Ольга Яблонская — Коллегам по профессии

 

Уважаемые коллеги, вам должно быть известно, что слово «искусствовед» ни на один европейский язык не переводится — нет в этих языках такого слова. Возьмем, к примеру, английский, и увидим: либо вы — Art Historian, м тогда — будьте любезны. Лыбо вы Art Critic, и тогда, опять-таки, будьте любезны. Либо вы Curator, и уж тогда тем более будьте любезны полностью соответствовать тому определению профессиональной принадлежности, которым решили воспользоваться для обозначения своей деятельности. Это на Западе. У нас, в России, несмотря на активное внедрение в профессиональный обиход новых терминов, соответствующих мировой системе классификации, слово «искусствовед» по-прежнему в ходу. Более того, диапазон его употребления на сегодня значительно расширился: ныне разве что ленивый — не искусствовед. Или уж очень закомплексованный. Ну а кто без комплекстов — те все, как один, искусствоведы, независимо от уровня и профиля своего образования, а также от содержания своих взаимоотношений с искусством.

Я, теле не менее, принадлежу к группе специалистов, которые, несмотря на наличие специального образования и профессионального опыта, продолжают называть себя этим загадочным для всего цивилизованного мира словом. Это, вероятно, от того, что мы не можем подобрать для того, чем занимаемся, адекватного названия.

Мы — искусствоведы из Центрального Дома художника, бойцы невидимого фронта, из которых ни один не рискнет всерьез назвать себя, например, куратором, хотя за плечами у самых молодых из нас (о старших и говорить нечего) — по 10-15 лет ежедневной практической выставочной работы. Работы, подчеркиваю, а не деятельности, ибо деятельность есть понятие, предполагающее широкую масштабностью и некоторую отвлеченность. Мы занимаемся вполне конкретным делом. И — нет, мы не кураторы. Мы отлично знаем, кто такой куратор. Это высочайшего класса профессионал, который сам создает концепцию выставки, сам пробивает проект, сам обеспечивает финансирование, сам отбирает произведения и организует их транспортировку, сам находит подходящую выставочную площадь, сам делает экспозицию, сам достает для нее необходимое оборудование, сам произносит вернисажную речь и, наконец, сам, с законным ощущением хорошо сделанного дела, пьет на открытии шампанское из припасенных заранее элегантных фужеров. Или, во всяком случае, сам набирает команду разнообразных и квалифицированных специалистов, которые четко и организованно, каждый по своей линии, помогают ему реализовать все позиции его проекта от начала до конца — начиная с поисков спонсора и кончая элегантным вернисажем. Вот это, в нашем понимании, куратор. Высший пилотаж. Где уж нам, грешным...

Мы, искусствоведы из ЦДХ (или если угодно, «девочки из ЦДХ» — под этим именем известны, с ним, вероятно и умрем), становимся свидетелями и участниками событий лишь на завершающей стадии проекта, да и то в слегка принудительном для обеих сторон порядке (об этом — ниже).

Казалось бы, все самое трудное и неприятное для куратора позади: концепция создана, деньги выбиты, вещи отобраны, залы подготовлены. Осталась самая творческая, самая интересная часть работы — экспозиция, монтаж, вернисаж... Но почему-то тут как раз и начинается: бессмысленная суета и беготня, упреки и склоки, дерготня и нервотрепка, время идет, дело стоит, все не так, все виноваты, приглашения не разосланы, ничего не делается, оборудование не годится, освещение неподходящее, караул, тушите свет...

Казалось бы, что такое для нас «местных» искусствоведов, так называемая «кураторская» выставка? Концепция у них своя, экспозиция своя, искусствоведы свои, координаторы свои — все свое, вплоть до этикеток. Наши задачи в подобных случаях сведены к минимуму. Есть такая версия, которая, впрочем, как показывает практика, глубоко неверна. И мы возражаем, уговариваем, предостерегаем: мол, не бей меня, добрый молодец, я тебе еще пригожусь... Знаем, что пригодимся. И знаем когда. Когда множество мелких, но существенных проблем, о которых своевременно никто не подумал, запущены, а то и вовсе упущены, а их, тем не менее, надо решить, и притом уже в кратчайшие сроки. Когда заплутавшие между кураторами, координаторами, экспозиторами и прочими руководители наших технических служб уже окончательно сбиты с толку и уже категорически не понимают, чего же, наконец, от них хотят, и что они, собственно, могут сделать. И их необходимо срочно сориентировать, чтобы успеть сделать хоть что-нибудь. Когда раздраженные бесчисленными и противоречивыми указаниями монтажники экспозиции отказываются работать, и между нами говоря, правильно, ибо они вовсе не обязаны компенсировть чьи-то профессиональные сбои за счет своего времени и сил. И их необходимо убедить — убедить, а не заставить. Когда... Всего не перечислить. Короче говоря, когда выясняется, что «местный» искусствовед не только всем необходим, но и каким-то внезапным и загадочным образом за все ответственен. И несет он, бедолага, эту ответственность, сбиваясь с ног, допоздна задерживаясь на работе, работая в выходные дни (без оплаты сверхурочных), глотая сердечные препараты, а то и транквилизаторы, чтобы устоять на ногах, открыть, наконец, эту клятую выставку и забыть о ней, как о кошмарном сне. Ну, можно ли так работать?

