его реальность — это реальность сравнения, которое сравнивается исключительно с самим собой и потому должно быть постоянно возобновляемо.

С одной стороны — мир страха, мир, в котором правит double bind: к субъекту (как, впрочем, и ко всему прочему) здесь постоянно обращены два противоречивых требования: быть чем-то и быть ничем. В наибольшей степени существует то, что максимальным образом делает невозможное возможным, сохраняя при этом всю его невозможность. Быть значит быть и одновременно не быть (или, по крайней мере, как можно быстрее чередовать эти состояния): именно это сочетание является фундаментом и основанием всякой ситуации, которая всегда отстает от самой себя, так как всегда уже не является тем, чем является, всегда уже началась до того, как началась. Система конкуренции, наглядно обеспечивая производство всякой субстанциальности из чистого ничто (путем сравнения количественных показателей) и постоянно обращая всякую субстанциальность в новое ничто, из которого рождается новая субстанциальность, является тем самым миром, первичные и определяющие черты которого эксплицируются кантовской критической философией и диалектикой Гегеля. С другой же стороны — мир радости, мир бесконечных приключений, подключений и переподключений, перемещений между тысячами постоянно меняющих свою конфигурацию сетей. Если оба этих аспекта в равной степени характеризуют нынешнюю ситуацию, не следует ли сказать, что они соотнесены друг с другом в рамках общей диалектики капитализма, представляющего собой не что иное, как прерванную революцию и потому освобождающего и порабощающего одним и тем же жестом? Однако подобное отождествление «проектно-ориентированного града» с полюсом освобождения, а неолиберального капитализма с полюсом блокирования упускало бы из вида ту существенную деталь, что и сам мир радости уже отравлен страхом: имманентное невозможное проникло также и в него и правит под масками «креативного», «творческого» и «нового».

Вообще говоря, утверждение о всеядности капитализма всегда оказывается сильно преувеличенным: капитализм поглощает только то, что уже заранее упаковано и расфасовано так, чтобы подходить для его пищеварительной системы. Это верно и по поводу того, как инкорпорировался в социальную реальность протест конца 60-х: даже в своей самой радикальной форме (как, например, у Делеза и Гваттари) он уже был по сути капиталистическим (Бадью справедливо указывал на это в своих направленных против Делеза и Гваттари анонимных статьях о «картофельном фашизме» ризомы). Следует только более ясно определить эту «суть» — и это возможно в нынешней ситуации, поскольку сама социальная реальность теперь поминутно разыгрывает перед нашими глазами драму, для понимания которой прежде необходимо было как минимум длительное и углубленное изучение «Критики чистого разума» (остающейся до настоящего момента и главным идеологическим оправданием космического капитализма, и прояснением его механики). Окружающая нас реальность постоянно провозглашает равенство всех типов соединения и подключенности — и с неменьшим постоянством проводит их селекцию, отделяя «хорошие» соединения от «плохих» в соответствии с чуждым и внешним по отношению к системе подключений принципом — принципом «нового». При этом главная трудность состоит в том, что чуждость и гетерономность этого принципа остаются скрытыми — он настолько «слеплен» с системой соединений, что они представляются единым целым, так что непонятно, о чем собственно мы ведем речь, пытаясь отделить одно от другого. Однако задачей материалистической диалектики как раз является указание, что на месте одного находятся два. Глубинная суть капитализма состоит в постоянно возобновляемом процессе подчинения удержания вместе разделенного имманентному невозможному, в сведении одного к другому, в утверждении, что «это вообще одно и то же» (именно подобное подчиняющее склеивание является основанием противоречия между «общественным характером производства» реальности и «частным характером ее присвоения» — следует добавить только, что сам термин «производство» уже свидетельствует о зараженности удержания вместе разделенного имманентным невозможным). Имманентное невозможное присваивает себе реальность соединения, сводя все его возможные виды к удержанию вместе отсутствия и присутствия, данного и не данного (и кантовское сведение вопроса о синтетических суждениях к вопросу о трансцендентальном является определяющей моделью подобной редукции). Подчинение соединения новому и творческому — наиболее тонкий, но одновременно и наиболее действенный вид такого присвоения. И именно противостояние этому принципу делает прокрастинатора фигурой по-настоящему опасной для капитализма, потенциально способной нанести удар по самому его основанию. Только прокрастинатор может противостоять «картофельному фашизму» нового, только он способен «преодолеть Канта» и превратить коперниканскую революцию из буржуазной в коммунистическую.

