Этот материал основан на интервью с молодыми российскими художниками, которые работают в довольно экзотической области современного искусства. Ее можно назвать «искусство и технологии», «технологическое искусство» или «art & science». В разной оптике эти терминологические различия будут иметь различную глубину и существенность. Однако здесь мы не будем заигрывать с оптикой. Лучше оставим эту игру самим художникам и их собственным дискурсивно-оптическим приборам. Наша цель — дать слово художникам. Скажем лишь, что, начиная с середины 1990-х и 2000-х, эксперименты с новейшими технологиями в искусстве и междисциплинарные проекты art & science не без основания претендуют на почетное звание нового «авангарда рубежа тысячелетий». Так это или нет, покажет история и ее прозорливые конструкторы-теоретики. Мы же хотели выяснить вот что.

Во-первых, с каким вопросом живут-мучаются сами художники? В каком вопрошании зреет их творчество?

Во-вторых, хотелось понять, как они считают, на что художнику делать ставку как художнику? На талант? Конъюнктуру? Образование/обучение/школу? Может быть, на теорию или какой-то суровый «изм» из богатого меню «измов»? Или просто на полезные знакомства?

В-третьих, мы спросили их о том, ​как они видят мир современного искусства? Что им правит? Хаос? Какие-то тренды? Неравенство и диктат истеблишмента? Лидирующие институции? И как они воспринимают роль куратора в этом контексте?

Еще мы пытались выяснить, должен ли у художника сегодня быть свой message? Послание? Что-то, что он хочет сказать? И как он/она воспринимает свою публику?

В разговоре приняли участие несколько российских художников. С кем-то мы общались «письменно» по электронной почте. С кем-то — лично или по Скайпу. По тексту будет видно, в каком режиме готовились ответы, и это важно. Ведь импровизация и подготовленный ответ играют в несколько разные «игры». Далее по тексту все ответы собраны вместе по каждому вопросу. Иногда там будут появляться микродиалоги. Если вдруг будет удобно, воспринимайте это как материалы круглого стола (которого не было).

С удовольствием представлю своих респондентов:

Дмитрий ::vtol:: Морозов (Москва, в тексте интервью — ::vtol::) — начинал как sound-художник и разработчик  экспериментальных электронных музыкальных инструментов; сегодня работает в разных междисциплинарных жанрах — создает роботизированные инсталляции, интерактивные наукоемкие объекты, а также гибридные проекты, объединяющие перформанс, инсталляции и звуковое искусство на платформе art & science. Подробнее: http://vtol.cc.

Арт-группа «Куда бегут собаки» (Екатеринбург, в тексте интервью — КБС) — это четыре человека: Ольга Иноземцева, Наталия Грехова, Алексей Корзухин, Влад Булатов. При желании их можно назвать корифеями российского технологического искусства/art & science. Это правда, но почему-то кажется лишней. Художники работают с видео, роботизированными и биоактивными объектами/инсталляциями, гибридными медиа и интерактивными инсталляциями. Подробнее: http://where-dogs-run.livejournal.com.

Наталья Алфутова (Москва, в тексте интервью — Наталья) — лидер и основатель студии/группы «МедиаМёд». Молодой и очень активный коллектив работает с видео, мультимедийными объектами, интерактивными инсталляциями, а также с театральными проектами и в жанре перформанса. Подробнее: http://mediamead.org.

Ипполит Маркелов (группа «18apples», Москва; в тексте интервью — Ипполит) — один из самых молодых участников интервью, специализируется на нейроперформансе и проектах техно-биологического (или гибридного) искусства, в основе которых биологический материал/живые ткани, робототехника и искусственный интеллект. Подробнее: http://cargocollective.com/18apples/About.

Ильдар Якубов (Москва, в тексте интервью — Ильдар) — также один из самых молодых и очень активных художников, увлеченный поиском пересечений между возможностями новых технологий (виртуальная реальность, иммерсионные среды), научных идей и художественным активизмом. Подробнее: https://www.facebook.com/yakubovildarr.

Дмитрий Каварга (Москва, в тексте интервью — Дмитрий) — ​наиболее значительные работы художника текущих лет основаны на синтезе науки, искусства и технологий. Это интерактивные кинетические sci-art объекты и инсталляции, созданные в сотрудничестве с учеными, программистами и инженерами. Подробнее: http://www.kawarga.ru.

