Выпуск: №101 2017
Вступление
КомиксБез рубрики
8 1/2 тезисов о несвободеГлеб НапреенкоОпросы
Зачем сейчас нужны художники?Анатолий ОсмоловскийДиагнозы
Возвращение определенностиВалерий СавчукПозиции
Искусство как партизан?Илья БудрайтскисБеседы
Освобождение времениАлександр БикбовТенденции
Будущее в настоящем: продуктивное провокаторство в актуальном искусствеДенис МаксимовПозиции
В защиту паузМария КалининаПозиции
Институция кураторства в России. Заметки на полях едва ли сложившейся профессииАндрей МизианоСитуации
Агенты и продюсерыСергей ГуськовПозиции
Эстетика после искусства: куратор как операторНаталья СмолянскаяКруглый стол
Самоорганизация и ее неудовольствияЕгор СофроновРефлексии
История одного сообщества и тенсегритиМария СтепкинаДиалоги
Политика постправды, или Как избавиться от интерфейса? «Трушность» и мистификация в нечеловеческом искусствеДмитрий ГалкинИсследования
Зеленый авангард: хакеры питания и кибераграрииАллисон КаррутМанифесты
Ради наживы и наслаждения«Летучая кооперация»Анализы
Пресыщенные будут завидовать голодным?Константин ЗацепинБеседы
Экосексуалы идут! Беседа с Энни Спринкл и Бет СтивенсАлександр БуренковТенденции
Бывший Запад и Новый ВостокОльга СосновскаяОпыты
Воображаемое производство и производство воображаемогоМария ВильковискаяПозиции
Политическое в искусстве Беларуси десятыхАлексей ТолстовВыставки
Между молотом и наковальнейЕлена КонюшихинаРубрика: Опросы
Зачем сейчас нужны художники?
«ЗАЧЕМ СЕЙЧАС НУЖНЫ ХУДОЖНИКИ?» — так был сформулирован вопрос, с которым в одном из своих первых номеров «Художественный журнал» обратился к художникам разных поколений и творческих установок. Сегодня по прошествии более двадцати лет, оставив за плечами свой 100-й номер и как бы начиная новый цикл своего существования, «ХЖ» вновь повторил свой вопрос всем тем, кто отвечал на него ранее. Сводя рядом ответы старые и новые, редакция стремится зафиксировать как изменились за прошедшие годы настроения и интересы художников, их представления о нужности искусства и о собственном назначении.
Анатолий Осмоловский
Современный художник сейчас — это специалист по нестандартной коммуникации, взаимодействию с обществом. Этим своим качеством он может быть функционально полезен обществу. Но главная его миссия — удерживать в себе негативность трансценденции, максимально экспериментируя и рискуя своим здоровьем, именем, карьерой. Эта трансценденция может определяться по-разному: революция, капитал, бог, критика общества, борьба против власти логоцентризма и так далее. Основное ее отличие от других социальных мифов — тотализующая амбиция («ХЖ» № 9).
В качестве риторического ответа воспользуюсь мыслью Адорно. Он писал что-то вроде: как только искусству придумывают какую-либо социальную функцию, эта функция начинает довлеть над ним, полностью его себе подчиняя.
В девяностых годах этот вопрос уже был задан. Я не помню точно, как я на него отвечал. Кажется, я сравнивал художника с комиссаром, то есть с таким своеобразным универсальным междисциплинарным менеджером, который способен сделать любую работу инновативно и не тривиально. По крайней мере тогда я именно так считал. И действительно в девяностые художники часто становились такими комиссарами в массмедиа, в политической кампании, в современной теории.
Сейчас я бы ответил на этот вопрос диалектически, то есть прямо противоположным образом. Современный художник — это специалист, который НИЧЕГО НЕ УМЕЕТ. Специалист неумения. В тотально-креативной экономике, когда искусством стала даже еда в ресторане, хочется иметь какой-то GAP, дыру, цезуру. Именно поэтому цитата из Адорно мне представляется актуальный. Современный художник сейчас — это чистая дисфункция, тормоз в «локомотиве истории» («ХЖ» № 101).
