Без сомнения, темные и светлые стороны современной социокультурной ситуации отчетливее всего проявляются в Берлине. Нигде так близко не соприкасаются экономическая рецессия, мелкобуржуазная психология, традиционно не воспринимающая новое, и мобилизующая сила молодого поколения художников. Социокультурный климат Берлина продуцирует одновременно суггестию и отчуждениие: надо либо просто любить эти порождения города, либо держаться от них подальше. Не случайно, многие боннские чиновники, вопреки постановлению правительства, противятся переезду, не желая менять красивые загородные виллы в Бонне на суровый, раздражающий климат Берлина. Но художникам всех направлений как раз это непринужденное, подчас хаотичное ощущение большого города дает все необходимое для вдохновения. И поэтому они толпами переезжают на задворки районов Mitte и Prenzlauer Berg, принадлежавших ранее ГДР.

Публика уже больше года предпочитает вечеринки и веселое времяпрепровождение сухой интеллектуальной дискуссии. Вернисажи, клубные мероприятия, желание других посмотреть и себя показать, шуточные братания в культуре становятся важнее в процессе создания художественного результата. При этом может пройти незамеченным даже тонкий обмен идеями, если предмет подается лишь как развлечение. Искусство, избегающее сиюминутности, в наше время практически не имеет шансов у молодой публики. Эстетика клипов и MTV оставила свои глубокие следы. Как раз на этом уровне устраивали презентацию организаторы восточноберлинского общества «Kunstwerke e.v.»

Они играют с туристическим измерением современного искусства, усиливая последнее внедрением в быт, и таким образом, естественно, вовлекают «непосвященных». С другой стороны, для них недостаточны пределы их помещения: в соседстве с кабачками, где есть своя сцена, новыми галереями, в атмосфере восточноберлинского «красного» окружения — они стали центром требовательной «культуры Темпо! Темпо!». На пассивное нет спроса, эра коммуникации с местным контекстом прошла.

Молодые берлинские критики однако смотрят на эту ситуацию без оптимизма. На встрече в середине октября стало ясно, насколько недоволен, например, Мариус Бабиас (ZITTY) концептуальной беспорядочностью берлинского контекста. Его поддержал Томас Вульффен (below papers), критиковавший отсутствие интеллектуального обсуждения. Оба констатировали, впрочем, также кризис художественной критики.

Современное искусство не может быть более зажато в какие-то определенные рамки. Это искусство становится чувственным и броским благодаря новой «телесности». Критики пытаются хотя бы интеллектуально спасти состояние отгороженности Западного Берлина, стремясь с помощью лоббизма дистанцироваться от бурных перемен. Используя в качестве модели концептуальное развитие после 60-х, они провозглашают «исчезновение искусства» или его плодотворноспь как чисто духовный принцип. Но современное понимание предмета изменилось: не конец искусства, а развитие новых позиций «политизированной» эстетики, новой фигуративности, явный интерес к типологии современного образа человека — вот ориентиры «путей изменения искусства». Они находятся не в прошлом, а в будущем. Не случайно большая часть этой жизненности идет в Берлин из негритянской и еврейской культуры США и Восточной Европы.

Международному зрителю Берлин был до сих пор известен скорее как место не очень интересных предложений ангажированного искусства. Кельн, Франкфурт или Гамбург казались более требовательными. Но сейчас Берлин благодаря своему чутью «города, прежде разделенного стеной», может объединить невероятную потенцию. Между Oranienburg str. и районом Prenzlauer Berg болтается множество чудаков и шутов совсем как в лучшие нью-йоркские времена. Берлин осени 1993 года создает жизненное ощущение, среднее между романтикой и техно-фетишизмом. Он производит чувственное, эротическое, наглое и провоцирующее воздействие своим пульсирующим танцевальным ритмом и лавиной текстов, посылаемых музыкантами и поэтами в толпу, подобно пулеметным очередям. Молодые разрушители норм швыряют свои пассажи, представляющие собой обрывки скрытых литературных и художественных цитат и цирковых трюков, с режущей точностью. Куски bebop и диксиленда смешиваются с парафразами из Клетмера, — ведь мы находимся в кварталах еврейских кабачков — и вновь возвращаются к тону между криком и меланхолической комичностью. Раскаленный провод, идущий от мировой культуры, постоянно питает эмоциональный градус.