 

Сюжет первый. Художник, прости дорогой, с каким вопросом живешь-мучаешься?

::vtol:: Главный вопрос таков: какая пропорция «художественного» допустима в современном (будущем) искусстве, работающем с технологиями? Требуют ли практики, связанные с art & science, безукоризненного следования категории «сайнс», или позволяют быть «сайнс-фикшн» и, если да, то в какой степени? Допустимо ли скатывание в спекулятивный дизайн и сайнс-фикшн при формальной имитации полноценного произведения, следующего догмам науки и искусства в равной степени? Это, скорее, вопрос, относящийся к морали и этике, и направлен не столько в сторону собственной практики, сколько в сторону восприятия всего жанра в целом, потому явно сцена переполнена пустословными произведениями...

Д.Г.: А ты сам куда бы хотел эту границу/границы двигать? Твой драйв художника в каком направлении «играет»?

::vtol:: Я очень за тру (true — англ. истина, правда; истинный, правдивый, настоящий —  Д.Г.), но одновременно с тем я осознаю, что искусство вполне может быть искусством и ни к чему не обязывает. Более того, многие темы вообще недоступны, а с ними хочется и нужно работать. То есть я за правду. Не за художественную, а за цельную, комплексную. За соответствие заявленному. И к этому стремлюсь всегда. Чтобы если назвался science — все, ни … не отвертишься. Ну, и прекрасные тэги вдогонку: #мистификация, #мифотворчество, #лицедейство, #алхимия, #иллюзия.

КБС: Мы размышляем про вечность. И со всеми разговариваем про вечность. Это связано с нашим новым проектом. Называется «Медиакладбище». Он на самом деле про то, что нас беспокоит. А беспокоит нас то, что следы белковой жизни человека несоразмерны с его информационными или медийными следами. Смотри. Когда человек умирает, родственники на свое усмотрение приделывают фото — медиа — к памятнику. Сам человек тут уже и ни при чем. Фото ведь не про него как белковый объект. А через несколько лет вообще никто не помнит, кем и каким он был... Знаешь, любая выставка — это всегда такое кладбище, поскольку идею остановили. Так вот, обычное кладбище тоже становится такой выставкой со своей медийной структурой и носителями, образовательной программой, перформансами и фестивалями... Но вот про кого это все? Где сами герои-то? Ведь при жизни мы все обычно не те, кем хотели бы быть. И даже близкие в итоге не знают этого. Кого-то запомнили как сантехника, а он внутри себя всегда был, допустим, феей. Всем нужен шанс при жизни высказаться о том, что было-и-не-стало, но было при этом очень важно. Нам сейчас присылают на медиакладбище какие-то очень неожиданные материалы.  Трепетная такая тема. Ведь в белковом смысле нас когда-то не было и потом не будет. А в информационном — наша жизнь выглядит куда более оптимистично. Этот след и его связи бесконечны. Это в каком-то смысле онтологический вопрос интерфейса — существование без белковой основы. Нам кажется, что неправильно описывать жизнь человека в овощных терминах — росло, расцвело, созрело, сгнило... Мы рассматриваем этот проект не как искусство, а как общественно-полезный труд… Понимаешь? (смеются). В связи с этим всем есть еще одна мучительная дума... Как в итоге избавиться от интерфейса и перестать плодить все это, порождающее в основном обсуждение интерфейса? Как хотя бы сделать послание вирусом (буквально)? Как минимизировать воздействие носителя художника на контент, производимый художником, не припадая к какой-либо религии или иной духовной практике? В общем, как избавиться от любых носителей, от любых медиа? Нет больше сил проводить жизнь в битве за интерфейс... Пора найти другой способ... Сколько можно для порождения смысла использовать носители смысла? Громоздко и тупо! И это не смешно! Мы задолбались, правда. По пути постоянно искажаешься, теряешь, идешь на компромиссы, зависишь от навыков и бюджета... Технические возможности для воздействия на человека мимо носителя человека, если над этим работать, в какой-то момент неизбежно появятся. Они необходимы. И нужно разобраться: носителем чего является мысль?

