1.

Совсем недавно сильная аллергия на последствия резкого «менеджерского поворота» в культурной сфере не позволяла нам произносить в позитивном ключе слова «агент» и уж тем более «продюсер». Не буди лихо, пока оно тихо — а то Капков с Беловым придут и что-то такое своеобразное наведут. Но времена изменились: из дирекции «Гаража» звучит меньше безапелляционных заявлений, а главный эффективный управленец московской культуры стал всего лишь еще одной страницей в учебнике истории. Теперь красный свет вспыхивает совсем на другие слова.

Когда-то слово «куратор» так же вызывало вопросы и подвергалось обструкции, но теперь, кажется, оно обрело настолько нейтральное звучание, что возмущение по этому поводу выглядит уделом совсем уж маргинальных персонажей. Однако нормализация фигуры куратора со стороны других участников художественного процесса привела к тому, что смысл этой позиции затерся и несколько деформировался. Я даже не говорю о том, что галереи и прочие институции хотят, чтобы у каждой выставки был куратор, даже если он там не нужен — а необходимость в кураторской рамке очевидна далеко не в каждом проекте. Главная проблема возникла, скорее, с той частью кураторов, которые не просто формально подписывают тексты, не занимаясь по сути выставкой (это просто бездумное следование «общепринятым конвенциям»), а как раз честно и профессионально работают — всячески взаимодействуют с художниками, становятся фактическими соавторами их проектов, создают мощный теоретический контекст, продумывают экспозицию не только технически и так далее. Эти кураторы — повторюсь: по-настоящему честные профессионалы — попадают в ловушку. Их круг обязанностей и рабочих принципов, в том числе этических, давно определен. В целом, даже с расчетом особенности каждого проекта, их деятельность кодифицируется. Конечно, то, чем они занимаются, вряд ли можно назвать конвейером, но нечто механическое в этом чувствуется. Вероятно, во времена авангарда, когда художники и критики наслаждались эстетикой промышленного производства и научно-технической революции, такая история пошла бы на «ура», но, пусть это и прозвучит банально, мы живем в другую эпоху — старые подходы, как бы хорошо они ни рядились в современные одежды, не работают.

С художниками все иначе. Аура этого понятия, сформированная многовековой историей, настолько сильна, что никто уже не собирается с ним серьезно бороться, хотя его содержание давным-давно размыто. А потому уже сама эта фигура должна все время получать какие-то дополнительные определения и расширения. Художник как философ, художник как ученый, художник как политический активист, художник как бунтарь и резонер, художник как тролль и шутник, художник как денди и сноб, художник как оформитель, художник как предприниматель, художник как чиновник или служащий, художник как производитель и прочее, прочее, прочее. Каждая новая волна такой ре-идентификации кардинально меняет весь окружающий ландшафт, переписывая свод правил и норм, меняя способ говорения об искусстве, перестраивая систему институций, выталкивая за пределы актуального процесса одни медиа и темы и возрождая или изобретая другие.

И очередная волна уже прошлась по художественному сообществу, только пока ее не осмыслили до конца. Мы видим, что на смену большим потогонкам имени великих художников-эксплуататоров, с одной стороны, и политически ангажированным, автаркическим коллективам-самоорганизациям, с другой, а также более-менее персональным проектам приходят совсем иные формы, с первого взгляда не сильно отличающиеся от выше перечисленных сущностей.

 

2.

Постепенно начинают звучать голоса самых разных акторов — художников, которые в своих artist run spaces организуют выставки; сотрудников галерей и арт-центров, которые продумывают событийную программу; тех, кто осмысляет стратегию развития, персональную или коллективную, — которые говорят, каждый своими словами, но более-менее одно и то же: «мы не кураторы» или «мы, конечно, художники, но не совсем и не только». И слово «продюсер» в новой ситуации кажется более подходящим, кто-то им уже вовсю пользуется.

