Язык и наука конца ХХ века
Сб. статей. М.: Российский государственный
гуманитарный университет, 1995

Хорошо известно, какое широкое поле интересов и исследований обнаружила европейская культура в науках о языке. Озабоченность этой культуры таким мышлением, которое бы гарантировало некую безусловность, рано или поздно привела ее к разработке формы, в которой существует мысль. Эта исконная формальность (формальность в структурном и стилистическом смысле) европейской мысли делает ее интерес к языку определяющим: «Мысль может мыслить только посредством языка, так что язык как таковой оказывается позитивностью, имеющей фундаментальное значение» (М. Фуко). Практически все интеллектуальное пространство так или иначе содержало (и содержит) в себе самые разнообразные способы взаимодействия с науками о языке — в европейской культуре язык всегда был объектом пристального внимания. Достаточно указать на теорию стоиков о знаке как сумме означающего, означаемого и «случая»; на внимание к языку Бл. Августина, средневековое учение «тривии» (грамматика, логика, риторика — ср.: синтактика, семантика, прагматика); логико-лингвистическое учение о «сущностях» и «качествах» (субстанциях и акциденциях), «суп-позиции», «интенциях разума»; учения Локка и Декарта о разуме и языке; идеи Лейбница об особом искусственном языке «characteristica universalis». На определенном этапе язык стал универсальной моделью всякого знания, претендующего на строгую научность. Тем более интригует книга, в которой подводятся итоги громадной работы целых поколений лингвистов, а именно такую цель и преследует издание «Язык и наука конца XX века». Книга содержит в себе следы самого настойчивого продвижения уже не от Европейской Методологии к наукам о языке, а в обратном направлении. Тому есть, по-видимому, две причины. Во-первых, выбранный жанр обзорного и одновременно фундаментального исследования требует определенной «внутренней» философичности, иначе невозможно выйти на уровень широкого обобщения. Как отмечает Е. С. Кубрякова, «примечательной особенностью современной теоретической лингвистики является ее ярко выраженный интерес к металингвистическим построениям и, в частности, к созданию такого аппарата терминов и понятий, которые помогли бы адекватно отразить ее собственную историю и ситуацию, сложившуюся к сегодняшнему дню» (с. 155). И проблема этой метатеоретичности в рамках самой лингвистики, проблема «частной эпистемологии» лингвистики вполне закономерно возникает в книге, формулируется и обсуждается в разделе, написанном Р. М. Фрумкиной («Есть ли у современной лингвистики своя эпистемология?»). Это движение к философичности (неизбежное и закономерное, но, по видимости, противоположное позитивистскому прошлому лингвистики и тому недоверию, с которым лингвисты прежде относились к философии, недоверию, упоминаемому и в книге) проявляется разнообразно. Например, статья Ю. С. Семенова «Изменчивый «образ языка» в науке XX века» заканчивается цитатой из В. А. Подороги, а статья Р. М. Фрумкиной — цитатой из М. К. Мамардашвили. Однако если набор важнейших проблем и имен лингвистики от статьи к статье изменяется незначительно (кстати, приоритетное место захвачено, пожалуй, генеративной лингвистикой, занимающей одну из центральных позиций в процессе, приведшем современную мысль в прочную зависимость от мегакон-цепта «машина»), то набор привлекаемых философских «платформ» возможной цельности поражает своим разнообразием, простирающимся от Владимира Соловьева до Жиля Делеза. Это значит, по-видимому, и то, что «смычка» лингвистики и современных интеллектуальных практик пока находится в личной компетенции лингвиста и не имеет жестких концептуальных рамок. Трудно сказать, возможна ли такая смычка вообще, потому что и внут-рилингвистические классификации своей истории и теории, содержащиеся в книге, при достаточном сходстве все же не единообразны, т. е. книга представляет собой набор компактных энциклопедий, значительно разнящихся по принципам своего построения. Но, впрочем, эта плюральность может и привлекать читателя, давая ему необходимую объемность картины. В этом смысле полюсами книги оказываются статьи В. З. Демьянкова и П. Серио. Первая, названная «Доминирующие лингвистические теории в конце XX века», максимально формализована и структурирована, имеет очень определенный каркас и даже заканчивается ссылкой на другую работу автора. Ее последнее предложение: «Более подробно о когнитивизме см. (Демьянков 1994а)» как бы «завертывает» весь контекст, замыкает его в капсулу. П. Серио («Лингвистика и биология. У истоков структурализма: Биологическая дискуссия в России»), напротив, выходит за рамки энциклопедических конструкций, предлагая блестящий культурологический анализ притяжений и отталкиваний, существовавших между пражским кружком и соссюровской традицией, обнаруживая, что фоном их столкновений являлась не сама лингвистика, а биологическая метафорика, в частности дискурс Дарвина и его оппонентов. Европейская наука живет в какой-то Капсуле.