Ильдар: Вопросов много, они всегда плавно перетекают из одного в другие. Разные образовательные учреждения в области современного искусства и за его пределами становятся для меня ощутимым катализатором этого процесса. Сей̆час, пожалуй, основной̆ вопрос, с которым я живу, — на каких основаниях в сегодняшней̆ ситуации возможно какое-либо дей̆ствие? Под сегодняшней̆ ситуацией̆ я имею в виду гегемонию политики постправды. Культурное производство, звеном которого я становлюсь в роли художника — деятельность публичная и поэтому неизбежно имеет политическое измерение. Художественное высказывание, будь оно ней̆тральным или, напротив, критичным, прой̆дя через институциональную и медий̆ную кооптацию, легко встраивается в нужные нарративы. Чтобы в этих нарративах ориентироваться, на данном этапе для себя я выбрал позицию, которую описываю как аналитик-трикстер. Инфраструктура современного искусства, особенно в западных странах, открывает мне как художнику, использующему новей̆шие технологии, интерфей̆сы доступа к разным доменам — институциональному, государственному, личному, международному, частному, корпоративному. Поскольку большинство этих интерфей̆сов оперирует на скоростях, не сопоставимых с человеческими, приходится бережно расходовать единственный̆ ресурс, которым я располагаю, — внимание. Если вовремя перенаправлять его, лавируя между интерфей̆сами и оставляя время на обобщение и архивацию опыта, время от времени происходят интересные кросс-дисциплинарные прорывы. Поэтому я планирую провести в этом режиме и вторую половину 2017 года. 

Ипполит: Что касается главного вопроса, который занимает меня как художника, то, наверное, это в первую очередь, вопрос — что такое Искусство и какова в нем роль художника?

Исследуя последние художественные практики и анализируя тенденции развития областей, связанных с нейробиологией и искусственным интеллектом, я прихожу к выводу, что классическое понимание Искусства как способа рефлексии, саморепрезентации и познания художником окружающей действительности понемногу отходит в прошлое. По моему глубокому убеждению, роль художника как индивидуального творческого агента, как креативной единицы, себя исчерпывает. Последний форпост, на котором художники пока еще показывают интересные результаты — это работа в коллективе, совместное творчество. И что особенно интересно, все чаще и чаще в эти коллаборации вовлекаются небелковые креативные агенты. Зачастую функция художника переходит от создания произведения к заботе о нем. Последние достижения технологий искусственного интеллекта таковы, что в обозримом будущем возможен сценарий, согласно которому из творческого процесса может быть исключен сам художник. Он уступит место бездушным креативным аппаратам. Несмотря на то, что существует альтернативная точка зрения, согласно которой человека как монополиста производства творческих идей заменить будет невозможно, меня мучает вопрос — а как я как художник буду вписан в картину этого будущего?

Д.Г.: А как бы ты сам хотел вписаться в эту картину будущего? Какой драйв и куда тебя влечет?

Ипполит: Возможный сценарий моего участия в будущем творческом процессе представляется как некий симбиоз между нечеловеческими креативными агентами и художником. Вероятнее всего, первые шаги будут представлять взаимодействие с неким инструментом, своеобразным «креативным доводчиком», существенно обогащающим и расширяющим творческие способности человека, а в дальнейшем все это перерастет в полноценное сотрудничество. Первые предпосылки реализации такой картины мы видим уже сейчас, на примере экспертных медицинских систем, реализованных на базе суперкомпьютеров и специального искусственного интеллекта. Другой важный аспект этого сценария — активное вовлечение в творческий процесс влажных медиа. Я имею в виду расширение арсенала художника за счет применения методов био- и генной инженерии. Использование живой материи в качестве новых медиа уже сейчас является воплощением греческого мифа о Пигмалионе и игрой в Бога одновременно, достаточно вспомнить работу «The Semi-living worry dolls», реализованную Ороном Каттс и Иоанатом Цурром в рамках проекта «Tissue Culture and Art Project». Создание живых произведений искусства поднимает множество интереснейших вопросов о фундаментальных характеристиках жизни и смерти. Эта обширная область дает огромные возможности для реализации самых разных художественных стратегий. Для меня как художника — это самые интересные направления, в рамках которых я вижу свое дальнейшее развитие.

Наталья: ​Недавно в Германии на фестивале мой фильм «Послушайте!» («Please, listen!», 2014) сравнили с «Westworld» («Westworld» — популярный сериал, 2016. Д.Г.), и я сразу за один день посмотрела весь сезон — не смогла оторваться. Теперь вот под впечатлением общаюсь с нейронкой (компьютерная нейронная сеть — Д.Г.), которую сделал Серенький (участник нашей арт-группы «МедиаМёд»). И учитывая, что все вокруг я вижу максимально антропоморфно, вы можете представить, в какой я впадаю ступор, когда она отвечает мне «не знаю» на вопросы, на которые она действительно не знает ответ (например, чем она сегодня живет и, может быть, даже мучается...), но при этом НИКТО НЕ УЧИЛ ЕЕ ТАК ОТВЕЧАТЬ. Это про то, что у роботов есть сознание.

