18+

Юрий Лейдерман. Имена электронов
СПб; Новая луна, 1997.

Московское концептуальное искусство, к кругу которого принято относить Юрия Лейдермана, всегда активно работало с формой книги. Чтобы не ходить далеко за примерами, можно вспомнить, что группа «Инспекция «Медицинская герменевтика»», куда входил до 1991 года Лейдерман, издала уже несколько книг. И сам Лейдерман давно и активно пишет — поэтому издание рано или поздно его собственной книги было неизбежно. Заинтересованность концептуализма вообще и рецензируемого автора в частности в книге связана не с тем, что концептуалисты «не умеют рисовать, и не с пресловутой «текстоцентричностью»» нашей культуры. Мне кажется, что концептуализм должно зачаровывать то, что в феномене книги особенно откровенно совмещаются два гетерогенных порядка — одной из возможных оппозиций которых будет «план содержания/план выражения». В отличие от, например, картины — в классической европейской эстетике гораздо более откровенно предъявляющей свою свободу от прагматики, — книга как бы предполагает выражение определенного и даже потенциально безграничного количества «информации». Отсюда, вероятно, следует фантастическая развитость герменевтики, принципиальная множественность прочтений любого текста. Не случайно именно сакрализо-ванная книга скрепляет фундамент нашей культуры. И одновременно книга безусловно является объектом, материалом и формой искусства, возникающего в самом стремлении исключить или по крайней мере ограничить информационное потребление. Поэтому мы перечитываем любимые книги, хотя давно знаем, «что» в них написано. Итак, эффектное сопоставление двух или более гетерогенных порядков — уже «Инспекция Медицинская герменевтика» опасно близко подошла к производству таким методом аналитических и эстетических эффектов в «промышленных масштабах. Фактически, главным приемом концептуализма стала именно метисация, «скрещивание» — советских социальных пространств с «постструктуралистским» дискурсом, поп-литературы с «психопатологией» и «психоделикой», картины с текстом и т. п. Опасно близко — потому что ныне этот прием стал уже достоянием и жертвой вульгаризации: бывший рок-музыкант так «перечитывает видео- и аудиопродукцию «совка» в теле- и радиопрограммах с огромным рейтингом и на самых популярных каналах.

Такая вульгаризация не грозит «Именам электронов» — непроницаемый текст книги скорее выталкивает читателя, чем соблазняет его «пониманием». Книга подчеркнуто лишена сюжета, интриги, фабулы и других приемов сотрудничества писателя с читателем. Это скорее плотное экзистенциальное полотно отдельных образов, имен, тем, объединенных именем и личностью автора. Вообще, кто читатель этой книги? Правомерность этого — всегда возникающего рядом с книгой — вопроса еще раз подтверждается хотя бы краткими предисловиями, помещенными перед авторским текстом. Предисловия эти создают впечатление, что и люди, причастные к инициативе издания (В. Кондратьев) и даже связанные с творческой инициативой автора (А. Монастырский), скорее написали о своем замешательстве, о помехах в чтении, нежели о самой книге. «Чувствуется, что он действительно так далеко, что аудитория его — какая-то уже другая, хотя иногда кажется, что ее и вовсе нет» (А. Монастырский). Но «если Юра что-нибудь заработал тем, что он прожил и делал, так это — возможность не объяснять больше того» (В. Кондратьев). Однако вольно или невольно предисловия эти указали на важную особенность текста Лейдермана: книга много работает не столько с чтением, сколько с помехами ему — и к этому надо отнестись с уважением.

Дело в том, что обычно предполагается связь хорошо написанной книги с абстракцией «наивного читателя», что существует некая гарантия взаимопонимания неподготовленного, предельно далекого, внешнего тексту восприятия и конкретного, искушенного, предельно близкого тексту автора. Эта «гарантия» есть важная, может быть, одна из самых важных проблем пожалуй что любой коммуникации (поэтому в рецензии на нее можно только указать). С этим полем вопросов и приходится сегодня работать любому пишущему. И Лейдерман сделал очень много для проблематизации наивного чтения — но это свидетельствует скорее о внимании к читателю, нежели наоборот. Только книга пользуется абстракцией «бесконечно искушенного читателя», соглашаясь на тот риск, что количество таковых может оказаться равно количеству авторов книги. Это означает и собственно чуткость автора к особенностям сегодняшней культурной ситуации. Поэтому эффект этой книги — не в предъявлении того или иного результата, познавательного или эстетического, а в востребовании особого режима чтения, подчинится которому или нет — зависит только от индивидуального решения читателя, ничем не гарантированного. Следовательно, одним из достоинств книги можно считать и проблематизацию чтения вообще: как можно читать сегодня? У меня нет ответа на этот вопрос. Еще одна проблема для этой (или такой) книги: какую полиграфическую форму придать тому, что грозит вытеснить нас за пределы чтения? Пожалуй, что только случайную: любое другое решение связало бы форму с содержанием и рассеяло бы проблематичность чтения этой книги, сделало бы ее, например, «концептуальным полиграфическим произведением». Таковой случайностью и оказалась, по-моему, форма этой книги.

К книге Юрия Лейдермана следует отнестись не с опаской, а с осторожностью, с той осторожностью, с которой мы относимся, например, к тонкому льду.