Выпуск: №14 1996
Вступление
КомиксБез рубрики
ПразвукРайнер Мария РилькеКомментарии
Эстетическая трепанация черепаСергей РомашкоКонцепции
Ночь и день. Миры Рене Декарта и Жоржа де Ла ТураВалерий ПодорогаИсследования
Об одном историке психоанализаГригорий РевзинИсследования
Малевич и наукаАлександра ШатскихЭссе
Два великих «поражения» ХХ векаЮрий ЗлотниковМонографии
Мир картин/Картина мира. «Интуитивный мыслящий организм» и его космологииМэрион КэйнерФрагменты
Базовый спектр времениДжон ЛатамПерсоналии
Ignotum per Ignotius, или логика кунсткамеры и естественная историяКаролин Грей АндерсонПерсоналии
Суп из топора (О вещевом фольклоре Владимира Архипова)Ирина БазилеваСитуации
Любишь меня — люби мою собакуРената СалецлСитуации
Что-то происходитВладислав СофроновКонцепции
Голем возвращается: одержимыеВиктор МазинУтопии
Протезы, робототехника, дистанцированное существование: постэволюционистские стратегииСтеларкПерсоналии
Вирус мимесисаЕкатерина ДеготьЭссе
Фигуры мракобесияАлександр БалашовНаучная фантастика
Замораживание ЭндиТимоти ЛириКниги
Язык и наука конца ХХ векаВладислав СофроновКниги
Начальник геометрииСергей ШиловГлоссарий
Глоссарий. ХЖ №14Анатолий ОсмоловскийВыставки
Приключение человека-машиныДмитрий Голынко-ВольфсонВыставки
Московская художественная ярмарка галерей «Арт-Москва»Андрей ТолстойВыставки
Осень-96: От гипноза до коврика с лебедямиМихаил СидлинВыставки
Выставки. ХЖ №14Олег КиреевСергей Ромашко. Родился в 1952 году в Москве. Филолог. Автор целого ряда исследований по истории языка и культуры, а также переводов сочинений Вальтера Беньямина, Людвига Фейербаха, Эрнста Кассирера, Ханса-Георга Гадамера и др. Живет в Москве.
Читать Рильке не просто. Хотя он и автор, которого с полным правом можно отнести еще к современным (в широком понимании этого слова), но именно соприкосновение с его текстом позволяет ощутить, насколько стремительным был бег истории в нашем столетии и как быстро многое из того, что еще не так давно поражало воображение, стало обыденностью и даже анахронизмом.
Если отвлечься от достаточно архаичной риторики (которая и во времена Рильке была уже несколько тяжеловесна), если попробовать представить себе мироощущение людей начала века, то эта маленькая и несколько странная статья позволяет увидеть, как понятие эксперимента входило в искусство. Причем речь идет не о том, чтобы эксперимент — основополагающий элемент новоевропейской науки — просто каким-либо образом использовался в искусстве (ведь уже художники Возрождения прибегали к данным науки — но как к вспомогательным средствам), а о его превращении в конструктивную составляющую деятельности художника, в значительной степени изменяющую характер этой деятельности.
Эти несколько страничек поэт вынашивал почти всю жизнь, решившись — не без колебаний, — предал свой проект гласности за несколько лет до смерти. Слишком сильным был слом, который сопровождал всю художественную практику при вторжении в нее таких конструктивных моментов науки и техники (и все это еще на фоне потрясений, вызванных мировой войной и революциями).
Как же получилось, что Рильке — в общем-то скорее консервативный эстет — оказался автором одного из наиболее радикальных художественных экспериментов нашего века?
Конечно, главной движущей силой его открытия была интуиция поэта, позволявшая уловить то, до чего аналитическая работа добиралась гораздо дольше. Но были еще два обстоятельства, поясняющие позицию Рильке. Соприкосновение искусства и научно-технического аппарата нашло вполне систематическое отражение в становлении дизайна. Рильке был среди тех, кто первым ощутил важность этого сдвига в эстетическом поле. Правда, его интерес к дизайну — в основном дизайну модерна — имел сильный эстетский привкус. Но ведь он еще в 1898 году приравнял мебель работы начинающего ван дер Вельде к творениям великих зодчих эпохи готики — шаг более чем смелый.
Было и другое обстоятельство, позволявшее Рильке увидеть дальше других, — его привязанность к традиции золотого периода немецкой культуры, связанного с именами Гете, великих философов, романтиков. Они были первыми, кто прочертил границу между традиционализмом и новым этапом человеческой культуры, осознав, не без горечи, что детство и юность человечества безвозвратно ушли в прошлое, заложив, в конечном счете, основы эстетики двадцатого века. Само понятие празвука отсылает нас к тому времени, когда Гете исследовал метаморфозы растений, пытаясь найти прарастение, из которого возникли все возможные формы растительного мира. А параллельно романтики погружались в доисторию человечества, стремясь отыскать прязык, давший начало большому числу языков Евразии... Все это откликнулось уже в нашем веке «морфологией сказки» и другими образцами структурного анализа. Но даже взаимосвязь звуковых и зрительных структур была экспериментально выявлена более двухсот лет назад: немецкий физик Хладни открыл названные его именем фигуры, которые тонкий порошок образует под воздействием звуковых колебаний, — эти фигуры невероятно взволновали воображение романтиков. Словно пугаясь своих собственных видений, Рильке спешит оговориться, что исследовательская техника не влияет на мировосприятие художника — хотя в это не слишком верится именно из-за описанных им переживаний (он именно ощущает новое эстетическое измерение!). Всего несколько лет спустя Ле Корбюзье решительно заявит: «Явление нашей современности — машина — коренным образом изменяет мироощущение человека». Однако он вполне оптимистично полагал, что, поскольку машина выдумана человеком, она всегда будет ему послушна и «человеческая суть сохранится в неприкосновенности». И вот здесь затаенный страх и скепсис поэта с позиций сегодняшнего дня все же представляется затрагивающим более глубокие пласты человеческой натуры, чем прямолинейные решения адепта технократизма.