Дмитрий: Вопрос стоит все тот же — удастся ли зацепить новые для меня смыслы, образы и пластические темы, используя доступный и специально для этого обновляемый медиаинструментарий? Хотя это вопрос именно внутреннего самовопрошания. Но есть и еще один, который так же продолжает нависать. Занимаясь искусством, я представляю, что работаю со своим сознанием, как, наверное, и любой другой.  Какие-то изменения действительно происходят, иной раз удаются микросдвиги, однако, возможны ли изменения в той мере, которую ожидаю, так и неясно. Непонятно, и что оно такое есть, это сознание. Читать и размышлять о нем бесполезно, мгла непознанного не проясняется, что, впрочем, и хорошо. И все же где-то в его напластованных недрах зарождаются образы и смыслы. Материализуясь в пластические формы, они наполняют собой мою повседневность и влияют на цепь событий личной жизни. С другой стороны, оглядываясь по сторонам, я вижу готовые произведения мастеров со всего мира в виде «массы визуальной продукции».  Каждый экземпляр из этой массы должен быть зрителем «прочитан», как-то узнан, а если этого не происходит, объект выпадает в несуществующее или малоинтересное, зачастую утрачивая саму форму объекта искусства. Всевозможные политические и социальные месседжи, отсылки к истории искусств, оммажи, символические и философские нарративы, «измы», любая литературность, междисциплинарный синкретизм и т.д и т.п. должны в произведении в какой-то степени присутствовать, формируя собой поле рационального известного. Мой вопрос в том, как оторваться от этого назойливого и вязкого интеллектуального социального пластилина, нырнув в омут непознанного на подольше, и возможно ли это вообще? Да, всякий зазор новизны живет лишь мгновенье, поэтому процесс попыток бесконечен. Но времени на это все меньше…

 

Сюжет второй. На что художнику делать ставку как художнику — в творчестве и карьере?

КБС: У нас нет ответа на этот вопрос. Мы слышали, что художник должен иметь стратегию, осмысленно гнуть свою линию и осмысленно расти... Возможно, умнее было бы иметь умный план и умную стратегию. Но у нас нет этого умного плана. Возможно, если бы мы решили действовать в соответствии с какой-то стратегией, то все наше время и силы ушли бы на составление этой стратегии.

Наталья: На обаяние и высокую работоспособность, конечно (далее следуют неформальные комментарии об эффективности такого подхода из опыта коллег по цеху).

Ипполит: По моему мнению, нужно делать ставку на самообразование. В целом теория, школа и горизонтальные связи — это необходимая основа творческой деятельности. Однако школа дает только базовое понимание правил взаимодействия в мире современного искусства, но она формирует среду, в которой варится художественное сообщество. Для полноценной деятельности художнику нужно не только быть в этой среде, но и постоянно саморазвиваться. Этот процесс подразумевает как отслеживание последних технических новинок, формирующих инструментарий, так и переосмысление теоретических и философских основ своей деятельности. Нужно постоянно отвечать себе на вопрос — а зачем я это делаю? Без хорошего понимания теории сложно войти в актуальный контекст современного художественного сообщества. А без связей с участниками этого процесса практически невозможно быть услышанным. Наилучшим из возможных вариантов мне видится участие в разнообразных воркшопах, лекциях и резиденциях. Так что художнику необходимо быть как теоретически подкованным, так и социально активным.

::vtol:: Мне кажется, ставки вообще делать не надо — искусство не спорт. Полагаю, что главной опорой для художника может стать собственная мотивация и желание банального самовыражения. Также думаю, очень важны стремления познавать, изучать и изображать (представлять) плюс тяга к расширенному диалогу с собой, зрителем, своим делом и всем происходящим вокруг. Мне кажется, что все, связанное с творчеством, легко описывается понятием резонанса, который возникает на всех этапах от придумывания и воплощения, до представления или даже разрушения произведения. Что касается чисто карьерных вопросов — полезен комплексный подход, помноженный на осознание своего места в такой системе координат. Если всего этого хочется, конечно, или есть в этом необходимость. Хорошая школа может стать отличной базой знаний и навыков и заодно ввести в определенный круг, но кажется каким-то идиотизмом идти в школу ради знакомств. На талант без усердия, похоже, ничего не поставишь, вообще это, скорее всего, тождественные понятия.