Георгий Литичевский
Художники нужны сейчас затем же, зачем они были нужны всегда. Художники нужны затем, что они не такие, как все. «Артисты», — мешая восхищение, недоумение и раздражение, говорит о них Общество, но терпит, терпит… иногда раздражение доходит до такой степени, что Общество может «надуться» и делать вид, что не замечает художника. Но именно такое раздражение, под холодной маской безразличия, свидетельствует об особой общественной нужде в художниках. Думаю, сейчас тот самый момент, когда художники нужны как никогда.
По сути, общество платит художникам той же монетой, то есть относится к ним так же, как и художники относятся к проблемам общества. И это не учитывать нельзя. Но это, знаете ли, как стояние на реке Угре. У кого первого сдадут нервы.
Если допустить, что художники вообще могут быть не нужны, то, извините, они не были нужны никогда. Так называемые «художественные работы» всегда можно было поручить людям более инженерного склада, прикладникам, дизайнерам. Художник и сам в значительной степени ремесленник, декоратор, оформитель, в том числе улиц, интерьеров и так далее. Но прежде всего это оформитель идей, не видимых простым глазом. Это специалист по визуализации идей. Именно он первым видит идеи и придает им зримые формы. Даже Лосев признавал, что Платон не увидел бы свои идеи — эйдосы, если бы их прежде не увидели греческие скульпторы. В этом нет ничего обидного для философии. В ней должна быть прежде всего мысль, а не идея. Но обществу нужно и то, и другое, и кое-что еще, на чем замешивается идеологический цемент, необходимый в общественном строительстве.
В период формирования новой идеологической ситуации в обстановке общего дефицита идей неизбежно потребуется помощь художников как инженеров идей, как потенциальных идеологов. Некоторые действительно ими станут, так же, как имиджмейкерами, ясновидцами, просто политиками. Это прежде всего касается так называемых «актуальных художников», которые, можно согласиться с Гией Абрамишвили, на самом деле представители каких-то новых профессий, которым пока еще не подобрали точных названий, и потому они именуются «художниками».
Тут есть риск (или шанс) совсем перестать быть художником. Но это необязательно. Художники нужны сейчас как хранители чистых идей, и им нет нужды становиться идеологами, поскольку торговцы идеями все равно проберутся в их кладовые и при этом, к счастью, никогда не завладеют ими вполне, тем более в отсутствии идеологической монополии. Зато и художники сейчас нужны самые разные, включая и «консерваторов», и «деконструкторов», ибо способы хранения идей многообразны.
Художники не такие, как все. И это раздражает. Их дразнят красной тряпкой «успеха». Их упрекают за то, что они «только» художники, искушают возможностью быть чем-то большим. А они все настаивают на том, что в «нарисованном доме» можно жить. Хотя сами не верят в это. Пустейшие личности. Общество не терпит пустоты. Horror vacui! Но художники — это и есть гомеопатическая доза пустоты, которая прививает иммунитет к вселенскому вакууму, ко всякого рода черным дырам, в том числе и социальным. Разве черные дыры не самая актуальная проблема на сегодняшний день? («ХЖ» № 9).
Художники теперь не нужны. И в другие времена они тоже нужны не были. То, что они, несмотря на свою ненужность, были раньше и есть теперь — это из загадок и парадоксов человечества и природы. Художники никогда не нужны — но, вероятно, в разные времена они не нужны по-разному.
Это не мешает концепту «художник» быть и оставаться высоко ценимым и иногда даже почитаемым. Можно даже провести аналогию между этим концептом и концептом «бога», тем более, что в постаристотелевской традиции нередко всплывает концепт «бога-художника». И тут показателен ответ Лапласа на вопрос Наполеона о Боге: «сир, я не нуждаюсь в этой гипотезе». В самом деле, то, что может быть предметом живой веры, не обязано быть дискурсивно обсуждаемой надобностью.
Бога или богов никто не видел. Художников же хоть отбавляй. И даже больше того, как нам сообщили полвека назад, «каждый человек художник». Могут ли быть так уж нужны те, кого и так в избытке? Вот, пожалуй, описание ненужности, какой она представляется теперь.