Принцип «сколько подключенности, столько реальности» провозглашается лишь на словах: на деле для допуска к реальности всякое подключение должно получить санкцию от той инстанции, которой принадлежит подлинная власть в мире космического капитализма: Нового/Времени, будущего, творчески-порождающего. Не все соединения равны, некоторые из них существуют в большей степени, а некоторые в меньшей; мы причастны к реальному, подлинному, настоящему не просто постольку, поскольку мы подключены, но поскольку те соединения и те проекты, в которые мы включены, приводят к порождению нового, неожиданного, не бывшего прежде, заставляют нас опережать самих себя. Есть соединения для победителей, а есть соединения для лузеров; проекты, наполненные смыслом, — и проекты, которым отказано даже в праве называться проектами, поскольку для обретения статуса проекта система подключенностей обязана создавать прибавочную стоимость нового, не бывшего прежде, являющегося из несуществования в существование и обналичивание.

Здесь необходимо прояснить два важных момента. Во-первых, селекция между различными системами подключенности не основывается на различиях элементов, участвующих в подключении: в этом отношении «проектно-ориентированный град» действительно полностью демократичен. Соединения букв, соединения финансовых потоков, соединения тел, соединения молекул могут быть в равной степени реальными — главным условием является тот факт, что замыкание каждой из этих цепей сопровождается появлением нового: новых мыслей и идей, новых финансовых потоков, новых удовольствий и отношений, новых веществ. Соединения тех же самых элементов могут оказаться начисто лишенными реальности и проигрывающими, если благодать прибавочной новизны будет магическим образом у них отнята — что может произойти и в действительности происходит ежедневно на наших глазах; в таком случае становится необходимо сразу же заменить эти ставшие проклятыми и превратившиеся в кандалы соединения на другие. Во-вторых, подобного рода власть «нового» и «творческого» никоим образом не отрицает радикального снижения важности «производства» и «труда» в реальности «проектно-ориентированного града». Совсем наоборот — именно диктат нового и делает возможным стирание границы между работой и досугом и вообще оттеснение производительности на второй план: важно, чтобы подключенность вела к появлению нового — но не обязательно, чтобы это новое было результатом усилий и затраченного труда. Напротив, гораздо лучше, чтобы оно появлялось сам собой, без всякого приложения сил — потому что в таком случае степень его новизны, то есть отсутствия связи между ним и предшествующей ситуацией, в которой оно отсутствовало, будет выше, чем если бы оно явилось на свет в результате подготавливающих его усилий (именно поэтому «новый дух капитализма» успешно инкорпорирует в себя также всякого рода попытки противостояния капитализму, требующие упразднения труда и работы). В «проектно-ориентированном граде» наиболее успешен и в наибольшей степени существует тот, кто умеет заставить новое явиться одним движением руки, просто потому что он умеет оказываться в нужном месте в нужный момент или самим фактом своего присутствия в этом месте в нужный момент притягивать необходимые для появления благодати нового объекты и вещи. И именно здесь тайный союз бухгалтера и хипстера достигает своего апогея: поскольку именно «новое по благодати», «новое безо всякого труда» и является преимущественным объектом квантификации и предметом конкуренции в «проектно-ориентированном граде». Подлинное соревнование здесь — это соревнование за наивысший коэффициент такого нового-по-благодати; именно создание все более совершенных «квази-денежных» систем квантификации подобного рода нового с целью обеспечить его беспрепятственное включение в систему сравнений (от индексов цитирования академических статей до системы лайков) и делает возможным распространение рыночных отношений на все без исключения области существования (и несуществования).

