14.05 — 28.06.1997
Реконструкция последнего проекта художника Андрея Благого
Фотодокументация проекта Куми Сасаки
Москва — Царское Село. Галерея Spider & Mouse

Встретишь учителя — убей учителя.
Буддийское изречение

Пистолет у меня был. Я купил его во вьетнамском общежитии, и это обстоятельство с самого начала придает всей истории несколько восточный шарм. Другим полюсом, очерчивающим ориентальное пространство текста, становится галерея «Spider & Mouse», которая, несмотря на англоязычную вывеску, по крайней мере одной своей половиной всегда смотрела на Восток.

Я оказался в числе персонажей, приглашенных галереей для реализации «последнего проекта художника Андрея Благого». Не буду останавливаться на довольно скучной борхесианской мифологии проекта; для самих кураторов она была, очевидно, не более чем поводом. Что касается технологии самой акции, то она вкратце следующая. Каждый день галерея приглашала по художнику, который в течение часа должен был «обработать» любым способом шестнадцать квадратных поверхностей. Художники менялись в течение 42 дней, а поверхности оставались. Таким образом, происходило создание типичного постмодернистского палимпсеста, или, проще говоря, галерея осуществляла вариант любимой детской игры в «Чепуху». Результаты ежедневного труда тщательно документировались на видео и поляроид и составляли растущую с каждым днем экспозицию. За день до своей акции (я был не то 13-м, не то 14-м) мне вздумалось поехать в «Spider» посмотреть на своего непосредственного предшественника. Спустившись в подвал галереи, я застал немногочисленных зрителей и Гора Чахала, методично наклеивающего на черные поверхности, оставшиеся, видимо, после Аджера, белых компьютерных человечков. Человечки были, разумеется, неотъемлемой частью мифологии Гора, но в уменьшенном виде они недвусмысленно отсылали к Юрию Соболеву, чей возвышенный и патетичный образ давно, хотя и незримо, бродит в стенах «Spider & Mouse». На этот факт мне немедленно указал Коля Палажченко, довольно ехидно заметив, что, по-видимому, не я один являюсь учеником царскосельского патриарха. Признаться, это меня задело. С одной стороны, Гор как бы узурпировал мое место, с другой -я испытал обычное раздражение человека, которому напоминали о его юношеских увлечениях. В памяти всплыло известное буддийское изречение, ставшее впоследствии эпиграфом этого текста, и план акции был готов. Горовские человечки слишком соблазнительно напоминали мишени, я отправился во вьетнамское общежитие.