Но и раньше было не намного лучше. Вспомните папу Юлия II, бьющего палкой по ногам Микеланджело, и станет ясно, что папе, да и всем остальным, было нужно все, что угодно, но не «титан Возрождения».
В разные времена по-разному художникам, конечно, пытались и продолжают пытаться находить применение, чтобы определить их нужное и необходимое место в социуме, предписывая им роль слуг, юродивых, лощеных клоунов, производственников или активистов. И художники, которым ничто человеческое не чуждо, часто и охотно выполняют соцзаказ. И все-таки, надо надеяться, гораздо чаще, чем можно было бы ожидать, вопреки замыслам заказчиков и собственной субъективной уступчивости, они объективно остаются художниками. И все это благодаря запрятанной глубоко внутри неуловимой квантовой частице ненужности, которая во все времена остается неуловимой и несокрушимо ненужной («ХЖ» № 101).
Дмитрий Гутов
В том виде, в котором художники существуют сейчас, они не нужны. Мир не заметит их исчезновения, которое произойдет, как я надеюсь, в обозримом будущем. Есть, правда, люди, вложившие деньги в акции типа «Пикассо», — их ждет некоторое разочарование.
Биохимические процессы в мозгу наших современников требовали до недавнего времени возбудителя в лице современного художника, и целая индустрия его довольно успешно производила. Сегодня художник не то чтобы перестал справляться со своей задачей, но потребность в ней отпала.
К середине девяностых годов история потеряла былой драматизм, жизнь лишилась явных противоречий, разлада. Новое идиллическое состояние или новая простота представляет собой столь малый интерес по своему подлинному содержанию, что уже не нуждается в иллюзии свободы жеста.
Что же из этого следует? Что сейчас необходим действительно свободный жест. Порядок в мире уже определился так прочно, что не отличается от состояния, где ничего не определено. Художник в наши дни — это человек, который будет вершить справедливость как дело своего индивидуального произвола. Не притворяться самостоятельным и независимым, но быть им — вот наиболее глубокая человеческая потребность, и ее следует осуществить в полной мере. Если что-то произойдет в природе, заслуживающее внимания, то единственным виновником и источником всего совершившегося будет художник («ХЖ» № 9).
Мои взгляды изменились таким образом, что я могу сейчас думать только о том, что меня волнует по-настоящему. Зачем нужны художники — меня не может волновать ни в какой мере. Это вопрос с точки зрения потребления. С точки зрения производства (а меня может занимать только это) вопрос совершенно не имеет смысла («ХЖ» № 101).
Никита Алексеев
Каков вопрос — таков ответ. Возможно, не очень замысловатый и умный.
Зачем нужны были художники раньше? Чтобы украшать церкви или дворцы, рисовать портреты королей, иерархов, финансистов или генералов. Речь идет о так называемом «профессиональном искусстве» — вряд ли «ХЖ» всерьез интересует какое-то другое. Сейчас репродукцию с картины Перова либо Саврасова можно найти в любой самой бедной дыре, но во времена, когда эти художники работали, их ценителями были образованные и обеспеченные люди.
Сейчас ничего не изменилось. Меняются вкусы, меняются «гвозди», на которые искусство «подвешивается», но не более того.
Любой художник, естественно, хочет, чтобы его изделия пользовались успехом при его жизни. Одним это удается, другие получают признание сразу после смерти, большинства так и пропадают, словно комары, ни разу не попившие крови. Так было, так есть. Бессмысленно горевать о том, что государство тратит деньги на Христа Спасителя, а банкиры покупают живопись, презрительно называемую нами «салонной». Интереснее задуматься: а почему, собственно, должны они тратиться на что-то другое? Что для этого можно сделать и можно ли?
А зачем нужен художник самому себе? Здесь дурацкая логическая закавыка. Если он сам себе не нужен, значит, он вроде как и не художник, значит, и говорить не о чем; а если он — художник, так отпадает вопрос, зачем он себе нужен.