Дмитрий: Художнику не стоит делать никаких ставок, гарантий не существует. Талант  — субстанция субъективная и ускользающая. Есть ли он у меня или его нет, так и непонятно.  В любом случае сейчас меня это уже не волнует, потому что если даже он отсутствует или был, но испарился, это ничего не меняет, я буду продолжать до конца. Конъюнктура… если художник чрезмерно ею увлечен, скорее всего, с ним что-то не так, и, кстати, это сразу видно по работам. Обучение важно, о нем только и говорят, но люди, отучившиеся в серьезном художественном учебном заведении, выходят из его стен, как правило, уже инвалидами. Ремеслом они владеют неплохо и историей искусства прошиты вполне, но эти доспехи им уже не сбросить. Так и скрежещут своими знаниями и навыками, словно древние рыцари, утратившие зрение и слух. Теория —  это всегда мыслительная конструкция. Но мир, в котором мы находимся, полностью выстроен из этих конструкций. Какой смысл художнику теоретизировать и вычленять «измы», находясь на территории действий… Ради самоуспокоения, может быть, ну что ж… Знакомства со временем накапливаются, если даже их избегать специально. Но не представляю, как можно делать на них ставку. Блуждать по вернисажам, жать руки трепещущей ладошкой и заглядывать с надеждой в глаза…  Вообще, все эти иллюзорные мотивации, что побуждают нас неистово рваться «вверх и вперед»… Вначале без них никуда, но потом они становятся видны в себе, в других, в произведениях, вызывая привкус какой-то кислятины.

 

Сюжет третий. Как видите мир современного искусства? В чем роль куратора?

КБС: Нам кажется, что сейчас все четко разложилось на тренды и даже маргиналы — тоже тренд. Но система дышит, пульсирует. С одной стороны, все стекается к институциям — порядочным или беспорядочным. Потом растекается от них. Можно бесконечно это обсуждать... Порождать ненужное брюзжание. Для художника, по-хорошему, это не должно иметь особого значения, хотя на практике все равно имеет. Интересно и важно какое-то родство, общие находки, темы, близкие нам, реализованные и нереализованные идеи, которые мы обнаруживаем в работах других художников. Важнее всего эта встреча. Что на самом деле не гарантирует понимания... Поэтому мы, скорее, ориентируемся на нашу собственную ситуацию и историю, чем на мир современного искусства...

А куратор… В реальности все зависит от личности и того, совпадаете вы или нет. А не от роли. Интересны ведь те кураторы, которые выбирают какую-то новую, до того не отработанную роль, и играют ее блестяще. Тогда получается, что любая ожидаемая художником роль куратора ему же и не интересна. Скорее всего, нет какого-то набора универсальных компетенций куратора. Интересны идеи, общее облако идей, где вы с ним соратники, которым интересно мыслить вместе. Куратор — это такое стороннее сознание, с которым можно вступить в контакт и которое понимает твой язык. Но он при этом не другой художник и не зритель, и это порождает третий тип взаимодействия. Еще нам нравится, когда куратор выступает в роли доктора. Он с тобой спокойно и вежливо разговаривает, спрашивает тебя, интересуется... Как с больным (смеются). Слово «куратор» ведь от слова лечить... (улыбаются)

::vtol:: Мне очень сложно судить, я отношусь к очень замкнутому и, по сути, маргинальному сообществу, которое и современным-то искусством, в его нынешнем отечественном понимании, сложно назвать. Налицо тотальная игнорация со стороны крупных институций всего связанного с технологическим искусством. Любое пересечение происходит исключительно по инициативе узкого круга кураторов и, кажется, вовсе не отвечает глобальной политике институций. Потолок вовлечения в крупные выставочные проекты в России сейчас — это участие СКБ «Прометей» или группы «Движение», которые только сейчас начинают получать заслуженное внимание, но и то через определенную призму ироничной ностальгии. Наверное, это все даже неплохо, по крайней мере, лично мне вовсе не мешает. Но с другой стороны, если сравнивать с тем, как обстоят дела с междисциплинарными практиками в искусстве в таких странах, как Словения или Нидерланды, то становится грустно — очевидно, мы еще не доросли.