На удивление быстро вслед за падением стены образовалась своя субкультура с интернациональным музыкальным ритмом, поэзией, картинами, перформансами и объектами, связанными с «битом» бит- поколения, а на Востоке со знакомым чувством страха перед грубыми репрессиями.

Кто бы мог подумать, что эта «сцена» уже воздействует своим излучением на берлинское пространство?

В Потсдаме зависимость от этого берлинского развития как бы вырастает в некую симпатию, обусловленную исторически и политически на плоскости альтернативной культуры.

Потсдам — как оплот прусской милитаристской машины — в течение столетий создавал логическую ограду, охраняющую национально монархические интересы Германии. Во времена ГДР Потсдам, конечно, совершенно потерял свое значение. Только шарм замечательного парка и дворца с очаровательным названием «Сан-Суси», проддерживал воспоминание об исторических временах блеска.

В непосредственной близости от этих исторических сооружений, которые привлекают в Потсдам каждый год миллионы туристов, с июня 1993 года существует выставочный зал современного искусства.

После выставки «Fontanelle» в этом году он стал объектом дискуссий. Ряд «инцидентов» напугал как посетителей, так и местных политиков и подсказал, что искусство еще может провоцировать. Используя смесь выставки, акции плаката, дискуссии об искусстве и политике, Хип-хоп-parties и перформансы — выставка заявила о себе как о просветительском акте в искусстве и привлекла тех посетителей, которым не может доставить наслаждение один лишь декоративный эффект. Беспорядки вызвали, в частности, плакаты нью-йоркца Грегори Грина и пакистанского художника Рашида Араеена; инженерный чертеж «Книга- бомба» (Грин) вызвал тревогу в полиции, а таблица, написанная на урду, была невыносима для потсдамских молодых правых, так что она сначала была замазана свастикой, а непосредственно перед выставкой — безжалостно разрублена топорами. И не случайно общее чувство ненависти ко всему, что является другим или иначе думает, которое сегодня часто можно встретить в Восточной Германии, и общее снижение культуры диалога — привело лишенных чувства уверенности немцев в опасное состояние.

Многие немцы ищут утверждение своей национальной ментальности и не приемлют противоречивую культуру. Эта тенденция проявляется в ретроспективном стремлении к авторитарному национальному государству. Многие немцы чувствуют себя сейчас так же, как и другие пострадавшие «хомо советикос».

Не так грубо, однако так же недостойно циркулировали по Франкфурту-на-Майне и Ростоку манифестанты с плакатами. Станет ли вновь общественно приемлемой цензура в искусстве?

За выставку франкфуртского объединения художников «Образ тела» в августе агитировал двухчастный плакат — женский портрет Беттины Реймс и обнаженного со спины Роберта Мэпплторпа. Возмущенные франкфуртские обыватели добились, чтобы плакат Беттины Реймс был заклеен из-за «недопустимой обнаженности».

В Ростоке организаторы должны были снять работу испанского художника Хавьера Монтего, так как турецкое выражение «gorunmez о1» (по-турецки: «сделайся невидимым», т.е. растворись в обществе или не преступай черту), по мнению городских властей, могло вызвать «непонимание у населения». Консервативные политики, «заведенные» острыми дебатами о беженцах, восприняли образ, созданный художником, какт«культурную экспансию».

В своем стремлении к культурной чистоте Германия, как на Востоке, так и на Западе, хотела бы изгнать альтернативную культуру в область экзотического, чтобы освободить общество от ее возмутительного воздействия. Но этого, к сожалению, нельзя добиться незаметно, т.к. юные организаторы выставок и музейные работники гораздо сильнее, чем в 80-е годы, стремятся к дискуссии и не хотят с этим мириться. В то время, как воинственная гвардия старшего поколения уходит на покой, молодые силы выходят на авансцену и заставляют говорить о себе, выдвигая индивидуальные концепции. Например, директор Гамбургского Kunstverein Стефан Шмидт-Вульффен, с сентября обосновавшийся в новом помещении перестроенного рыночного павильона, в своей первой выставке на новом месте проводит посетителей в «backstage» (закулисную жизнь), т.е. в мастерские, магазины, бюро и пивные подвальчики. Выставка ориентирована на самоосознание художника в современности, в частности, на новое понимание роли институтов и куратора выставки. Разрушение международного художественного рынка и падение цен на современное искусство, как и многократно провозглашенный «кризис искусства», т.е.воображаемый кризис восприятия, который действительно повлек за собой летаргию, — темы этой экспозиции.