Далее я вижу себя прогуливающимся со своей женой по аллее на улице Фонвизина. Пистолет лежал у меня в кармане, и я рассказывал ей про свой еще не состоявшийся перформанс. Она молчала, и это не сулило ничего хорошего. «Мне не нравится», — наконец сказала она. После этого между нами произошел диалог о перформансе, тон которого явно не соответствовал отвлеченности темы. Наконец, не в силах найти аргумент и решив убедить ее наглядно, я выхватил пистолет и изо всех сил бросил его в пространство (вероятно, предполагая, что предмет, послуживший причиной наших разногласии, растворится в воздухе). Но случилось непредвиденное. На пути оружия возникло дерево (еще один восточный мотив в этой истории), и... как пожалел я, что завсегдатаи «Spider & Mouse» не могли этого видеть. Если бы уважаемый главный редактор «Художественного журнала» оказался в тот момент на улице Фонвизина, он не сказал бы, как два года назад, что зрелищность перестала быть актуальной категорией современного искусства. Столкнувшись с деревом, пистолет разлетелся вдребезги. «Китайское — значит отличное» — почему-то подумал я, глядя, как осколки осыпаются на траву. И еще мне пришло в голову, что столкновение природы и культуры завершилось на сей раз в пользу первой, хотя парадоксальным образом восточное, то есть природное начало было персонифицировано пистолетом — культурной формой, и эта измена своим приоритетам оказалась гибельной для Востока. Другого пистолета у меня не было, и я ограничился довольно конформистским перформансом, закрасив все шестнадцать поверхностей белой краской, уничтожив горовских человечков и создав идеальное поле для живописных манипуляций моей продолжательницы — Татьяны Назаренко, чем ее, кажется, полностью удовлетворил. Обо всем этом я думал, оказавшись через несколько месяцев в том же зале на выставке Куми Сасаки — одной из главных участниц этого проекта, чьи по-японски добросовестные фотографии снова вернули меня в атмосферу весенней акции. И без того восточный колорит выставки усугублялся наскоро изготовленным буклетом, в котором незадачливый Кролик напечатал тексты справа налево. Этот небольшой казус вызвал сильное раздражение Марины Перчихиной-Мыши, что в контексте ее дзэн-буддийских пристрастий выглядело довольно забавно. Я слушал вполуха их перепалку и думал, как хорошо смотреть на выставку, которая не требует себя оценивать, в которой не важно, хороша она или не очень и которая рассказывает только о том, как хорошо в общем-то московские художники проводили время в подвале «Spider & Mouse» прошлой весной. И еще я думал о том, что в этом и состоит уникальность этого места и как бы особая, хотя и не до конца проявленная стратегия ее кураторов. Галерея вроде бы и не показала (а кто показал?) за весь прошлый сезон ни одного значительного проекта, за исключением, может быть, соболевского work shop, но пусть скажут московские художники, есть ли еще в Москве место, куда было бы приятно зайти «просто так». Может быть, «Гельман», или «TV», или «Айдан»? Нет, там белые стены, вышколенные секретарши, ощущение денег и полной безнадежности. И я думаю, что у «Spider», при всей внешней убогости, есть все шансы стать главным артистическим пространством конца 90-х.

Появившись в 1993 году на руинах I, знаменитой некогда Каширки, галерея, как казалось вначале, станет недолговечным ребенком, тем более что в первом сезоне интересы ее кураторов были целиком связаны с ностальгическим перебиранием оставшихся от alma mater фотографий, своего рода составлением семейного архива. Поворот наметился в 1995 году и был связан с активизацией молодого куратора Николая Палажченко, чья жизнь в галерее до этого времени была скорее утробной, а также с возвращением на московскую сцену Юрия Соболева, собравшего вокруг себя любопытную группу художников, впоследствии получившую название «Запасной выход». Галерея не отказалась от своих первоначальных интересов, связанных с художниками, ориентированными на индивидуальные мифологии (сам мир галереи крайне мифологичен, достаточно вспомнить звериные псевдонимы кураторов — Паук, Мышь, Кролик). Однако за этими не самыми интересными мифологиями и не самыми хорошими художниками галерея сохранила некое неуловимое и невидимое событие. Если меня спросят, что я имею в виду, то этот вопрос неизбежно поставит меня в тупик, но если в любой другой галерее происходит нечто в день очередного вернисажа, то в «Spider & Mouse» галерейный процесс никак не отделен от повседневного опыта ее кураторов, художников и зрителей. Именно повседневность и является событием, происходящим в ней. Быть художником означало за последние двадцать лет разные вещи. В 70-е это значило быть членом МОСХ, в 80-е — входить в НОМУ, быть концептуалистом и немного «кабачком», в 90-е — работать с галереей. (Забавно в этой связи вспомнить утверждение Гельмана о том, что он гарантирует своим художникам попадание в историю искусств.) Быть художником в Москве означало играть по определенным правилам. Но сейчас это время уходит. Последняя большая иллюзия — художественный рынок, на котором нас всех купят, — с треском развалилась. Быть современным художником стало абсолютно невыгодно. Многими это переживается как катастрофа. Правда, говорят при этом о кризисе репрезентации, об отсутствии свежих идей и новых художников, но очевидно, что на самом деле речь идет именно об отсутствующих деньгах. И мне кажется, что это исключительно позитивный процесс. Остались одни неудачники, те, кто не способен ничего добиться в других сферах жизни. О серьезной карьере в искусстве тоже можно забыть, единственное место от России надолго забито Куликом и его четвероногим другом. Даже такой исключительный функционер, как Осмоловский, тут уже может отдыхать. Все это значит, что можно никуда не бежать (больше некуда успевать), а спокойно работать или даже просто жить. И галерея на «Аэропорте» кажется наиболее подходящим местом для этого. Недавно одна француженка сказала мне, довольно презрительно, что «Spider» «типичное парижское место, где собираются русские».