Наталья: Мне кажется, что многие стали бы говорить о маргинальности медиа-арта в современном искусстве... Мир современного искусства, как мне видится, это такой... пытающийся упорядочиться хаос. Кто во что горазд (художники) и попытки все это как-то контролировать (кураторы и идеологи) с помощью разных институций, оперирующих понятием «территория современного искусства». Конечно, все это «кто-во-что-горазд» достаточно сложно контролировать, и, например, выставка стрит-арта, который официально почти никак не признается современным искусством, все же проходит именно на этой «территории» (в Манеже), отодвигая устоявшиеся понятия и нормы на второй план.

Что касается роли куратора… По второму образованию я кинорежиссер, и поэтому кураторы в моей голове сразу попали в одну семью с продюсерами. Уже потом, на практике, я увидела, что такое кураторское высказывание, но так и не подобрала ему продюсерского эквивалента.

И тут интересно, что сами кураторы... все кураторы, с которыми я работала, понимают свою роль совершенно по-разному. В совершенно разных измерениях. Я думаю, это напрямую зависит от масштаба личности куратора. Но даже если сфокусироваться только на одной маленькой выставке — без куратора ничего не состоится. Вот представьте выставку без куратора — это как «сам себе режиссер».

Д.Г.: Интересно... А сможет нейронка справиться с кураторскими задачами? Как думаешь? Такой постчеловеческий или нечеловеческий куратор?

Наталья: Если взять рамку выставки... устроить, например, выставку в виртуальном пространстве, по какому-то принципу набрать работы — конечно. В физическом пространстве вряд ли — ну вот что будет делать нейронка, если надо, грубо говоря, «выпить на троих», чтобы разрешили «гвоздь в новую стену забить»? Но с помощью нейронок «живые» кураторы могут анализировать большие данные по всему происходящему в искусстве и сами уже делать выводы. (Что-то похожее Лев Манович, по-моему, пробует.) То есть смогут делать свои кураторские высказывания, опираясь уже на глобальный контекст.

Ипполит: В моем понимании, мир современного искусства — это своеобразная надстройка над культурой.  Этому миру свойственна определенная иерархия, в нем присутствуют институции, объединяющие творческие, аналитические и коммерческие агенты, формирующие в конечном итоге определенные тренды.  Все это можно легко представить в виде большой машины производства и потребления контента разной экономической и культурной ценности. С другой стороны, это удивительный мир, свободный для экспериментов и поисков. Самое интересное свойство мира современного искусства, в отличие, скажем, от мира науки, — это отсутствие единственно правильной точки зрения. Здесь нет четких правил и границ, существует плюрализм мнений. Регулирующими факторами этого мира являются лишь поддержка единомышленниками или критика сторонниками других точек зрения.

Дмитрий: Мир современного искусства я вижу в виде бесконечной ленты инстаграма и фейсбука. Хаосом эту ленту не назвать, скорее, хаотичной упорядоченностью, состоящей из много чего и вместе с тем повторяющегося одного и того же. Мое сотрудничество с галерея ми нитевидное, я больше в них не верю. На сегодня это одна Лиза Савина, но и то здесь не столько галерея как институция, сколько яркая динамичная личность, с которой наши пути пересеклись на какое-то время. Чему, кстати, я вполне рад. Но с институциональным меня больше ничего не связывает, поэтому сказать особо нечего.

 

Сюжет четвертый. Как вы видите свою публику и должен ли у художника быть message?

Наталья: На открытиях выставок я всегда вижу почти одних и тех же людей. На Западе, конечно, всегда новые лица (смеется). Ну, а если серьезно, то на Западе, однозначно, шире круг публики. Там — если искусство, то, как правило, современное, а в России до сих пор найти финансирование на актуальные проекты значительно сложнее, чем на традиционные выставки. И каждый свое видит, конечно. Желание развлечений доминирует или развлечение желаний. Тоска, лень и апатия, ну и вкусненькие булочки в буфете.

В «Гараже» очень вкусный суп бывает.

Да, конечно, message должен быть у художника. Вот я, например, хочу сказать, что нейронки имеют право на восьмичасовой рабочий день, тридцатидневный отпуск и ежемесячный апдейт в виде ста гигабайт информации, либо пропуск в Ленинскую библиотеку.

