О своеобразии «маленького народца»^[1] — российских коллег калифорнийских beautiful people — лучше всего может свидетельствовать следующий рассказ кого-то из отечественных рок-звезд, некогда имевшего отношение к хиппи. На концертах начала 70-х музыканты, выйдя на сцену и начав играть, замирали в странных позах, с трудом удерживая равновесие — они видели свои западные образцы для подражания лишь на постерах и думали, что копируют их, застывая в тех положениях, в которых те были пойманы фотографами на концертах. Забавно, что бедные рокеры, сами того не ведая, проделывали нечто похожее на одно из восточных упражнений для трансформации сознания. (В офисе Гурджиева через неравные промежутки времени гремел звонок, по сигналу которого адепты на пару минут должны были замереть в положении, в котором они пребывали на момент звонка). Примерно то же, но уже на ментальном уровне, проделывал и весь «маленький народец», сознание которого в «странной позе» было вморожено в музыку, скажем The Doors или в прозу Ричарда Баха.

И если в Калифорнии или Англии функционер flower power пытался изменить мир, выпуская в него свое подсознание, то в России среди хиппи царил пафос разрушения самих себя через инъекцию чужого подсознания — поскольку внешний мир для «волосатого» и так уже был воплощением деструкции. Впрочем, говоря о хиппи, трудно оперировать терминами «сознание» и «подсознание»: в идеале у «волосатого» они должны были быть аморфно-неразделенными.

Все эти упражнения привели к тому, что часть сознания «маленького народца» без всяких психоделиков и медитаций провалилась из нашего столетия в глубину веков. Эскайпизм советских хиппи был бегством из социума в иной социум — но построенный по более примитивным, архаическим канонам, заданным не извне, а изнутри. Ярче всего это проявилось в искусстве. Не имея своих масс- медиа, российский хиппизм вынуждал своих адептов поголовно становиться художниками, поэтами и музыкантами, хотя не у всех получалось одинаково хорошо играть на всевозможных тростниковых флейтах. Господствующим был жанр метавидений, выдуманных галлюцинаций — по-настоящему грезить было особенно не с чего, техника «вылета» в мир видений была не столь совершенна, как на Западе даже крепкая среднеазиатская анаша все же не столь мощный психотомиметик, как диэтиламид лизергиновой кислоты. Кроме того, на Западе обслуживающие хиппианскую субкультуру масс-медиа объясняли, что именно должно увидеть во время «трипа», у нас же «волосатый» вынужден был сам изобретать: что было бы, если бы я увидел... Кого-то действительно посещало психоделическое озарение, и тогда он предлагал его в качестве нового канона. Один из хиппи, раздобывший трудно находимый в 70-е ЛСД, записал во время своего «трипа» замечательную формулу: «Мир пахнет нефтью», но прочим оставалось лишь достраивать, отталкиваясь от нее, новые метавидения, вместо предписанных обычно цветов, бабочек и ангельских хоров, распевающих «Случаи» Хармса.

В большинстве искусств, кроме прикладного, «маленький народец» достиг немногого. В живописи царствовал наиболее, на наивный взгляд, противостоящий соцреализму «сюр», полный маковых полей и уходящих вдаль дорог. Хипповские художники тяготели к Дали, а не к Уорхолу: огурцы, продававшиеся в советских магазинах, и так были достаточно глянцевиты, велики и красивы. Музыка была практически невоплощаема из-за сложностей с аппаратурой и помещением. Кино и театр — неактуальны: любой поход в универсам в клешах и бусах воспринимался как мистерия. Советским «волосатым» принадлежит идиома «хеппенинг — норма жизни». Им случалось совершать нечто, что сейчас названо было бы акцией. Кто-то ходил по Москве, размахивая «длинным рублем» — полутораметровой лентой, склеенной из рублевых купюр. В начале 80-х хиппи провели «селедочную революцию», разбрасывая на Красной площади вместо листовок украденные в «Океане» рекламки консервов «Сельдь иваси» — своего рода пародия на западное «движение протеста» социально ангажированных хиппи-интеллектуалов. Но эти действия были не более отрефлексированы, чем кража бутерброда в столовой.

Проза и стихи из-за присутствия весьма догматичного «социального заказа» были слабы. Впрочем, литература «маленького народца» была не графоманской, но «графофобской». Достаточно высоко было развито искусство «телеги», устной импровизации. «Телега» строилась, как авантюрный роман XVII века, как цепочка, без сквозной фабулы. И если понимание традиционного литературного произведения есть развертка его интерпретацией во времени, то автор «телеги» есть и творец, и интерпретатор самого себя, каждое последующее звено интерпретирует и анигилирует предыдущее. Творец подобных текстов представляется медиумом, через которого говорит нечто иное, что это — всего лишь голос тусовки, коллективной хиппианской личности, трансляция голоса социума в пространство, оккупированное этим же социумом. Цепочка замкнута на себя, выражение коллективного солипсизма «маленького народца», — даже не существующая в коллективном бессознательном народная песня сознание и подсознание слитны, коллективная память отсутствует. Телега возникает спорадически и также исчезает, растворяется. Перенесенная на бумагу, она становится даже не цикличной, а циклотимичной. Возможно, поэтому столь нечитаема современная «посттележная литература», наподобие текстов «медгерменевтов»^[2].