Именно этой селекции, подчиняющей подключенность чуждому и внешнему для нее принципу нового, противостоит прокрастинатор. Прокрастинация — не что иное, как попытка реализовать на деле заявляемый «проектно-ориентированным градом» лишь на словах принцип субстанциальности подключенности. Восстание прокрастинатора — это бунт обездоленных и лишенных реальности непродуктивных соединений против нового и творческого, бунт, утверждающий принципиальное равенство всех типов соединенности и настаивающий на том, что блеклые, вытесненные из существования типы связывания разделенного вроде раскладывания карандашей на столе или сортировки писем и файлов обладают гражданскими правами в реальности ничуть не в меньшей степени, чем соединения, ведущие к рождению сверхновых. Сущность прокрастинации — это сопротивление требованию вступать в соединения, порождающие новое (которое может быть подвергнуто немедленной квантификации, делающей его пригодным для конкурентного сравнения с другими видами нового и творческого), путем вступления в соединения принципиально бесплодные.

Здесь также необходимо прояснить два момента. Прежде всего, следует ясно отличать прокрастинацию от лени: прокрастинатор может (и даже имеет тенденцию) быть в высшей степени деятельным. Все дело в характере этой деятельности: она направлена на то, чтобы избежать нового; это подрывная деятельность, целью которой является сопротивление требованию «творить», со всех сторон обращаемому к нам действительностью. Важно также подчеркнуть, что «новое», которому противостоит прокрастинатор, совсем не обязательно должно навязываться ему извне: радикальность прокрастинационного сопротивления состоит как раз в том, что оно направлено против любого нового, как «внешнего», так и «внутреннего», и поэтому вполне может относиться к тому, чего прокрастинатор «сам же и хочет» — чтению книги, поездке за город, сексу. И поскольку селекция, производимая принципом нового, не опирается на качественные характеристики соединяемых элементов, то же самое верно и по поводу противостоящей этой селекции прокрастинации: одно и то же действие может оказываться прокрастинационным и непрокрастинационным в зависимости от той ситуации, в которой оно осуществляется. Прокрастинатор может соединять слова и тела не в меньшей степени, чем карандаши: главное, что превращает то или иное соединение в прокрастинационное, — это тот факт, что оно осуществляется для того, чтобы избежать подключения, которое в данной ситуации рассматривается как «творческое», «ведущее к изменению», «порождающее новое».

Проблема, однако, заключается в том, что в своем нынешнем состоянии прокрастинатор лишь реагирует и играет по правилам противника. Он пытается противостоять доминированию принципа имманентного невозможного — однако принимает как данность отождествление имманентного невозможного (в специфической форме нового) и реального, так что его восстание принимает форму противостояния реальности и самоисключения из нее. «Я не хочу имманентного невозможного, — говорит прокрастинатор, — но ведь имманентное невозможное это и есть реальность. Однако я готов до конца не уступать в собственном желании и готов отказаться также и от реального». Но сколь бы принципиальной ни казалась подобная позиция, на деле она является выражением слабости (как, впрочем, часто бывает с любой принципиальностью). Для того чтобы по-настоящему противостоять ситуации «проектно-ориентированного града» прокрастинатору следовало бы расщепить элементы определяющего ее равенства «реальность = новое»; прокрастинатор же принимает его как данность. Прокрастинатору следовало бы сказать: «Я не хочу имманентного невозможного; имманентное невозможное утверждает, что оно и есть реальное, но это утверждение — ложь; реальность имманентного невозможного принадлежит ему не по праву и должна быть у него экспроприирована». Однако вместо того чтобы изъять у нового присваиваемую им реальность, прокрастинатор в его нынешнем состоянии изымает из реальности самого себя, превращаясь в нечто болезненное и маргинальное, лишенное существования.