Д.Г.: Но ведь это требования с позиции дизайна полезной вещи? Разве нет? Где, по-твоему, граница между технологическим искусством и дизайном?​

Наталья: Дмитрий Булатов как-то сказал, что если ваше произведение можно поместить в интерьер аэропорта, то это дизайн. И я, конечно, с ним согласна. Но, знаете, я иногда и в торговых центрах такие инсталляции встречаю... Такие, что дают огромное пространство для размышлений и так долго сидят в голове, что опять возникает вопрос о границе искусства и дизайна. Если и можно провести границу, то она не прямая. И вообще, я против этой границы. Она совершенно не в пользу художников. Из-за боязни потерять «трушность» в искусстве у нас отсекаются коммерческие проекты, а зачастую и их авторы. В Милане я видела десятки высокотехнологичных инсталляций с заоблачными бюджетами, сделанные под разными брендами типа Hyundai, Lexus, Nokia и т.п. Эти инсталляции удивительно глубокие не только по технологиям, но и по смыслу. И из-за этой границы мы сидим рядом с зависающими работами и теряем возможность делать что-то суперкачественное и прогрессивное.

Д.Г.: Да, это хорошее наблюдение... как думаешь, а почему арт-сообщество жаждет этой «трушности»?

Наталья: Потому что трушность — это прежде всего искренность в намерениях. Сделать что-то не для прибыли, а потому что тебя распирало изнутри этой идеей. Тут напрашивается аналогия с роком и попсой. Вот представьте себе рок-музыканта, который лабает что-то от души, много лет почти одни и те же аккорды, и у него уже давно своя неизменная публика. Слушателей немного, но они преданы ему, потому что почувствовали эту искренность и нашли отклик у себя внутри. А в попсе изначально другой подход — ребята собрались, получили на короткое время широкую публику, заработали денег, потом следующие и следующие. Попсовые группы очень быстро сменяются. А настоящее искусство должно быть вечно, как рок и классика.

Ипполит: Вообще, месседж можно найти в любом произведении, все зависит от того, как пристально и с какой стороны смотреть на работу. В современном искусстве можно видеть проявление разнообразных стратегий — некоторые художники увлечены технофетишизмом, выбрав для себя определенный медиум и углубляясь в него, они могут по отработанному сценарию создать серию работ и с легкостью вписать каждую из них в любой выставочный контекст, придумав подходящую концепцию. Другие фокусируются на концептуальной стороне работы, увлекаясь, например, философской стороной вопроса. Кто-то занимается созданием историй, мифов и нарративов вокруг своего произведения.

Если говорить о моей художественной практике, то на первый план выходит идея. Важно, чтобы она в том или ином виде могла быть прочитана на разных уровнях, как представителем широкой аудитории, так и профессионалом. Рассматривая создание произведения искусства с позиций теории коммуникации, этот процесс можно определить как опосредованную коммуникацию без конкретного адресата. Здесь будет уместно предложить упрощенное описание процесса создания произведений искусства в рамках концепции трех уровней ассоциаций, которая отражает гносеологическую суть искусства, как способа познания окружающей действительности.

Начало работы над произведением, как правило, начинается на первом ассоциативном уровне, который формируется под воздействием культурной среды и образования. Далее, все глубже разбираясь в изучаемом предмете, художник переходит на второй уровень ассоциаций и становится специалистом в разрабатываемой области. Творческая переработка знаний и анализ информации, полученных в рамках второго уровня, приводит к возникновению понимания сути вопроса, которое, в свою очередь, сопровождается новыми идеями.

В момент работы над воплощением новой идеи в художественное произведение и активной рефлексии происходит переход художника на третий ассоциативный уровень, где он работает с новыми индивидуальными ассоциациями и смыслами. Затем готовое произведение помещается в институциональном или внеинституциональном пространстве, где его встречает реципиент. Таким образом, художник совершает опосредованный акт передачи информации, сформулированной на третьем уровне ассоциаций. Зритель, в свою очередь, воспринимает произведение сначала на первом уровне ассоциаций.  В том случае, если его заинтересует произведение, он может разобрать его концепцию и попытаться соотнести полученную информацию со своим опытом. Вовлекаясь тем самым в работу по изучению культурных кодов произведения, зритель переходит на второй уровень ассоциаций, начиная делать шаги к пониманию означенной темы.

