Можно ли, в самых общих чертах, описать специфику художественного воздействия работ Ширин Несхат? Можно ли утверждать, что они воссоздают нечто достоверно существующее? Не будет ли это чистой воды спекуляцией и грубым обобщением? В случае Ширин Несхат подобная постановка вопроса отнюдь не лишена смысла: ведь схематичные обобщения, предрассудки, стереотипы и есть предмет ее творческих интересов, ведь, обращаясь к публике, она затрагивает темы, по которым уже давно сложились априорные — так сказать, «реди-мэйд» — суждения.

И именно в силу того, что она работает со стереотипами, художественное воздействие ее произведений оказывается провокационным: оно вызывает чувство неуверенности и даже страха. Ее образы — это хорошо известные медиа-клише, смысл которых достаточно ясен (хотя и не обязательно однозначен). К примеру; женщина с закрытым паранджой лицом — это ведь один из самых широко распространенных образов современного (фундаменталистского) мусульманского общества, символ исламского Востока, его непостижимой, иррациональной, отсталой, смутной и пугающей природы. Именно этот образ и использует Ширин Несхат в своих работах как основной мотив.

Предположение, что образ этот может быть «очищен» от закрепившегося за ним значения инаковости ориентального мира, будет, по всей видимости, наивным. Однако художница как будто не принимает это соображение в расчет: она реконструирует символ, искусственно утверждает, симулирует его. При этом асимуляция» как раз и ведет к его деконструкции, то есть к осознанию его асконструированной» природы. В творчестве Ширин Несхат можно усмотреть две основные стратегии этого «деконструирования». Первая — сделать очевидной двусмысленность конвенционального знака, вторая — установить неочевидную связь между идентификацией и игранием роли. Стереотип восточной женщины в парандже имеет несколько вариантов. Возможно, наиболее адекватный действительности — это образ угнетенной, пассивной женщины, смиренно принимающей свою несчастную долю, так как она не способна к осмысленному анализу ситуации, открытому взгляду в будущее и так как ее пассивность и фатальный консерватизм мешают ей занять активную и созидательную жизненную позицию. Но пресса доносит до нас и иной, более деятельный, но гораздо более опасный тип восточной женщины- молодой интеллектуалки, окончившей западный университет, но принявшей ислам и традиционную одежду, наивно полагая, что это приведет ее к иной современной идентичности. Нам же, однако, совершенно ясно, что эта ановая женщина Востока» наивно ища не-западной современной идентичности, «объективно» (хотя, возможно, и не сознавая этого) оказывает поддержку наиболее консервативным и фундаменталистским силам, которые непременно впоследствии обернутся против нее. Когда же придет неминуемое разочарование, у нее будут три выхода.

Возможно, осознав логику развития ситуации, она вернется к западным нормам и идеалам; может же статься, что она превратится в пассивную страдающую фаталистку; но также может случиться, что она еще более укоренится в своем радикализме, то есть она обернется третьим типом восточной женщины — религиозной фанатичкой, одержимой идеей исвященной войны» против неисламского общества и культуры, террористкой и революционеркой, абсолютно уверенной в своей правоте, в любой момент готовой пожертвовать своей жизнью и — без малейшего сожаления — жизнями других людей, женщиной по-своему яркой, но по этой причине еще более опасной. Безвольная и покорная жертва; наивная интеллектуалка, ищущая свою идентичность; яркая и опасная фанатичка — вот три женских типа, или лучше, три символа исламского мира, олицетворяемые образом женщины в черной парандже. Эти три женских образа подразумевают разные отношения к себе: от сострадания (что в определенных случаях оказывается чреватым так называемой «гуманитарной помощью») до страха и ненависти.

Западного зрителя задевает, что Ширин Несхат в своих работах удается, задействовав одни лишь стереотипы, создать сложный, противоречивый образ: она не меняет один стереотип на другой, представляющийся ей образом более достоверным, а пользуется лишь богатством, возможных, уже содержащихся в этом стереотипе смыслов. Ее работы провоксипивны не только потому, что ускользают от ясной идентификации, но и потому, что кажутся лишенными ясной «моральной оценки». Они, возможно, были бы не так провоксипивны, если бы оказались однозначно направлены «за» или «против» исламского фундаментализма, или редуцировались до критических примеров функционирования медиа, или того, как Запад создает из Востока образ фантазматического Другого (в мире, где идеи политической корректности становятся частью официальной идеологии, такие художественные решения вряд ли кому-нибудь показались бы провокативными) Так в чем же механизм провокатпивностпи этих работ? Я думаю, в некой неопределенности — дистанцировании и «влипании» в одно и то же время. Я думаю, это связано с психологической вовлеченностью художницы в ее собственное творчество. Она работает со стереотипами и клишированными представлениями и в то же время сама, своим телом отождествляется с ними, — например, с амплуа «фундаменталистки» или «террористкиМожно, конечно, предположить, что она лишь разыгрывает роль, не имеющую отношения к ее подлинной личности. Но мы также знаем, что «разыгрывание роли* часто сигнализирует именно об «идентифицированности» с нею и что роль, которая может восприниматься как нечто «чисто поверхностное» на самом деле функционирует как описанное Фрейдом отрицание (Verneinung), то есть служит, чтобы скрыть (а на самом деле показать) подавленную ролевую идентичность актера.