Продюсер — это не просто куратор. У этой фигуры появляются новые функции — прежде всего, даже не организационно-технические (они и так идут неизбежным довеском в людоедских условиях неолиберальных институций), но изобретательски-визионерские. Кажется, что это и так было. Но, как показывает практика, кураторы уже давно не открывают новых континентов, разве что в очень редких случаях. Во-первых, как я уже говорил, профессия (само это слово о многом говорит) приобрела черты машины. И во-вторых, и, возможно, это самое главное — кураторы перестали выдумывать, фантазировать и страшно боятся ошибиться. Если, допустим, кто-то начинает делать выставки, посвященные какому-то региону или теме, или воскрешать из небытия отдельных художников или целые направления, то обычно, если провести даже самое поверхностное расследование, оказывается, что никакой это не прорыв. Проза жизни такова, что кураторы плетутся вслед за арт-рынком, который открывает новые горизонты, чтобы не издохнуть, или за социально-политическими обстоятельствами — за чужими финансовыми интересами и чужой новостной повесткой, проще говоря. Не пора ли это прекратить?

Продюсер — это не просто художник, мыслящий себя производителем, хотя понятно, что связь с терминологией, восходящей к производственничеству, здесь явно просматривается. Но не будем забывать: продюсер — он и функционер плановой экономики, и антрепренер-организатор капиталистического мира, и еще много кто помимо перечисленного.  Здесь под продюсером я подразумеваю гибрид множества функций, появившихся в разные исторические периоды и под самые разнообразные задачи. Задача — важное понятие в данном случае. Она бывает пришедшей извне или поставленной самому себе. Чем более сильно продюсерское начало, тем меньше задач первого типа и больше — второго. Правда, это звучит очень немодно? Не соответствует теоретическим увлечениям последних лет? Слишком много места отводится человеку? Слишком похоже на бизнес-логику? Да, так и есть, и это прекрасно. Художники-продюсеры также не ждут, пока на них свалятся предложения и манна небесная в виде ситуации, места и бюджета. Они сами в активном поиске, но не в той компульсивной манере, когда очередной поседевший выпускник арт-школы сидит в мастерской или кафе и строчит заявки в резиденции и институции — авось, обломится. Эти товарищи забыли, что такое инициатива, погрязли в «пассивности и патерналистских ожиданиях»^[1], лицемерно прикрываясь левой фразеологией.

Выбор слова «продюсер» неслучаен, именно продюсеры произвели один из самых мощных переворотов в культурной сфере последних лет. Речь о телесериалах, которые еще лет десять назад — за редкими исключениями — воспринимались как жвачка для ума. И противопоставлялся им кинематограф. Что мы видим сейчас? Именно киноиндустрия за короткий срок скатилась к производству жвачки, имеющий разве что антропологический интерес, тогда как телевизионная продукция оценивается очень высоко: сериалы сравнивают с романами XIX столетия и киноклассикой века ХХ, туда мигрируют лучшие актеры, режиссеры, сценаристы и операторы, стекаются огромные бюджеты, и, самое важное, у сериалов устоялся костяк верной, образованной и многочисленной аудитории. Продюсеры этой маленькой революции, действуя порознь, все-таки делали общее дело, манера у них была примерно одна. Обычно продюсер был еще и сценаристом, иногда и режиссером, а совсем в особых случаях — даже исполнял одну из главных ролей (и это было далеко не камео-вишенка на торте, как у Хичкока). Сейчас эта волна идет на спад, но на опыте телевидения есть чему поучиться. Впрочем, не стоить забывать, мы застали и другую продюсерскую революцию — в российской музыке 1990-х^[2].

Если переводить на язык художественного сообщества, то теле- и музыкальные продюсеры создавали под себя институции и меняли всю сцену. По сути это тектонические сдвиги, от которых сперва очень трясет, а реальный их результат становится виден не сразу, а с временной дистанции.

 

3.

