Георгий Литичевский: Я получил задание поговорить с тобой о коллективном творчестве. Ты не против?

Константин Звездочётов: Да, конечно. В России это была очень популярная форма художественной деятельности, начиная с 70-х годов.

Георгий Литичевский: С 70-х? Разве не раньше? Я имею в виду Лианозово, Билютина, а еще раньше — обэриуты, футуристы...

Константин Звездочётов: Нет, это все были салоны, кружки. А я говорю о группах: группа «Движение», группа «КД» — это семидесятые. Да и меня тогда это все интересовало — с «левацких», я бы сказал, идеалистических позиций: нет искусства одиночек, все самое великое делалось массами, коллективным разумом и т.д. Более того, я считал, что это наиболее бескорыстная революционная форма искусства. Поэтому мне было интересно работать коллективом. В группе «Мухомор» было запрещено подписывать работы своим именем. Даже если ты делал индивидуальную работу, ты подписывал именем группы. Это древнейший метод — анонимный. То есть, интересны и сам процесс, и престиж группы, а не твой. «Мухоморы» — это был мой первый опыт. Потом мы распались, и я подумал, что это был просто неудачный эксперимент. Решил повторить его с «Чемпионами мира». А уж тогда, со второго раза, понял, что такая коллективность — это даже не меркантильная, а... трусливая позиция. Во-первых, ты всегда прячешься за коллектив, не отвечаешь полностью за то, что сделал. Во-вторых, появляется возможность для лени, потому что всегда есть кто-то рядом с тобой, и капитал того, кто работает с тобой, — это твой капитал. И, наконец, фирменным знак. То есть в период, когда было параллельное искусство, естественно объединяться; создавать группу было даже необходимо. Таким образом мы сами заменяли себе публику, критику. Коллектив воспринимался как партизанский отряд. Но в этом был лишь инстинкт самосохранения.

Георгий Литичевский: Это диктовалось обстоятельствами...

Константин Звездочётов: Это было типично. И вот сейчас — если возьмем, к примеру, «Ирвинов» — они продолжают работать вместе не потому, что хотят делать совместную работу, а потому, что неохота бросать заданную тему. Вот они и боятся распадаться.

Георгий Литичевский: Ну да, у них есть завоеванная позиция...

Константин Звездочётов: ...фирменный знак. То, о чем я говорил. Так что наш распад был вполне закономерным. И интересно, что сейчас в новых ребятах, в «ЭТИх», я просто узнаю... Как бы такое передразнивание. Опять же — группа и, иногда, жесты — ну, совершенно одинаковые. Может, тут идет речь о схожей психологии, об одинаковом пафосе, который циклически повторяется в каждом поколении? В моем сознании доходило до смешного. В каждой новой группе появлялся один и тот же персонаж, но в новой ипостаси. Например, Абрамишвили из «Чемпионов мира» — у него и амплуа было, как у Свена Гундлаха. Схожесть проявлялась не только в роли, значении и темпераменте, но даже в имени, так как у Свена фамилия по маме — Абрамян. Просто мистика какая-то.

Георгий Литичевский: А «ЭТИ» когда-нибудь хотели подключить тебя к своей деятельности?

Константин Звездочётов: Да, но к тому времени я уже устал... И кроме того, считаю, что если возможно коллективное, то теперь уже не такое. Служение чему-то идеальному, более высокому, нежели просто коллектив или какая-то там плоская идея.

Георгий Литичевский: Какие формы может приобретать это служение?

Константин Звездочётов: Это должно быть служение по типу служения Кумиру, Красоте, либо Государю, либо Прекрасной Даме... В конце концов, даже просто служение Самому Себе. Что может быть бескорыстнее, чем любовь к Самому Себе?

Георгий Литичевский: Но как же возможна коллективная любовь к самому себе?

Константин Звездочётов: А почему?.. Можно организовать коллектив на принципах любви к себе.

Георгий Литичевский: Коллектив себялюбцев?

Константин Звездочётов: Нет! На принципах любви ко Мне.

Георгий Литичевский: Да, но тогда другие члены коллектива, члены твоего «фэн-клуба», не будут равноправными участниками творческого процесса.

Константин Звездочётов: Они могут быть равноправны, но равноправны в служении Мне. Этот коллектив и есть мое произведение... Это к примеру.

Георгий Литичевский: Да, это очень к примеру. Поскольку примеров такого пока нет.

Константин Звездочётов: Да я не о том. Я сейчас мечтаю о неком дворе. Типа двора Медичи, или русского двора, или двора какого-нибудь русского помещика, который был покровителем Муз. Сам он, может быть, был ничтожной личностью, но собирал «звезд» вокруг себя, всяческие «экзотическе фрукты». В конечном итоге... Ведь все пирамиды посвящены фараонам. Пишут не «пирамиды египетского народа», а «пирамида Хеопса», хотя, наверняка, он даже не автор проекта. И это сейчас мне кажется наиболее актуальной формой коллективизма. Коллективизм старого «колхозного» типа — передвижники там или импрессионисты, которые друг друга знали, ходили в одно кафе — все эти группы были корыстны, художники существовали как индивидуальности. Они могли появиться в обстановке сосуществования двух культур. Импрессионисты были андеграундом по отношению к академической культуре. Они объединились в движение именно как андеграунд.