Вот, собственно, и все: с тех пор, как искусство приобрело знакомые нам черты, оно перестало поддаваться четкому определению. Так что каков вопрос — таков ответ («ХЖ» № 9).
Для того чтобы я мог дать ответ, хорошо бы мне ответили на три вопроса: а) что такое «зачем»?; б) что такое «сейчас»?; в) что такое «художник»? Ведь эти три очень условны («ХЖ» № 101).
Антон Литвин
Художник — миссионер идей свободы, творчества и любви в языческом обществе техницизма и буржуазной пресыщенности. Носитель тоски человечества по гармонии, вечный укор о растраченных человеком божественных дарах.
Художник так же нужен обществу, превратившемуся в замкнутую самодостаточную систему, как проповедник нужен племени каннибалов. К счастью, полнота реальности не ограничивается такими отношениями.
Художник нужен Богу. Нужен как память о первой любви и как единственный последний свидетель Его Собственного существования («ХЖ» № 9).
Мне сложно ответить на этот вопрос, так как моя последняя художественная работа относится к маю 2012 года. Уже почти пять лет как я перестал производить художественный продукт в традиционном понимании этого слова.
При этом вопрос «Зачем нужен сегодня художник?» я задаю себе уже двадцать пять лет — ровно столько я занимаюсь современным искусством.
Все это время я считал важным говорить о происходящем в стране и обществе, о том, что что-то идет не так. И если в девяностых это был безумный московский акционизм и, в частности, поиск возможностей диалога с православной церковью, то с начала нулевых я стал работать в поле критики государства и общества потребления:
— о цензуре: графика «Put in – put out», 2000;
— о политзаключенных: инсталляция «Даже ветви можно заставить стать корнями», 2004;
— об укреплении репрессивного аппарата: инсталляция «Светит, но не греет», 2004;
— о возвращении имперской идеологии: видео «Реставрация», 2005;
— об угрозе авторитаризма: скульптура «Все готово к неожиданному визиту Президента», 2006;
— о готовности России к войне: видео «Far war», 2006;
— о начале застоя в обществе: фотопроект «Белый. Серый. Черный.», 2007;
— о расколе в обществе: графическая серия «Трещина», 2010;
— о политзаключенных: объекты «Hands free», 2011;
— об утраченных надеждах на перемены: видео «Конец», 2011;
— об обреченности массовых протестов: видео «Шествие», 2012;
— о невозможности диалога с властью: акция «Белые холсты», 2012.
И, кстати, только сейчас мне стало понятно, что премия «Соратник», существовавшая с 2006 по 2012 год, была, в первую очередь, о солидарности. И не случайно она прекратила своя существование после суда над «Pussy Riot».
Отвечая все-таки на поставленный вопрос, я честно признаюсь — ничего нового сказать как художник сегодня не могу. В последнее время занимаюсь и провожу в Праге вот уже пять лет фестиваль актуальной российской культуры и прав человека KULTURUS («ХЖ» № 101).
Семен Файбисович
Если сказать, что художники сейчас нужны как материал, из которого критики и кураторы лепят свои репутации, те обидятся: мол, на фиг они нам нужны, и так прекрасно слепим. Художники, однако, уверены, что действуют в рамках актуальной стратегии. Если когда-то считалось, будто они должны что-то скрывать, то в дискурсе данной стратегии многие бросились хлопать дверьми и греметь ключами — закрывать. «Не верьте им, они все врут!», — без конца повторяет artist с экрана монитора, усугубляя и без того сугубую банальность и пошлость заявлений типа «интеллигенция всегда должна быть в оппозиции» или «все они одним миром мазаны». Искусство самоотверженно поменялось с жизнью местами, общими местами, и демонстрирует открывшиеся при этом удивительные возможности вызывать отвращение. Тошнит и от до чертиков надоевших мониторов, то долдонящих какую-нибудь пошлятину, то достающих девственно-блядской чистотой и пустотой своих экранов, и от целых экспозиций, где физически неприятные люди выставляют напоказ свои так называемые «прелести» или свои отношения с животными, или ведут себя как животные по отношению к зрителю, и от кураторов с критиками, которым хватает коммивояжерской наглости и развязности раз за разом подсовывать весь этот товар с биркой «Актуальное искусство».