В этой связи мне подумалось следующее. В 80-е годы многие из нас испытали искушение уехать. Кто-то эмигрировал, кто-то вернулся, некоторые остались. И вдруг стало ясно, что «Запад» сам настал вокруг нас, и еще выяснилось, что от него надо порой как-то защищаться. Мы оказались как бы эмигрантами, никуда не уехав. Подобное ощущение было знакомо художникам начала 80-х, лучше сех его выразил Звездочетов, придумав о себе миф как о западном шпионе. Но война окончена, регулярная армия сложила оружие и только некоторые «партизаны» пытаются «пускать поезда под откос». Для художника самым актуальным остается поиск позиции в новом пространстве. Можно как угодно относиться, например, к проекту Кулика, но невозможно не признать, что его успех связан в основном с новым (в отличие от кабаковского проекта) образом России и русского художника, причем таким, который хотела бы видеть в нас Европа. Иное дело, что мне, да и многим другим, не хотелось бы, чтобы о нас судили по «собаке Павлова», но реальность такова, что никакого альтернативного проекта за эти годы не было создано. Московские художники без устали продуцируют инсталляции в надежде ощутить себя в интернациональном контексте, забывая, что, хотя «Запад» и пришел к нам, мы не стали автоматически «западными» художниками, а остались аборигенами, которые интересны только тогда, когда занимаются каким-то своим магическим делом, никому, кроме них, в сущности, не понятным. Возможно, это печально, но вполне очевидно; и тем более странно, что критика и сами художники описывают художественный процесс исключительно в категориях постструктурализма. С одной стороны, я понимаю, что московская критика, да и никакая, наверное, другая, не в состоянии сейчас претендовать на создание собственной парадигмы, но, с другой стороны, нельзя не признать, что сегодняшняя местная реальность слишком специфична, чтобы свободно проецировать на нее принципы, созданные для описания иных процессов в иных пространствах.

Впрочем, в Москве практика всегда опережала теорию, а значит, дело за новым поколением художников. И, возвращаясь к галерее «Spider & Mouse», — возможно, это как раз то место, которое может стать площадкой для этого поколения (я говорю — поколения, а не направления). И, возможно, это поколение уже пришло. Из тех, кто так или иначе связан с пространством «Spider», я бы назвал Галину Леденцову и Аджера, художников, входящих в группу «Запасной выход», но которых уже невозможно рассматривать только как часть некоего коллективного тела. Тем, кто увидит в моем призыве почувствовать себя аборигенами стремление отказываться от «новых технологий» и вернуться к «наскальным фрескам», я могу указать на вышеупомянутых художников, включающих в свою работу весь арсенал современных средств, от видео до компьютеров, и остающихся при этом вполне интернациональными.

В конце концов неважно, с какими материалами мы работаем, но важно помнить, что у нас были свои боги и других уже не будет. Я стоял в подвале галереи, смотрел на фотографии Куми Сасаки, а в голове мелькали странные словосочетания: «итоговая выставка», «подведение итогов», «итоги», «ИТОГИ». Внезапно я понял, что смотрю на Гора Чахала, который сидит напротив и, не обращая внимания на происходящее, читает журнал «Итоги». Возможно, Гор просто делал тайный перформанс, последний, посвященный художнику Андрею Благому, но мне показалось странным, что из всех участников проекта (кроме Куми и Перчихиной) лишь я и он оказались на этой итоговой выставке. Пистолет, разлетевшийся вдребезги на улице Фонвизина, вырос у меня в кармане. Я сделал шаг к Гору. Он поднял на меня свои прекрасные глаза, и мы молча уставились друг на друга. Наконец я смог выдавить: «Гор, я видел твои последние работы. Скажи, на чем ты их сделал?» — «На холсте», — ответил Чахал.