И только другой художник или специалист, который глубоко разбирается в исследуемой проблематике, а также, в контексте создания произведения, в рамках третьего уровня ассоциаций, может полностью понять смысл, заложенный автором. Эта схема отражает проблему кризиса репрезентации современного искусства, заключающуюся в дискриминации неподготовленных потребителей информации большинством художников. Передаваемый культурный код произведения сегрегирует получателей информации по уровню интеллектуальной подготовки, и для широкой публики жест художника непонятен и неинтересен. Что, в свою очередь, может иметь негативные последствия. Одна из основных задач, которая стоит перед нашей группой в процессе создания произведения — это полноценная работа со всеми тремя уровнями ассоциаций. Для нас одинаково важно донести message как до представителей профессионального сообщества, так и до широкой публики, не скатываясь в популяризацию.

Что касается публики, то она — феномен, отражающий текущий культурный уровень среды, уровень образования и показывающий устоявшиеся стереотипы и установки. Нужно сказать, что как у нас, так и за границей, в целом, ситуация аналогичная, но с поправкой на культурные и образовательные традиции. В подавляющем большинстве, отечественный зритель адекватно воспринимает визуальные коды вплоть до конца 19 века, однако художественная активность, происходившая на протяжении последних 100 лет, остается для него за границей понимания. Эта ситуация, по моему мнению, прямое следствие процессов, происходящих в образовании. 

КБС: С публикой — как с куратором. Нужно говорить только про конкретного человека или людей. Ведь мы обычно редко видим зрителей, поскольку встречаемся с ними в основном на вернисажах. Но при этом есть много незнакомых людей, встречи с которыми запомнились. Что нас всегда изумляет — насколько иначе думают «неподготовленные» зрители. Как на вроде бы чужом языке люди могут формулировать удивительные вещи. Это намного интереснее, чем суждения подготовленной публики, которая уж очень стремится встроить тебя в какую-то нишу, какие-то рамки. Иногда быстрое и уверенное называние затрудняет диалог. К тому же дистанция между художником и зрителем, наверное, сильно преувеличена, поскольку искусство случается исключительно в голове зрителя. Тогда он уже не чужой и не какой-то внешний искусству.

Должен ли быть message? Послание человечеству? Считается, что да. Но! Нельзя оставлять надежду сделать полностью бессмысленное произведение! Эту цель забывать нельзя, к этому всегда нужно стремиться. Ведь все равно, сколько ни бейся, всегда будет какой-нибудь message. И основные силы уходят на то, чтобы осознать — что за message на самом деле ты несешь…

Д.Г.: Где-то здесь проходит граница между технологическим искусством и дизайном?

КБС: С этим можно отлично развлекаться. Когда сознательно акцентируешь некую выдуманную полезность объекта. Дизайн как фига в кармане. С другой стороны, ученые, например, часто хотят показать красоту своего материала. И это понятно, им представляется, что эта красота — единственная точка соприкосновения с внешним миром, с не учеными, единственный способ хоть что-то нам донести. И когда художник идет на поводу, это порождает целую отрасль, основанную на иллюстративных практиках. Как говорит один наш хороший товарищ: «Красоту, б’ть, молекулы». Такая приятная эстетика визуализации научной информации. Умиротворяющая практика, которая доставляет удовольствие всем участникам процесса. Такой дизайн — целебен, он успокаивает, радует, его любит производитель и потребитель. А искусство — нет: это зараза, а не лечение.  Искусство — это вопрос, с которым ты живешь. А дизайн — это ответ. В принципе дизайн может быть включен внутрь искусства как игра, метод на службе искусства.

Вообще, если рассматривать произведение как процесс, а не как результат, то именно этот процесс позволяет тебе понять, что перед тобой: работа дизайнера или художника. И утилитарность нельзя считать основным признаком дизайна. Дизайн может оказаться совершенно не утилитарен, тогда как смыслы, созданные художником, могут быть применимы в чьих-то практических целях. Смысл опасен, так как он может быть полезен. Не говоря уже о том, что искусство может оказаться утилитарным совершенно неожиданно для автора, поскольку ситуации и контексты часто случайны и неуправляемы.

 

Уважаемый читатель! Далее заключений и обобщений не будет. Оставляем вас наедине с мыслями, вопросами, текстом интервью… и «трушностью» художников.

С уважением и огромной благодарностью моим собеседникам,
Дмитрий Галкин