Иерархия и структурированность в искусстве с энтузиазмом преодолевались как тоталитарные начала, однако выясняется, что эфирная изоморфность по своей природе не менее тоталитарна. Просто главными персонами и явлениями оказываются не те, что возведены на пьедестал, как прежде, а те, кто обладает свойствами ударной волны, наибольшей энергией, способной подавлять, заглушать, создавать помехи для других источников, а для себя постоянный, невольно привлекающий внимание контекстуальный грохот. И глушение чужих сигналов, и подача собственных создают вместе удручающий шумовой фон, который и есть здешняя художественная ситуация. Таким образом, фиксируемая сознанием и органами чувств художественная работа сводится к различным формам культурной агрессии, а кому и зачем это нужно — вопрос не ко мне («ХЖ» № 9).
Сегодня они нужны затем же, зачем всегда были (будут) нужны. Искусство — это разговор; прежде всего чувственный разговор человека с самим собой. А еще с богом (если он у него есть), со своим временем и современниками, а то и с теми, кто был и будет. Этот разговор ведется с незапамятных времен — художники, как известно, даже более древняя профессия, чем проститутки и архитекторы — никогда не прерывался и непонятно, с какой стати может прерваться: если есть отношения, всегда непростые, то есть и постоянная потребность высказываться по их поводу, прояснять, выяснять их.
Этот разговор может менять формы и языки высказывания, но потребность в нем неизбывна и для художника, и для тех, к кому он обращается — неважно, услаждает он их или бросает им вызовы; напирает на чувства или интеллект — или не «или». Так уж устроен мир, что всегда находятся люди с необоримой потребностью вести этот разговор.
Те, кто ощущают, что такой разговор обращен именно к ним, самим фактом этого ощущения поддерживают его, вступают в него, участвуют в нем. И время, к которому обращается художник, вступает в этот разговор, и даже бог (у кого он есть) — если захочет. В общем, искусство, это беседа — спокойная или возбужденная, ироничная или душераздирающая, преисполненная гармонии или в форме свары, примиряющая или вызывающая; провокация словом, которую художник затевает, вовлекая в нее тех, кто поддается на нее («ХЖ» № 101).
Владимир Дубосарский
Пытаясь ответить на поставленный вопрос, я честно написал некоторое количество достаточно сумбурного текста, из которого не ясно было, а зачем все-таки сейчас нужны художники. Причем помимо моей воли лейтмотивом становилось традиционное «Что делать?». В результате проделанной работы осмелюсь предложить некий сценарий. Сюжет самый банальный, поскольку тут чем банальнее, тем верней.
Звездолет бороздит космическое пространство. Но то ли что-то сломалось, то ли затянуло в черную дыру, короче, отрезанные от цивилизации, мчатся астронавты в неизвестное. Сами астронавты — персонажи, как на подбор. Помощник капитана рвется к власти, он очевидный подлец, подбивает сомнительного вида ребят-разведчиков к бунту и установлению нового порядка. Все и получилось бы, если бы не любовь девушки-медика к главному герою — бортинженеру, нашему парню. В то же время зануда ученный бьется над формулой, которая может спасти корабль.
Три закадычных друга-компьютерщика, за невостребованностью, пристрастились к техническому спирту и по центральному монитору ловят чертиков.
Фильм только начался, и, очевидно, самое главное впереди. Вариантов развития — сколько угодно. Например, встреча с иной, допустим, агрессивной цивилизацией. Тогда бластеры, лазеры, киборги. Победа, оплаченная кровью.
Или, скажем, все спят, просыпаются — Земля в иллюминаторе. Просто один дурак, случайно пробравшийся на корабль перед стартом, по простоте своей набрал некий код и перенес героев картины в нужное измерение.
