Юрий Альберт

60-м я обязан всем. Дело в том, что именно в 60-е годы не очень большой группой художников, в основном живущих в Нью-Йорке, и было придумано то, что мы называем современным искусством. Тогда почти одновременно появились три направления, определившие лицо этого искусства: поп-арт, минимализм (включая сюда и постминималистские «искусство антиформы» и «процесс-арт») и концептуализм Эти направления задали темы, формы и процедуры, которые мы до сих пор используем. Практически все, что появилось потом, усложняясь и перекомбинируясь, в разных пропорциях состоит из этих трех компонентов. Как это бывает каждый раз, когда складывается новый художественный язык, художники 60-х не стеснялись задавать самим себе и зрителям элементарные эстетические вопросы и давать на них простые ответы. Это было время простых решений, простых метафор:

— искусство как реклама,
— искусство как политика,
— искусство как философия,
— искусство как элементарная психология восприятия,
— искусство как демонстрация природных процессов

и т. д., но эти простые метафоры работают до сих пор. В этом смысле 60-е годы еще не закончились, хотя в последнее время и появляются отклонения от этой традиции. Может быть, нынешний интерес к искусству 60-х связан с концом этого периода, с завершением цикла. Недаром Мэтью Барни заставил Ричарда Серра пародировать в Кремастере свои собственные работы, а Дэмиан Херст помещает свои объекты в минималистские стеклянные параллелепипеды.

У нас в России в 60-е годы подобного искусства не было, хотя позже, уже в середине 70-х, некоторые работы Донского/Рошаля/Скерсиса и ранние перформансы «КД» были очень близки по духу к простому искусству 60-х.

 

Николай Олейников

Я не знаю почему, но то время очень созвучно моим внутренним интонациям. Возможно, по этой причине я очень часто в своих работах цепляюсь за 60-е в том или другом аспекте.

На мой взгляд, шестидесятники — это было сообщество людей, склеенных молодостью и новизной всего происходящего. Своим позитивистски-активным, созидательным фоном это время выгодно отличается от тоже молодых, но куда менее терпимых и более кровожадных 20-х. Даже революционное по накалу сопротивление 60-х было заряжено положительно. И, конечно, высказывание (равно — поступок) тогда весило гораздо больше, чем теперь. Я не жил в шестидесятые, но чувствую, что тогда совесть была равна сумме мыслей и поступков. Искренних, наивных и оптимистичных... И потом, разумеется, — эстетика, приводящая меня в восторженный трепет. Во всем, что окружало простого человека в быту: телевизоры на длинных ногах, одежда — вызов предыдущему поколению, сковородки и соковыжималки а-ля космолет-луноход...

Конечно, в этом много от ностальгии, хотя откуда она у меня в мои 26? Так или иначе, положительно заряженный эмоциональный всплеск 60-х стал инструментом вдохновения в моем личном революционном арсенале.

Во всем, что касается того времени, я вижу промысел Революции, но в первую очередь, Революции сознания: люди против расизма, против границ, за космос, за новый быт!

 

Мариан Жунин

60-е для меня — сугубо московское понятие. Даже странно. Никаких студенческих революций, поп-арта и «Битлз». Да и советские 60-е, кстати, не подразумевали почти никаких художников. Если они тогда и были, то «погоды» в моем представлении о времени не делали. Анекдоты про «абстракцисов и пидарасов» в Манеже — не впечатляли, да и узнались много позже всего остального. Эрнст Неизвестный скорее проходил под маркой романтического героя, мизантропически разбивающего свои работы в мастерской на Волхонке. Но даже мизантропия Неизвестного меркла перед его же ренессансной мощью. На тогдашней почве эта «мощь» еще не выглядела карикатурным позерством.

В том-то и дело, что 60-е целиком пропитаны милым, наивным, подлинным ароматом Ренессанса. А подпольный декаданс новых русских модернистов не выдерживал пока такой здоровой во всех смыслах конкуренции... Возможно, мой взгляд вызван тем, что я «перескочил через поколение»: моя мама была совершенно «оттепельным» человеком, училась в послевоенном ВГИКе, дружила с людьми, которые делали кино ранних 60-х, с тем же Эрнстом Неизвестным. Эти же люди окружали и меня в 70-е, 80-е. Я помню свое детское ощущение: когда я смотрел фильмы Калика, Чухрая, «Асю Клячину» — я точно знал, какими были моя мама и все ее друзья в 60-е годы. Чистота, светоносность этих моих восторженных сублимаций чем-то сродни тем чистым лирическим конструкциям, которые бродили в голове, когда я писал сценарий «Оды», нашего с Витей Алимпиевым большого видеопроекта.

По крайней мере, я могу точно сказать — моя собственная лирическая сущность явно не без влияния моих детских впечатлений о шестидесятниках. Вот только родимых пятен коллективизма и патетики я на себе не нахожу.