В общем, уважаемые коллеги, мы не любим шумные «кураторские» выставки, которые для нас, как хотелось показать, не только сладкая халява, но, напротив, чистая чума. А любим тихие «свои», которые делаем сами, как умеем, на которых мы сами — дизайнеры экспозиции. Сами себе и зрители — скажите вы? Что же, бывает и так. Оно и понятно: прихотливую и разборчивую (особливо в еде) московскую тусовку на наши скромные вернисажи не заманишь — нет у нас таких калачей, но это к слову. А что касается дела, то ведь мы же с вами — профессионалы, уважаемые коллеги. Во всяком случае, считаем себя таковыми и, следовательно, обязаны таковыми быть. Между тем, одно из главных проявлений профессионализма в нашем с вами деле — это абсолютно отчетливое представление об условиях, в которых мы вынуждены работать, и умение работать продуктивно именно в этих условиях, а не в каких-либо других. Нет, поймите меня правильно. Мы-то как раз хорошо знаем, где и тсатс работаем. И очень часто нам, сотрудникам, бывает неловко за наш Дом. За известные причуды его администрации, за скудный выбор и скверное состояние выставочного оборудования, за не всегда совершенную координацию работы служб, за отсутствие самого необходимого и само собой разумеющегося, да мало ли еще за что... Мы не в Чикаго, мои дорогие. Факт, безусловно, нерадостный, но зато широко известный. А осведомленность — это плюс, которым не стоит пренебрегать.

Я обращаюсь, в первую очередь, тс те.м кураторам, которым пришла в голову мысль (отчасти самоубийственная реализовать свой проект в ЦДХ. Почему бы вам, господа, не познакомить нас со своим грандиозным замыслом заранее? Не за неделю и не за день, особенно в тех случаях, когда вы ведете свой проект полгода и более. В ЦДХ работают ваши коллеги и соученики, которые готовы и рады избавить вас от многих неприятностей. Неприятности неминуемо на вас посыплются, ибо блеск и красота идеи — это, безусловно, ваше сильное место, в то время как отсутствие (в острых случаях — абсолютное) связи с реальностью — простительная, но порой роковая для исхода дела слабость. Приходите — вам быстро, квалифицированно и притом совершенно бесплатно помогут наладить эту связь. Будьте практичны: услуги, как почему-то это принято называть, искусствоведа из ЦДХ входят в стоимость аренды. Постарайтесь извлечь из этого максимальную пользу, посвятите нас в свой замысел на том его этапе, когда его еще можно корректировать без особого ущерба для самого проекта и в сооответствии с законами всемирного тяготения и абстрактного гуманизма. (В порядке случайной ассоциации: экспозиционные щиты — краса и гордость выставочного оборудования ЦДХ, весят по 300 кг каждый, и заставлять монтажников по нескольку раз перетаскивать их с места на место, отслеживая траекторию вдохновенного полета кураторской мысли, но меньшей мере, не гуманно. Но это опять к слову). Свяжитесь заранее со своим «ответственным», включите его сразу в свою работу. Нет, нет, мы никоим образом не претендуем на то, чтобы в случае успеха разделить с вами славу — пусть она вся будет ваша, на здоровье. Мы только хотим, по возможности, избавить и вас, и себя от совместных провалов. От провалов в нашей с вами работе страдают ни в чем не повинные художники и зрители, словно дети при разводе. Именно перед ними и за них мы с вами несем, прошу простить мне этот архаизм, профессиональную ответственность. И им, уверяю вас, совершенно не интересно, кто на самом деле виноват. Мы с вами, уважаемые коллеги, выглядим в подобных случаях одинаково непрофессионально. А между тем, в наших силах этих крайних ситуаций избежать.