В любом случае должно случиться «нечто», что и определит дальнейшую судьбу астронавтов. И произойдет это (по сценарию) извне. Ну не могут они сами ничего изменить. Не получается. Так, мышиная возня в звездолете. Но только до тех пор, пока не случится то самое «нечто», круто меняющее ситуацию. Тут и подвиги, и прозрения, и невиданный накал страстей.
Но художникам, извиняюсь, астронавтам надо еще дожить до этого «нечто». Фильм-то многосерийный, а идет только вторая серия. Живут герои космоса, хлеб космический жуют, функционируют, дожидаются своего часа. Может, дождутся.
Однако, если фильм с претензией, то уместно рассмотреть и такой поворот событий, когда поворота, собственно, и нет. Потихоньку — от вируса ли, от старости — экипаж погибает. Финальная сцена: последний герой зачитывает послание цивилизациям, которое запросто может не найти адресата. На экране — звездное небо, и, как молитва, монотонный голос последнего героя за кадром: «Одно я могу с твердой уверенностью сказать: “Все наши силы и энергия без остатка были отданы борьбе. Борьбе с бесконечным пространством и ускользающим временем. И мы проиграли эту борьбу. Я смертельно болен, но мысли мои ясны как никогда. Я видел рассвет и видел закат. Я знаю, что здесь и сейчас все кончилось навсегда, и я констатирую это перед лицом Великого Космоса”». По звездному небу побежали титры.
Конец фильма.
P.S. Герои картины — астронавты. Их поступки, страсти, дурные наклонности и образуют, собственно, сюжет. Без которого интересного кина не бывает («ХЖ» № 9).
В середине девяностых «ХЖ» также предлагал ответить на этот вопрос. Почему-то тогда я выбрал поэтическую форму, но так и не показал Виктору, а написал странноватый сценарий. Первая и последние строфы стихотворения были примерно такими:
Затем художники нужны,
Зачем нужны трава и ветер?
Художники за все в ответе,
За то, чтоб не было войны.
————
А после, сидя у обочин,
Ругать незрелый молодняк:
«Все очень скучно, плохо очень —
На тройку с плюсом накрайняк».
Прошло двадцать лет, и было бы странно, если бы все осталось на прежних местах. Последние иллюзии, как дымок от сигареты, растаяли под мощными вытяжками арт-институций. Совершенно очевидно, что художники превратились в планктон, в пушечное мясо, они обслуживают систему. Ведь именно система легитимирует их, позволяет называться артистом и дает возможность выживать в новых условиях. Многие деятели культуры отказывают Павленскому в статусе художника — он же вне системы, он нарушает заведенный порядок, неправильно писает в нашу песочницу, нехороший мальчик. Любой порядок стремится к пределу, но как только его достигает, становится беспорядком (Сунь Дзы). Приблизительно эту картинку маслом мы сейчас и наблюдаем. Художники уже давно потеряли автономию, права и самое главное — волю. Они уже не изменяют мир, не ставят неудобных вопросов — они отвечают на вопросы, которые задают другие. Они играют по чужим правилам, и кто лучше играет, тот успешнее продвигается. Они превратились в декоративную ширму, которую так комфортно наблюдать новому мировому порядку. Прирученный, беззубый контемпорари, вовремя получающий свой нехитрый обед, создает видимость, что с культуркой у этого общества все ништяк, а значит, есть будущее. Но мы-то уже знаем из песни Псоя, что будущего нет.
Современное искусство — это зоопарк диковинных зверей, которых можно увидеть на различных биенналях, манифестах, ярмарках и так далее. И главное, что их объединяет, — звери всегда в клетках, никто не будет покусан, можно смело наслаждаться, прогуливаясь с бокалом шампанского. Вот для чего нужны сегодня художники на самом деле. Но нужно ли это художникам? И что скрывает декоративная ширма? Не потайную ли дверцу? И как долго еще умненькие буратины будут закапывать своих пять золотых на Поле Чудес в Стране Дураков? И где тот Золотой Ключик?..
Вопросы порождают только новые вопросы.
P.S. Прошло двадцать лет, и было бы странно, если бы все оставалось на прежних местах («ХЖ» № 101).