Однако социальное и эстетическое отступление принимается не всеми художниками и организаторами выставок. В этой связи можно упомянуть ангажированную акцию берлинского «Kunstwerke e.v., которая состояла в том, что в Берлине был демонстративно выставлен на рекламных щитах плакат художницы Катарины Зивердинг «Германия для немцев». Вначале этот плакат должен был быть представлен в рамках выставки скульптур «Соблазнение», которую планировалось показывать в 18-ти населенных пунктах земли Баден-Вюртемберг, пока она не была отклонена большинством мэров. По замыслу, произведения, сделанные для выставки, должны были остаться в этих городах, но плачевное финансовое положение на местах блокировало замысел.

В швабском Гмюнде общественность не захотела принять работу Яниса Кунелиса даже в качестве подарка и теперь ее сносят. Филигранная новая работа Йозефа Кошута в Эслингене регулярно подвергалась повреждениям со стороны агрессивных анонимов.

Все это примеры того, как экономический спад и растущая агрессивность национализма углубляют пропасть между актуальным искусством и зрителем. Радикальному искусству как протесту против существующего приходится труднее, чем когда-либо.

Тем большее удивление вызывают новые инициативы. Как, например, в Лейпциге импрессарио Петер Ланг, который постоянно восстает против традиционного сознания с позиций молодого интернационального искусства, только что показал выставку на тему «Сексуальный мятеж и сопротивление» в бывшем универмаге на площади 800 кв.м. А в Кельне Даниель Бухгольц на 9 кв.м (!) хочет испробовать «новые формы общения». На Востоке Германии для использования под художественные цели предлагается много помещений, освободившихся в результате спада производства, на Западе же, напротив, происходит уменьшение пространства галерей. Однако и там, и тут идет переосмысление первоначальных форм презентации и продажи.

Немецкое искусство уже давно отошло от глубокомысленного, тяжеловесного стиля а ля Георг Базелиц и Ансельм Кифер, с их мифологическими сюжетами. Все более ведущее положение занимают, например, такие художники, как проявляющийся в различных направлениях Зигмар Польке или живущая в Берлине Ребекка Хорн, которая смогла вызвать к себе сенсационный интерес в Нью-Йорке великолепными инсталляциями. Среди молодых — это Розмари Трокель, Катарина Фрич, Томас Руфф, Бернхард Принц, Стефан Балькенхоль и Олаф Метцель, которые все чаще появляются в больших залах и заставляют говорить о себе своими необычными работами. Если рассматривать также нью-йоркские и кельнские выставки, то следовало бы еще назвать искусство, представленное в галерее Кристины Нагель (Кельн) и таких художниц, как Косима фон Бонин, Frisenwall 120, Ютта Коетер и Михаель Креббер. Все эти художницы и художники выросли из более или менее западногерманского контекста ментальности. Но где же художники Востока? Кроме А.Р. Пенка до сих пор смогли себе сделать имя только Strawalde, Герхард Альтенбург и Карл Фридрих Клаус. Центр художественного рынка все еще остается закрытым для периферии. Только такому нарушителю табу, как молодой Виа Левандовский удалось однажды попасть на обложку журнала Art in Amerika.

В настоящее время задают тон художники галерей EIGEN+ART (Лейпциг\Берлин) и PETER LANG (Берлин).

Отступил скорбный экспрессионизм просвещенного концептуализма. Но это обстоятельство не может скрыть, что большинство восточногерманских художников (в особенности теперь?), работают как бы несколько легковесно. Лейпциг в настоящее время похож на проточный нагреватель, который то нагревает, то охлаждает «миф ГДР». Нет и следа саксонского уюта.

Инсталляция Ханса Хааке на биеннале этого года в Венеции может служить, пожалуй, наиболее точным выражением этого состояния раздраженности и интеллектуальной изоляции.

Еще долго искусство Германии будет отражением и сейсмографом холода, и лишь постепенно завоевывающая умы немцев идея объединения позволит им стать такими, как того требует сегодняшняя история.

Перевод Елены Селиной