Прежде всего: снять фактор внезапности, который хорош только при ведении военных действий и абсолютно не нужен в мирных условиях, особенно если они, как в нашем с вами случае, и без того максимально приближены к боевым. Избавить друг друга от взаимного ощущения вероломного нападения. Обратитесь к нам заранее. Не поленитесь прийти — и вы с точностью до десятка узнаете, сколько, чего, при каком порядке развески и расстановки в выбранный вами зал помещается. Зная это, вы будете избавлены от необходимости гонять туда и обратно дорогие грузовики, грузить и разгружать заведомо лишнищ груз, отбирать состав выставки в рабочем порядке, теряя драгоценное как в переносном, так и в прямом смысле, предвернисажное время, ломать голову над тем, куда девать все остальное, ну и так далее. Одним словом, вы не совершите огромного количества лишних, нерентабельных, непрофессиональных движений. В то же время вы будете поставлены перед необходимостью заблаговременно отобрать работы в мастерских (что профессионально и правильно) и избежите вредного соблазна менять развеску перед самым открытием, а то и во время него (что непрофессионально, неправильно, и вообще, как показывает практика, не приводит к добру).

Приходите — и мы познакомим вас с производственниками и электриками, а те, в свою очередь, ознакомят вас совершенно честно со своими возможностями, дабы безусловная ограниченность оных не стала для вас впоследствии неожиданностью и катастрофой. Будучи своевременно осведомлены и сориентированы во времени и пространстве, мы с вами вместе будем искать реальные и приемлемые выходы из множества положений. Мы поможем вам продумать все мелочи: нам известны такие подробности правил внутреннего распорядка ЦДХ, которые ни в одну здоровую голову не придут, и с которыми тем не менее, придется считаться — порядок есть порядок. Нам известно про наши залы все. Или почти все. Приходите — расскажем. Чтобы потом, во время монтажа, вы не всплескивали руками в бессильном возмущении, а мы — не разводили бы ими в злобной беспомощности. Ибо и то, и другое — непрофессионально. Как и чувство взаимного... ну, непонимания, что ли, которое как правило, возникает в процессе подобных контактов. В то время, как в идеале, а строго говоря, в норме, совместная работа должна приносить нам с вами здоровое творческое удовлетворение. Во всяком случае, мы должны стремиться к тому, чтобы впоследствии при упоминании имен друг друга никого из нас не била нервная дрожь. Между прочим, умение успешно общаться с теми, с кем приходится работать, — это тоже, если хотите, элемент профессионализма, и не самый последний для успеха дела. Общего, напоминаю, дела — так уж складывается.

Так будем же взаимно профессиональны и взаимно вежливы, дорогие коллеги. И тогда, быть может, самые смелые и феерические ваши акции утратят ставший уже привычным привкус худо организованного Великого Бала у Сатаны, который они неизбежно обретают в наших малопригодных для подобных эффектов стенах. Помните — Бал Весеннего Полнолуния может удаться только тогда, когда его устроители хоть отчасти знакомы с законами Четвертого измерения. А для этого необходимо, по меньшей мере, с уверенностью ориентироваться в первых трех. Давайте попробуем...

С ведома и одобрения своих коллег по отделу выставок ЦДХ Ольга Яблонская.

P.S. Сходство с реальными событиями и конкретными лицами прошу не считать случайным.

 

***

 

Алина фон Мэйн — Молодым участникам «Школы кураторов» ЦСИ

 

Утро 22 декабря 1993 г.
Борт самолета, летящего по маршруту
Москва — Франкфурт

- Случилось так, что, посетив одно из заседаний вашей мастерской, я не смогла высказать некоторые соображения, представляющие для вас, как мне кажется, известный интерес. Поэтому я решила 'поделиться ими в письменной форме. Итак, начну с того, что с ноября месяца 1993 года весь город Франкфурт был увешан плакатами, рекламирующими газету «Франкфуртер Альгемайне». Бесчисленное количество раз, на всех станциях метро, на круглых рекламных тумбах, на стеклах автобусных остановок мелькали лица первого музыкального продюсера Германии Марка Либерберга и интернационального куратора, директора Франкфуртского музея современного искусства Жана-Кристофа Аммана. Реклама эта — характерный пример ставшей ныне распространенной тенденции использовать в рекламных целях не просто стандартно красивые лица безымянных людей, а умные, нетривиальные лица неких реальных личностей.

Если я не ошибаюсь, впервые к этому приему обратился в рекламной кампании фирмы «Американ экспресс» знаменитый американский фотограф Энн Лейбовиц. Тогда на страницах лучших журналов мира начали появляться международные знаменитости, обладатели карточек A3, «с такого-то года». С тех пор рубашки «Gap» носили, часы «Rolex» не снимали, на стульях «Vitra» сидели, пиджаки «Windsor» набрасывали множество разных людей, которых объединяло то, что своим делом они определяли направление эпохи, а своим лицом — лицо нашего времени.

Нисколько не сомневаясь в том, что случайное попадание в такую рекламу исключено, следить за ней было чрезвычайно интересно и поучительно. Во-первых, с практической точки зрения, реклама эта дает безошибочные советы, что сегодня модно от Нью-Йорка до Токио.