В более конкретной форме это отступление прокрастинатора перед реальностью выражается в подчинении шантажу имманентного невозможного, настаивающего на том, что его критерий различения между различными типами подключения является единственным, и мы, отказавшись от него, будем вынуждены признать, что всякое соединение, всякое удержание вместе разделенного реально в той же степени, что и любое другое. Именно так и поступает прокрастинатор: пытаясь противостоять внешнему и гетерономному принципу упорядочения различных типов подключенности и различения между ними, он отказывается от иерархии как таковой. Дело, однако, заключается в том, что разница между типами подключенности действительно существует. Мы недаром инстинктивно не верим утверждению, что всякая подключенность и подсоединенность реальна в той же степени, что и любая другая, и подобного рода недоверие является не только результатом подчинения господствующей идеологии Нового/Времени. Напротив, сам диктат его держится исключительно на том факте, что «соединения разъединенного» действительно отличаются друг от друга — одни из них обладают большей интенсивностью, большей реальностью, чем другие. Именно поэтому подлинное сопротивление власти креативности возможно только при условии, что отторжение внешнего критерия селекции, осуществляемое прокрастинатором, будет дополнено поло- жительной формулировкой критерия внутреннего, который сможет заменить в качестве принципа иерархизации сетей гетерономный критерий «творческого» и «нового».

Единственным критерием такого рода, имеющим основание в самой реальности удержания вместе разделенного как такового, может стать «коэффициент напряженности». Ситуации удержания вместе различаются своей реальностью именно потому, что они не в равной степени оказываются самими собой — то есть ситуациями «удержания вместе разделенного», сохраняющими в равной мере разделенность и совместность; коэффициент напряженности — это показатель, говорящий, насколько данная ситуация обладает резервами, способными обеспечить вмещение возможно большего разделенного без его сведения к монолитному единому. Именно подобного рода «резервуар разделяющего соединения» и есть то, что определяет боевую мощность всякой ситуации — ее способность вмещать совпадение как таковое и двояким образом защищать его: как от удушающего сведения к закономерности и единому, так и от расчленяющего распыления в чистой множественности. Между двух ситуаций всегда следует выбирать ту, которая обладает наибольшей способностью удерживать разделенное — независимо от соображений производительности, новизны и интересности. Нейтральность соединения по отношению ко всякой «значимости», определяющая существование прокрастинатора, — это необходимая революционная закалка; однако подлинным источником этой нейтральности является положительный коэффициент напряженности (который, конечно, не должен быть оставлен на откуп интуиции и предполагает наличие формализуемых методов измерения). «Не уступай в совпадении», — только опираясь на этот императив, прокрастинатор сможет обрести великое здоровье и стать по-настоящему революционным, коинсидентальным классом.

Совпадение является наиболее непосредственным проявлением в нашей реальности удержания вместе разделенного и связанности несвязанного как такового, своего рода передовым отрядом — или слабым звеном, областью, где гнет имманентного невозможного дает слабину. Для того чтобы прояснить это, необходимо провести четкую грань между совпадением и случайностью: мы говорим о совпадении, когда та или иная серия событий, с одной стороны, не может рассматриваться нами как лишенная какой бы то ни было связности (то есть как случайная); с другой же стороны, эта связь не может быть сведена к тому или иному организующему единству — закона или субъективного намерения. В нашем повседневном восприятии совпадение — это некоторого рода «ни — ни», колебание между двумя полюсами (связности и отсутствия связи), без того чтобы возможно было остановиться на одном из них. Однако подобного рода понимание совпадения рассматривает его как вторичное по отношению к полюсам и существующее лишь постольку, поскольку оно расположено между ними. Материалистическая диалектика совпадений, утверждая субстанциальность совпадения и задаваясь вопросом о том, каким образом возможно удержание вместе разделенного, осуществляет спекулятивную интервенцию, делающую возможным мыслить совпадение положительно: как удержание вместе двух способов удержания вместе: минимального проникновения и максимального прилегания. Это прояснение двойственной структуры совпадения позволяет также проследить генезис имманентного невозможного из распада совпадающего и — поскольку знание об условиях порабощения является необходимым элементом освобождения — создать условия для разработки общей стратегии и тактики освобождения совпадения от блокировки невозможным.