В отличие от продюсеров, агенты среди кураторов и особенно художников появились далеко не сегодня. Я бы сказал, что это такие протопродюсеры. Если говорить только о российской ситуации, существуют «Агентство сингулярных исследований» («АСИ»), группировка «ЗИП», Воронежский центр современного искусства (ВЦСИ), движение «Ночь», галерея «Электрозавод», Центр «Красный», разные более-менее формализованные кураторские объединения (в том числе, в ресторанном бизнесе), издания вроде Aroundart.org и Tzvetnik, а также отделы, условно назовем их «выставочными», которые существуют в некоторых вполне конвенциональных институциях и галереях. Беглого взгляда на этот список, далеко не полный, достаточно, чтобы заметить, насколько они не похожи друг на друга. На наших глазах как бы перебираются все варианты и возможности существования в подобной роли. Что-то умрет, что-то выживет.

Суть деятельности агента — быть связующим звеном между множеством акторов, которые, возможно, при иных обстоятельствах и не встретились бы, и внедряться в существующую систему, находить в ней слабые места и незаметные ходы, мониторить ситуацию и прогнозировать будущее. В отличие от продюсера, эта фигура не может спровоцировать переворот в той или иной сфере, но вот подготовить почву — вполне. Впрочем, некоторые агенты уже начинают превращаться в продюсеров — прежде всего «АСИ»^[3] и Tzvetnik^[4]. И причиной тому служит немногочисленность обоих коллективов.

Если продюсер может работать один, подбирая команды под отдельные проекты, то агенты ходят группами и, бывает, фетишизируют коллективность. Собственно, в этой части проявляется настоящая слабость агентств. Участникам приходится выделывать реверансы друг перед другом, устраивать нескончаемое вече — только бы не разрушить хрупкое равновесие и не покуситься на демократизм, понятый в предельно популистском изводе. «Инвесторы» Центра «Красный», к примеру, создали теперь уже знаменитое «политбюро», чтобы учесть голоса всех участников объединения — чем-то оно напоминает сейм Речи Посполитой (хотя и не настолько радикально по правилам), который, как известно, стал одной из причин падения этой державы.

Ситуация налаживается, когда, если речь идет о независимых инициативах, внутри коллектива появляются один или два человека, которые сами берут ответственность и власть (о боже, как все боятся этого слова!) и организуют рабочий процесс. Несмотря на шикания и обвинения. Если позитивная агентская активность происходит внутри каких-то институций (такие примеры есть, не будем их афишировать, чтобы менее прогрессивное руководство не вмешалось), то там, благодаря предзаданной рамке определенного рабочего распорядка, излишняя демагогия сводится на нет. Диктатура, скажете вы, авторитаризм. А вот и нет — это реальная возможность что-то сделать. И то, как мы без боя и стремительно сдали государству и крупному бизнесу институции и художественный процесс в целом — прямое последствие принятой в нашей среде позиции «левее левого» и отсутствию дисциплины. Те агентства, которые выживут после описанной болезни, породят много прекрасного на нашей Земле.

Нужно пересмотреть очень многие привычные взгляды на художественное производство, чтобы наконец эта сфера заработала. У нас уже есть новые герои, но они все еще лишены языка. Пора начинать это исправлять.

Примечания

1. ^ Дёготь Е. et al. Профсоюз: требования и сомнения // OpenSpace.ru. 13 мая 2011. Доступно по http://os.colta.ru/art/projects/160/details/22318/. Ссылки здесь и далее приведены по состоянию на 9 апреля 2017.
2. ^ Шенталь А. Преданная революция, или Девяностых не было // Разногласия 12 (Январь 2017). С. 108–139. Доступно по http://www.colta.ru/articles/raznoglasiya/13743.
3. ^ Гуськов С. Агентство сингулярных исследований. «Темная материя». Работы года: 2016 // aroundart.org. 10 февраля 2017, доступно по http://aroundart.org/2017/02/10/raboty-goda-2016/#asi-mmoma.
4. ^ Жиляев А. «Музей того, что будет завтра, но сделано вчера»: беседа с создателями проекта Tzvetnik // colta.ru, 2 марта 2017, доступно по http://www.colta.ru/articles/art/14101.