Конфликт Эйнштейна с деятелями квантовой физики, его одиночество — поучительно. Эйнштейн в этом противоборстве — художник. Мир целен. Бог последователен.

Гармония царственна. Казалось бы, статика. Действующие физики мобильны. Нильс Бор о теории Гейзенберга, что она недостаточна, так как не совсем сумасшедшая. Так в чем проблема? Эйнштейн внутренне выстроил мир. Почти религиозное сознание. Фантастика, не могущая найти свой математический аппарат и безумно его ищущая. Но явно Гармония противопоставлена Хаосу и Случаю.

Казалось бы, это и есть ипостась науки. Но в созерцании Эйнштейна есть мечта — его интуиция выросла из Высшей целесообразности, его человеческая природа мышления не мирится с дискретной фрагментарностью. Не так ли Библия противостоит языческим богам на случай. Квантовая теория оказала этическое влияние на остальные области человеческой мысли: и на философию, и на искусство. Экзистенциональное сознание близко квантовой теории. Именно так Эйнштейн воспринимал сложившуюся ситуацию. И это не противоречит отношению А. Эйнштейна к Н. Бору, которого считал гениальным физиком с особым музыкальным мышлением.

Впрочем, дальнейшее развитие квантово-механических представлений о мире еще раз возвело красоту и гармонию в главный критерий права теории на существование. Хаос и случайность включаются как необходимый элемент в целостный гармоничный процесс развития Вселенной. Свобода воли уже рождает дисгармонию и хаос и основана на случайности. Но это не мешает ей гармонично сочетаться с законами, управляющими Вселенной. Случайность вызывает раздражение, главным образом отсутствием смысла, своей бессмысленностью. Однако произвольно сделанный выбор всегда содержит элемент случайности, но он не бессмыслен, именно таким образом случайность приобретает право на существование в целостной картине мира.

И все же мировосприятие А. Эйнштейна предполагает наличие другого, непознанного мира явлений, лежащего в основе мироздания и наделенного высшей целесообразностью. И это роднит его с художественным восприятием, которое имеет тенденцию, ведущую к трансцендентному восприятию мира. Искусство же в основе своей держится стабильностью субстанций. Искусство — очень человеческий продукт, очень ассимилирован через себя, поэтому даже хаос и пустоту оно рассматривает с априорной оценкой, как освоенные области. Получается парадокс: наука — прагматична, а искусство — зыбкая область фантазии — более стационарно. Оно благодаря своей эстетической функции должно дать ответ. Наука своими открытиями влияет на этику, миропонимание в данный отрезок времени и может опровергнуть это же суждение завтра. Она создает фантасмагорию возможностей, и к тому же экспериментально подтвержденных. Но ее интуиция питается той великой точкой сознания, что мироздание логично и однозначно. Это не мешает частным открытиям. Искусство прозорливей науки и дает материал для исследования. Наука очень связана с методом и далеко не часто критически его переосмысляет.

Искусство ближе к философии. Потребительское в науке и делает ее зависимой. В искусстве — бескорыстие питает этим чувством и науку.

Два способа познания. Если рассматривать эволюцию, историю, то простота и архитектоничность усложняются все более утонченной динамикой макро- и микромиров. Искусство ритуалом закрепляло опыт и само вырабатывало аналитические навыки.

Специализация определила разницу: искусство — со-существование, со-ритмизация событию; наука — умозрение, событие должно заговорить, выявить себя. Но в обеих областях мышления есть общее — перерастание опыта и изменение в процессе и невольное выявление постоянной. XX век на исходе. Черный квадрат К. Малевича стал знаком, обобщающим проблемы искусства уходящего века. Особенно в России. Об этом пишется и говорится.

Письмо В. Чекрыгина к Н. Лунину как к главному идеологу Авангарда, письмо художника, полного пафоса Новой Религии, Нового Возрождения, а конкретно утопии Н. Федорова. Он обвиняет Авангард во внешнем энергетизме, вне человека. Что же на самом деле? К. Малевич замешен на тех же дрожжах мировоззрения, что и В. Чекры-гин: та же утопия, но под другим соусом. Космос, потеря гравитации. Но рядом с этим эпическая программа борьбы с «зеленым миром мяса и кости». Новый порядок, новая доктрина человека и его места в мироздании. Можно протянуть ассоциативный ряд до работы Н. Бердяева «Смысл творчества»: та же пафосная программа в созидании Нового человека, Нового Адама.

Таков характер русского умонастроения в начале века.