Георгий Литичевский: Сейчас андеграунд невозможен.

Константин Звездочётов: Нет, он, конечно, воз...

Георгий Литичевский: Но есть ведь и пережитки андеграунда.

Константин Звездочётов: Есть тоска по андеграунду. Мне кажется, «ЭТИ», что бы они ни говорили, делают как раз такой постмодернистский жест, который имитирует андеграундную революцию. Мне кажется, это немножко слишком... Это та же корысть. Необходимость опереться на какие-то костыли. Мне кажется, надо быть отважным. Так же, как раньше отважно было быть анонимным, так сейчас... Это нормально, такое время. Нормально отдать свою шпагу — там, я не знаю — какому-нибудь Серебряному Эмиру, принцессе Турандот! Поэтому я не хочу говорить сейчас о старом принципе коллективизма — демократическом, анархическом. Я за монархию сейчас. Искусство должно служить монарху. «Должно» — идиотское слово. Я думаю, сейчас искусство будет служить монарху. Монарх — это некая греза. То, что спущено сверху. Если раньше это был глас народа, то сейчас народ... кричит слишком громко. Сейчас для того, чтобы противопоставить себя толпе, нужно служить даже не себе самому, не своей индивидуальности, а отдать свою творческую индивидуальность на служение какому-то идеалу, идеалу персонифицированному. Может быть, это ужасно несправедливо, но это ужасно красиво — быть придворным художником.

Георгий Литичевский: Красиво — служение конкретному лицу?..

Константин Звездочётов: В общем, заказчику. Но у тебя есть право выбора заказчика.

Георгий Литичевский: Он не обязательно должен быть коронованной особой...

Константин Звездочётов: Он может быть кинозвездой, порнозвездой, или добрым, толстым богатым дядей. Сейчас время проституток и наемников.

Георгий Литичевский: А возможны ли художественные удачи вне служения кому-либо?

Константин Звездочётов: Ну, слава Богу, формы искусства разнообразны. Просто мы говорим сейчас о коллективном. А оно бывает двух видов: либо «колхоз», либо придворное. Микеланджело, Ботичелли были членами одного коллектива, который объединяли Медичи, Симонетта. У меня было прозрение в капелле Медичи. Я понял, что это был очень интимный круг. И этот мир начал распадаться, начался и кризис Высокого Возрождения. Распался двор, распался коллектив. Но он стал распадаться по каким-то своим, метафизическим или биологическим причинам.

Георгий Литичевский: Коллектив должен, по-твоему, складываться из индивидуальных порывов служения общему объекту. И это, пожалуй, не формальный коллектив. Например, те, кто служил Лоренцо Великолепному могли быть врагами, не здороваться друг с другом. Но у них был общий предмет служения. И такой коллектив может быть органичным более, чем формальные коллективы, которые сбиваются ради того, чтобы делать некий тактический ход. И в этом нет поэзии. Но самому тактическому ходу или жесту можно придавать статус поэтического деяния. Движение «ЭТИ» делают откровенно тактический жест, но именно его возводят в статус художественного события.

Константин Звездочётов: Придавать значение поэтического можно чему угодно. Я говорю о внутренней поэзии и о том, что явлено поэзией. Служа при дворе, ты можешь самовыражаться как угодно или как заказчик хочет, но сам жест ухода в «фэн-клуб» совершенно честен.

Георгий Литичевский: То есть, ты уже не считаешь, что андеграундная коллективность является главной отличительной чертой XX века?

Константин Звездочётов: Наоборот. Футуристы были официозом фашистской Италии, Малевич был официальным революционным художником, поп-арт был визитной карточкой американской культуры. Андеграунд предполагает вдохновение, борьбу с рутиной, с продажностью. Андеграунду чужд рынок. В Европе же искусство — это прежде всего рынок, ужасная конкуренция и борьба индивидуальностей. И потому некоторые объединяются в колхоз, артель, синдикат, чтобы противостоять этой конкуренции. Фалангой пройти легче. В частности, «Ирвины» сейчас это и делают. Открывают посольства. Они продолжают дуть в эту дуду. Но это лишь тактический ход. В этом нету... В этом нет поэзии. Мне больше сейчас нравится одухотворенное искусство. Посвященное искусство. В искусстве привлекает беззаветность.

Георгий Литичевский: Было бы еще хорошо, чтобы ты ответил за свои слова. Ты же известен тем, что за свои слова никогда не отвечаешь.