Я заговорил об этом не потому, что намереваюсь описать творчество художницы с помощью психоанализа, а потому, что пытаюсь объяснить способ воздействия работ Ширин Несхат, определяемый мной как апараноидальный конструктор». Зритель вправе задать вопрос: а что, если она действительно отождествляет себя с ролью? Что, если мы, полагая, что она работает с медиальными конструкциями и стереотипами конфликта цивилизаций, не заметим, что актриса вжилась в свою роль всерьез и целится в нас своим оружием? Что, если она действительно (пусть ав сердцах») готова пролить кровь? В этой ситуации мы оказываемся зажатыми между знанием и доверием, описанными в психоаналитической литературе: мы знаем, что это всего лишь роль, но мы ей не вполне доверяем.

Это тесно связано с другим подозрением, которое вызывают у меня работы Ширин Несхат, — стереотипы реальны. Стереотипы — не отвлеченные идеи, они суть действительны и действенны, они определяют место и роль человека и находятся в неких основополагающих отношениях с реальностью, в созидании которой они принимают участие. (Можно вполне предположить, что стереотип есть не что иное, как обобщение опыта, которое возвращается в исходный контекст в качестве контроля и силы, что это есть механизм конструирования своей идентичности через детерминизм Другого.)

Двусмысленность творчества Ширин Несхат (то есть то, что оно — как свидетельствует сама художница — «по-разному воспринимается мусульманами и европейцами) недвусмысленно указывает на ее основную изначальную позицию, на поднимаемый ею фундаментальный вопрос, а также на непременные условия восприятия ее творчества — творчества, как рожденного разделенностью современного мира, так и анализирующего механизм разделения. Я говорю о мире, разделенном на закрытые, часто враждебные культуры и цивилизации. Они понимаются как сравнительно замкнутые системы мышления, ценностей и норм, которые определяют смысл и место любой детали внутри культуры, делая ее осмысленной и полезной. Однако, если ты «естественным образом» можешь понять и оценить проявления своей собственной культуры, ты тем не менее не в состоянии так же понять иную культуру или цивилизацию, которая тебе покажется бессмысленной, чуждой и иррациональной. В работах Несхат присутствует один мотив, наглядно демонстрирующий эту инаковость другой цивилизации, — мотив, кажущийся на первый взгляд лишним, инородным или даже избыточным. Разумеется, я имею в виду арабскую вязь, которой исписаны ее работы. Европец в большинстве случаев будет не в состоянии прочесть и понять эти письмена (Тот факт, что он не говорит на фарси и Вена — самый восточный город, где он когда-либо побывал, не мешает ему, однако, быть «знатоком исламского фундаментализма» — я уже встречал таких знатоков.) Для него арабская вязь — это чисто чувственное, зрительное присутствие, овеществленный орнамент, с одной стороны, свидетельствующий о существовании некоего смысла, но, с другой, скрывающий этот смысл в себе Перед нам еще один пример того, как недостаток понимания заполняется стереотипами. Особенно очевидно этот механизм проявляется в конфликте западной и исламской цивилизации. Эдвард Сайд, возможно, был прав, когда критиковал теорию «столкновения цивилизаций» Самуэля Хантингтона, который описывал различные цивилизации как замкнутые в себе герметичные сферы. Однако, несмотря на то что нетрудно показать, что отношения как внутри, так и между отдельными цивилизациями чрезвычайно богаты и полноценны, хантингтоновский анализ во многом эффективен, позволяя разобраться в противоречиях современного мира Все мы можем свидетельствовать, что глобальная политика следует на самом деле хантингтоновской концепции. Мало сказать, что стереотипы отражают реальность, на самом деле они создают и формируют ее.

 

Перевод с английского КОНСТАНТИНА БОХОРОВА