К. Малевич, взрывая земное пространство с выходом не просто в космос, а в нечто большее, в бесконечность белого, совершил сильный жест, при котором черный квадрат — частный случай и который превращается из-за своей определенности в сюрреализм, в мистику. Но это белое пространство не нашло своего пластического субстанционного формулирования. Оно осталось как установка без выработанного модуля. Это особенно видно в последующих работах, уже костюмированных в супрематические знаки фигурах, которые напоминают персонажи раннего Возрождения. Факт же реальности — изображенные персонажи находятся на фоне неба, просто неба, и пространственно все это довольно-таки иллюзорная структура, дальше спад в реалистические портреты на темных фонах. Если же этому противопоставить фовизм и кубизм А. Матисса и П. Пикассо — постоянное до конца творческого пути расширение модуля пространства, его унифицирование. Латинское мышление, олицетворяющее средиземноморскую культуру, сохранило незыблемыми постулаты плоскости и метафорики цветовых планов как твердое понятие для решения трехмерного пространства. Что же за взрыв, созданный супрематизмом? На чем он замешен? Безусловно, на особом русском перепутье разных культур и на выросшей из этого метафизике. Взрыв взрывом, а найденной формулы нового пространственного понятия не получилось.

Величие К. Малевича в постановке этой задачи — немыслимого пространства.

А. Эйнштейн — «единая теория поля». К. Малевич — «супрематизм». Круг А. Эйнштейна — уравнения Максвелла, Э. Мах, Г. Лоренц, Д. Юм, Ф. Достоевский.

Круг К. Малевича — импрессионизм, Сезанн, кубизм, футуризм.

В чем сходство двух этих понятий, разработанных в начале века? В одном — развитие волновой теории, теории света, того времени скорости, которое комментирует обычные представления в ограниченных системах и доходит до представления за гранью умозрительного и одновременно детерминировано человеческим сознанием, картины мироздания, почти сопрягающегося с трансцендентным началом. К. Малевич, пройдя представления кубизма, а в Уновисе им занимались много как академической дисциплиной, пройдя одновременно инерционность сознания, оперируя парадоксальностью, выходит к простейшим элементам, а они ведут к новым связям. Естественно, выходя из гравитации в новое время-пространство, это представление выходит и из тех земных определений, которые не работают в этих находящихся за гранью умозрения видениях, переходя как бы в трансцендентное. То есть и у А. Эйнштейна, и у К. Малевича есть представление о другой системе, где метафизическая сущность другая, с чем наше сознание не имело дела. На вопросы о принципиальности теории поля по отношению к квантовой теории А. Эйнштейн писал: «В этой теории пространство — это не что иное, как четырехмерность поля, а не что-то существующее само по себе. В этом состоит одно из достижений общей теории относительности». И дальше в этом письме к Г. Сэмьюэлу: «Верим в возможность такой теории, которая могла бы дать полное описание реальности и законы которой устанавливали бы соотношение между самими явлениями, а не их вероятностями. Однако я не считаю, что точку зрения современных физиков можно опровергнуть с философских позиций, ибо ее нельзя отвергнуть на том лишь основании, что логически она невозможна. Так мне подсказывает моя интуиция». Эйнштейн, желая объективности, реальности, ищет универсальный подход, а не статистический, и в этом он выходит за грань, и в кажущейся простоте замены «массы» понятием «поля» он тем самым прокладывает путь к пониманию пространства метафизического. К. Малевич создавал новых людей-инопланетян супрематического мира и в этих картинах — как бы романтическая ироническая версия, комментирующая его главное представление. «Черный квадрат» просто немыслимый прорыв в иное. Две эти личности жили окутанные легендой особой как бы сказочности и отсюда популярностью, легко укладывающейся в эту сказку о другом мире. С другой стороны, трагизм почти физиологической (как это бывает с первооткрывателями) зависимости от доминанты работающей в их сознании субстанции. Но, как бывает в человеческих событиях, занесенная гипотеза отравляет сознание, и оно работает, невзирая на временное отступление. В. Вернадский с его теорией ноосферы как бы доступен здравомыслию. Но в случае с А. Эйнштейном и К. Малевичем человеческие представления выходят в иную плоскость, где перекрываются любые земные зримые видения. Выход в разные уровни измерения пространства будоражил человеческую мысль. Люди контрастно строили, определяли свои представления о «земном» трансцендентном.

Сегодня разговоры о виртуальной реальности грешат тем же мистическим желанием выйти из привычного, нагрузив наш мир связей новым наваждением. Но здесь работает так же статистика, как и в квантовой теории, не доходя до качественного иного. Идя к синхронности, она проваливается в энтропию. Это определяет тесноту мира, сворачивание в точку, коллапс.

Конец света?! Апокалипсис?! Два гениальных проекта проникнуть в новое время-пространство, не реализовавшись, вызывают интерес и остаются задачей и утопией XXI века.

Величие двух гениев XX века — в осознании того, что они предстали перед тайной.