Семиотика одежды

«Маленький народец» достиг высот только в прикладном искусстве — вышивке и плетении, то есть оформлении самого себя. Оформление это преследовало не только цели раскрашенного или татуированного человека «печальных тропиков» — отделить себя от дающей пищу, но не обладающей культурой среды. Семиотические функции одежды «маленького народца» были выражены нарочито эксплицированно, что сближало хиппи с их антиподами их одного из самых стабильных и инертных социальных институтов — армии. Одежда волосатого не была, разумеется, регламентирована столь же жестко, как униформа, хотя на крупную тусовку желательно было надеть «стремак», а по длине «хайра» и некоторым особенностям фенечек и матерчатых сумок попавшийся на улице собрат мог определить примерные вкусы и «олдовость» встреченного (чем длиннее ремень сумки, тем хиппи печальнее, чем длиннее были волосы, тем необязательнее становилось ношение других знаков отличия).

Человек системы обладал не только одеждой со знаковой функцией, ему присущи были и другие особенности члена примитивного общества с его инициацией (неофит «системы» получал от друзей или выбирал себе сам новое имя), зарождающейся системой ритуалов (приветствия, «вписка» к системным людям в незнакомом городе), зарождающимся сакральным языком. Его основой был язык «блаженных островов» — английский, сакрализации которого способствовало и то, что «волосатое» большинство знало его лишь на уровне распространенных лозунгов и припевов полюбившихся песен. Любое английское слово становилось метафорой.'На этой метафоричности основывались и отечественные версии буддизма, суфизма и прочих бытовавших в системе экзотических религий. Мистические трактаты, написанные в России, выдавались за переводы, а переводы ясно написанных книг Кастанеды были таковы, что совершенно затемняли их смысл и сообщали им глубины метавидений.

Утрата измерения

Если у западного хиппи отношение к миру с его культом «индивидуального», распространяющегося «эпидемически» освобождения можно условно назвать романтическим, то наш отчасти был «классицистом» с его архаическим культом формы. И если для западного «человека цветов» собрание себе подобных всегда было своего рода клубом (посетителей Вудстока прежде всего привлекала музыка), то советского хиппи влекло к собратьям нечто иное. Калифорнийская внешность рок-праздников вроде первомайского фестиваля рок-музыки в Тарту была лишь поводом для мистерии — театрализованного воплощения жизни «того света» (то есть мифологизированного Запада). «Маленький народец» объединяла сила куда более древняя — член тотемного общества воспринимает как личность лишь сообщество в целом, но не себя самого. Потенциальный «системный человек» как человек досоциальный, архаический, был идеальным коллективистом — чем обширнее тусовка, тем многограннее и сильнее личность. Таким образом «волосатый», осознавая себя «романтиком» — вечно голодным и носимым по свету поэтом, скорее являлся консервативным классицистом — дикарем, подвергающим себя инициации и почитающем предков (не прямых, а тотемных, типа Леннона at al).

В конце 70-х годов тусовки стали разгонять — «коллектив-личность», механически дробясь, мельчал, оставляя в конце концов «единицу тусовки». Превращение из двумерного человека в одномерного было болезненно.

Сейчас следы «маленького народца» окончательно теряются, и способствует этому, как ни странно, возрождение моды,конца 60-х. Новое поколение русских хиппи — петиметры, а не троглодиты. Вряд ли кто-то из нынешних «детей-цветов» стремится в хиппизм из желания уронить часть сознания более чем на два тысячелетия в глубину истории. Застыть на сцене уже не удастся: экран видео покажет, как, собственно, двигался Джим Моррисон.

P.S. Автор считает, что любая работа, посвященная данной теме сегодня и не претендующая на то, чтобы быть герметичной и самодовлеющей (то есть в каком-то смысле «телегой»), является проявлением неуважения к «маленькому народцу». Чтобы частично загладить этот грех, он прилагает к статье фрагмент, который читатель может рассматривать как вступление, предисловие, и поместить его в любое место статьи в соответствии со своим чувством композиции или выкинуть вообще.

Опьяневшие от марихуаны герои бродят по бесплодной древней местности с великолепно-идиотским названием, неприятным как и для англо-саксонского, так и для славянского уха. Перед их глазами постепенно является и начинает разрастаться неопрятно копошащаяся куча тел человеческих существ обоего пола, одетых в телесного цвета трико. Шевелюры и задницы обвислых женщин и щупленьких мужчин, не то занимающихся любовными играми, не то имитирующих австралийское коррборри постепенно седеют от поднятой блеклого цвета пыли. Плоскости и откосы каменной соли, стерильные в своем бесплодном величии, на которых под солнцем бесконечного лета пустыни трепыхаются пыльные фигурки, — зрелище, вызывающее тошноту.

Примечания

1. ^ Самоназвание хиппи в СССР — «волосатые»; другое самоназвание — «системные люди». Ввиду немногочисленности и необычных свойств советских «детей цветов» автор пользуется в своей статье названием «маленький народец».
2. ^ Само слово «инспекция» также достаточно симтоматично и напоминает о «шпиономании» вечно преследуемых хиппи, изживающих ее стандартным методом обстебывания.