Именно эти стратегия и тактика являются основанием для метода, лежащего в основе революционной деятельности коинсидентального класса: метода превращения всякой империалистической войны в гражданскую. Прежде всего, подобный метод позволяет, анализируя конституирующие ту или иную ситуацию (причем речь здесь должна идти в первую очередь о ситуации предельно конкретной и личной — той, в которой находится каждый) коинсидентальные континуумы, выявить за множеством противоречий и противостояний (которые при этом не лишаются своей реальности и не редуцируются к заранее детерминированному принципу) основной конфликт, лежащий в основании этой ситуации. Такое выявление, детерриториализирующее проитвостояние и изымающее его из тех или иных патологических обстоятельств, делает возможным определить стороны конфликта, очищая их от наслоений физиологического, психологического или социального. Что, в свою очередь, позволяет перейти к анализу сопротивления материалов: прояснению того, на какие именно составляющие может быть расщеплена каждая из противостоящих сторон, с тем чтобы революционные силы по обе стороны линии фронта могли эту линию пересечь и объединиться. Именно максимально возможное в каждой ситуации соединение разъединенного и является главной целью ставшего революционным прокрастинатора — и именно тем, в какой мере он подобное соединение разъединенного осуществляет, и определяется мера его реальности — и мера реальности всего того участка мира, на который распространяется его деятельность.

Иными словами, в каждой ситуации может быть обнаружено то конкретное разъединенное, которое может быть соединено — и то конкретное единое, которое предварительно должно быть расколото надвое, для того чтобы подобного рода соединение сделалось возможным. Поиск подобного рода точек, где пределы ситуации могут быть раздвинуты, где может быть совершено зум-движение, изменяющее масштаб карты, и является главным содержанием действий конинсидентального класса. Уклонение от создания нового, противостояние диктату имманентного невозможного перестает здесь быть пассивным вычеркиванием себя из действительности и приобретает положительную составляющую: созданию нового прокрастинатор противопоставляет зум-движение, увеличивающее степень разрешения. Увеличение степени разрешения как увеличение степени определенности, позволяющее с предельной ясностью и отчетливостью, не идя на поводу собственных интересов и страхов, выявить суть определяющего ситуацию состояния, и увеличение степени разрешения как увеличение степени резолюции, позволяющее выйти за границы данной ситуации вследствие изменения масштабов — вот две главные ступени коинсидентального метода, который сможет как послужить упорядочивающим обоснованием уже имеющихся наук о совпадении (таких, как психоанализ и исторический материализм), так и создать почву для появления новых. Все эти науки в комплексе и составят тот арсенал вооружений, тактических и стратегических средств, с помощью которого коинсидентальный класс сможет взломать имманентное невозможное и отобрать у него не по праву присвоенную им реальность.

Всякая революция — это резолюция: появление нового, переход от одной ситуации к другой является следствием размыкания замкнутого и прояснения неясного. Новое появляется, но его появление — это лишь следствие, причем далеко не всегда обязательное. Восстание прокрастинатора, закончившееся успехом, — это замена модели создания нового на модель прояснения, а фигуры Человека Нового, творческого, всегда стремящегося к невозможному, на фигуру Человека Прояснения, разделяющего соединенное и стремящегося к предельно возможной ясности, стремящегося внести ясность в то наиболее неясное, которое может быть прояснено в данной ситуации и прояснение которого заставляет саму эту ситуацию изменяться. Императив творчества должен быть заменен на императив прояснения; из деятельности, имеющей лишь субъективное значение, прояснение превращается в меру реальности и степени существования, заменяя в этом качестве новое. Проясняю — значит, существую, и существую в той мере, в какой проясняю; этот девиз должен быть начертан на знаменах коинсидентального класса. Новое время сменяется эпохой ясности: вот суть той революции, основной движущей силой которой станет победивший прокрастинариат.