Барт Голдхоорн: Реализм как утопия

«Художественный журнал»: Если в изобразительном искусстве аллюзии на 60-е заявили о себе лишь недавно, то — насколько нам известно — в архитектуре возвращение к модернистским традициям началось давно. Так ли это? И если да, то с чем связано это возвращение?

Барт Голдхоорн: Должен сказать, что «возвращение к модернизму» звучит по-постмодернистски — ведь модернизм всегда предполагает движение вперед, а не назад... Впрочем, в современной архитектуре можно заметить еще один характерный парадокс. Это одновременное появление Реальности и Утопии, которые, как кажется, противостоят друг другу, ведь утопия — мечта о лучшем, которая подразумевает, что реальность плоха и ее надо переделать. Мне кажется, отношение Реальность — Утопия отражает разницу в парадигмах 60-х годов и нынешних «нулевых», тем более что именно разница в них и интересна. Разница же эта в действительности заключается в разном соотношении архитектуры (искусства) и политики.

Так, если вернуться к истокам архитектурного авангарда, в конце XIX века возникла задача строительства общественных зданий, жилой застройки для рабочего класса. Строительство это часто финансировалось государством: так у архитекторов впервые появился анонимный заказчик. Не случайно, что в это время архитекторы увлекаются социализмом, левыми идеями и стремятся своей работой улучшить жизнь общества, а предметом их исключительного внимания стало утверждение новых строительных норм. Каждый проект стремился стать прототипом новой нормы, и при этом каждый новый проект должен был быть усовершенствованием предыдущего и предлагать все новые и более абсолютные архитектурные нормы. Так развивался архитектурный процесс до 60-х годов. Однако в конце этого десятилетия — в начале 70-х оказалось, что современная архитектура вызывает отторжение людей, что она дегуманизирует город. В итоге в архитектурном мышлении настал кризис, его дальнейшие пути были неясны, а профессия архитектора стала очень сомнительной. Одновременно появился постмодернизм, пытавшийся обратить воображение архитектора на диалог с историческим прошлым.

В таком состоянии и пребывала архитектурная мысль, когда я начал учиться на архитектора в начале 80-х гг. В 1975 году вышла культовая для моего поколения книга Рэма Коолхаса Delirious New York, где архитектурная история Нью-Йорка описывается как произведение искусства, возникшее органично из энергии общества. Хотя в книге Коолхаса и не было никакого манифеста, рецепта новой архитектуры, он показал, что спонтанно сложившаяся архитектура Нью-Йорка значимее созданного современными европейскими архитекторами и, таким образом, открыл нашему поколению взгляд на Реальность — значительно более интересную, нежели утопический проект архитектора. Кроме того, он снял с архитектора ответственность за обустройство мира и общества, и это было важным открытием, совпавшим с нашим собственным мировоззрением. Ведь, по сути, мы были первым поколением постмодернистов.

«ХЖ»: Была ли позиция Коолхаса проявлением 60-х или это была их внутренняя критика? Являлась ли Delirious New York книгой постмодернистской или неомодернистской?

Б. Голдхоорн: Думаю, это была двойственная позиция. Как мне сказал сам Коолхас, он хотел написать манифест модернизма в тот момент, когда все увлекались постмодернизмом. Но если говорить о постмодернизме как об идеологическом понятии, то, конечно, мы постмодернисты — никто сейчас не предложит снести старый город и построить новый, как это было в 60-е. Поэтому в идеологическом смысле Коолхас — постмодернист. Но в эстетическом, стилистическом смысле это отнюдь не постмодернизм.

Если же быть конкретным, то сегодня архитекторы прагматически принимают устоявшиеся нормы и не пытаются более изменить мир, но доля утопии заключается в том, что внутри этих норм они стремятся обрести максимальную свободу, пытаются обмануть их, что ли. Это такое интересное сочетание прагматизма и идеализма. Можно вспомнить знаменитый дом в Амстердаме, в котором по воле архитекторов бюро MVRDV все окна разные, хотя все квартиры одинаковы. В 60-е архитектор наверняка бы поставил себе иную задачу: он бы постарался изобрести идеальные окна, которые, поскольку они идеальны, разумеется, были бы одинаковыми в каждой квартире.

Я бы отметил и другой аспект этого вернувшегося принципа реальности. Скажем, инвестор вкладывает деньги в строительство, чтобы получить определенную прибыль. В утопическую эпоху архитекторы, возможно, вообще отказались бы работать на него по своим идеологическим соображениям, но сегодня понятно, что из этого отказа ничего хорошего не возникнет. Поэтому сегодня архитектор скажет: «О'кей, такова реальность, и мы должны ее знать, чтобы бороться с ней». В действительности, можно построить то, что будет приносить прибыль и одновременно может быть полноценным высказыванием архитектора.

Таким образом, разница между новой эпохой и 60-ми состоит в том, что тогда устремления были утопическими (и поэтому сильно политизированными), а сегодня важно изучать реальность — тот фон, с которым можно работать. И, как ни странно, этот реализм также тесно связан с 60-ми. Ведь для того, чтобы источником вдохновения стала подлинная реальность, нужна также высокая степень идеализма: ведь это не та реальность, о которой пишут журналы, а та, в которой живут люди. И искусство, но не то, что висит в музее, а то, что с чем сталкиваешься на улице!..

«ХЖ»: Итак, классическая архитектура XX века была утопичной и меняла мир: современные архитекторы пытаются внести скромные поправки внутри реальности, но — чего ради? Есть ли у современной архитектуры идейная программа?

Б. Голдхоорн: Это — важный вопрос, но, к сожалению, прагматический. Ведь задача архитектора — строить, реализовать свои проекты, быть успешным, даже не в смысле денег, а в смысле самореализации. Архитектурный мир сегодня устроен на основе конкурса, фактически конкурсным является любой проект, и, чтобы выиграть конкурс, нужно одновременно быть и прагматическим, и оригинальным, т. е., с одной стороны, точно соответствовать заданию конкурса и, с другой стороны, отличаться от других.

«ХЖ»: Значит, за пределами идеологии успеха никаких ценностных горизонтов в архитектуре нет?

Б. Голдхоорн: Конечно, они есть, но они носят более личный, авторский характер. Программы изменить мир больше нет. Остается — понемногу «раздвигать границы», делать нечто новое, что дает какой-то необычный взгляд на реальность, на мир. Разве может быть нечто третье?

Москва. Апрель 2003

В беседе принимали участие ВИКТОР МИЗИАНО и ЕКАТЕРИНА ЛАЗАРЕВА

Материал подготовила ЕКАТЕРИНА ЛАЗАРЕВА