Во-вторых, факт упоминания профессий изображенных лиц, точно выявил круг самых престижных занятий нашего времени. Ведь сегодня реклама — это не просто реклама товара, а стиля жизни; поэтому пепси-колу, которую пьют миллионы, рекламировал Майкл Джексон, а предметы, апеллирующие к людям более высокого статуса, -рекламирует творческая и интеллектуальная элита. Тут-то и стало очевидным, что наиболее авторитетны сегодня не поэт, а издатель, не музыкант, а продюсер, не исполнитель, а постановщик, не художник, а куратор («куратор» при этом понимается в его современном значении, т.е. не просто музейный хранитель, а автор проектов, выставок, консультант, художественный критик и историк в одном лице).

Последнее предпочтение особенно символично. Оно указывает на переломный момент в истории искусства, которому мы все свидетели: фигура куратора становится важнее персоны художника. Сегодня европейские и американские кураторы, имена которых достигли статуса международных звезд первой величины, такие как Яан Хуг, Каспар Кениг, Акилле Бонито Олива, Харольд Земан, Руди Фукс, Жан-Кристоф Амман — если и уступают по популярности художникам-модельерам, то никак не уступают им в престижности. Говоря современным языком, они — более cool. Еще бы! ВЪьире современного искусства они абсолютные монархи. Иногда визионеры, иногда деспоты — это они на Документах, Венецианских биеннале, международных выставках по всему миру решают, что является искусством сегодня и останется им завтра. Это их царственный жест может возвысить или ввергнуть в небытие имена и целые художественные направления. Их решения прямо или косвенно отражаются на мировых ценах на произведения искусств, от них зависят фонды и ассигнования.

Они же и монархи-просветители. Они ведут нас, растерянных и обескураженных зрителей и коллекционеров, неустанно объясняя, показывая, отделяя зерна от плевел, через лабиринты чужих концепций в мир основополагающих художественных тенденций.

Но в отличие от монархов прежних времен, чье величие на портретах было запечатлено в позе, в великолепии мантии, в короне и скипетре, символы сегодняшней элиты закодированы в стиле и видны только посвященным. Рекламные гении, которыми я не устаю восхищаться, угадывают и помогают нам точнее увидеть не только статичный мир вокруг нас, но и направление, в котором он движется. Так, на рекламном плакате мы читаем: Амман, Г.МЛ. (т.е. Музей современного искусства). Не директор, не куратор, а сам музей!

Сегодня знак равенства между куратором и музеем, между куратором и выставкой, куратором и событием в мире современного искусства это свершившийся факт. Я же предвижу, что в будущем мы, возможно, будем говорить как мы говорим сегодня о тенденциях моды и моделях одежды «от Армани» или «Диора» о художниках и художественных направлениях «от того или иного куратора».

К счастью для России, здесь наблюдается та же тенденция. Я говорю «к счастью», потому что я считаю благом все, что помогает русскому искусству вписаться в мировой процесс.

Не живя постоянно в Москве, я пропускаю, наверняка, многие события, могу не улавливать каких-то деталей, но в главном я не ошибаюсь: в том, что именно кураторы Виктор Мизиано, Ольга Свиблова, Иосиф Бакштейн, Олег Кулик, Давид Боровский, Авдотья Ипполитова определяют художественную жизнь двух столиц.

Когда в очередной раз приземлившись в Шереметьево, я увижу среди красочных афиш одно из этих знакомых лиц, я, наверное, не удивлюсь, а просто решу, что с российским искусством и обществом все в порядке, все нормально идет своим неукоснительным путем, как солнце с Востока на Запад.

С пожеланиями успешного освоения профессии куратора ваша Алина фон Мэйн.

 

***

 

Г-ну Владимиру Жириновскому, политику, от Александра Бренера, артиста

 

Уважаемый господин Жириновский.

Ничто так не свойственно политике и искусству, как упускать из виду самое главное.

Было написано множество «Дон Жуанов».

О Дон Жуане писали тысячи раз.

Но, насколько я знаю, почти никто не пытался понять (или вообразить) причину стольких успехов этого мастера любви.

Почти никто (за исключением разве что Райнера Марии Рильке и Поля Валери) не говорит о том, каким знатоком и практиком Дон Жуан должен был проявить себя на поприще, которое требует, разумеется, и природных талантов, но также ума, искусства, дипломатии и, следовательно, большого труда.

Дон Жуан не только соблазнял, он никогда не разочаровывал, и — что отнюдь не то же, что соблазнять — он оставлял женщин безутешными. В этом — существо дела.

Нужно ли мне объяснять Вам, что мы с Вами бесконечно далеки от этого?

 

С наилучшими пожеланиями Александр Бренер