У меня сложилось впечатление, подкрепленное цифрами: в Австрии — 50 тысяч художников, жителей Вены — полтора миллиона, так что плотность населения художников, по-моему, критическая. Так вот у меня сложилось впечатление, что Австрия собиралась быть великой империей. Да и была ею, несомненно. И масштаб Вены заложен имперский. И размеры памятника Марии-Терезии тому доказательство: ее приближенные у подножия урона сидят на лошадях размером со слона, а ее саму можно измерить, думаю, только в десяти бегемотах. Но с империей не вышло, и все образовавшиеся пустоты, как ватой, заложили современным искусством.

Так что в Вене и правда множество выставок, и еще много рекламы выставок на трамваях, автобусах (значит, все оплачивает муниципалитет). Посмотрели мы выставки Кристо в домике а ля Гауди, в Венском культурном центре. Было там еще две выставки, но не припомню, чьи. В действительно очень хорошей галерее Питера Пакеша — выставка Пистолетто. Крайняя степень элегантности: зеркала в углу и фотография в рост сидящего мужчины на другом зеркале. Мне, честно, очень понравилось, эти работы можно представить в интерьере дворца, причем неважно, современного или старого, они сохранили масштаб и качество искусства для королевских коллекций. Сочетание современного уровня техники, чувства времени с пластикой — гармонично. Словом, просто красиво получилось. Кстати, последняя работа галереи Пакеша — так нам рассказывали — инсталляция И.Кабакова на Венецианской Биеннале. Так что не обольщайтесь, что мы представили Кабакова, это Пакеш его представил. Он вообще единственный, кто интересуется нашими художниками в Вене, но зато он No 1. Правда, и польского, и восточногерманского художника мы в галереях встречали. Причем выставка польского сразу показалась родней, чем увиденные австрийские: больничная стилистика, жесткий неосюрреализм, патологичность и ощущение опасности — все это было роднее, чем австрийские проблемы.

Вернее, главная проблема там — с проблемами: крайняя степень комфорта, уюта, спокойствия Вены, невероятная доброжелательность и нежность жителей друг к другу (напоминающая фильмы тридцатых годов о пионерах — каждую старушку хватают несколько человек), все прелести развитого социализма — бесплатные лекарства и т.д. Метро, в котором ни на входе, ни на выходе ничего не спрашивают, только сигареты у входа гасят в больших пепельницах. Мягкость обстановки необычайная, на Германию с ее комплексами совсем не похоже, даже китч и тот смягченный, не немецкий. Думаю, трудно там быть молодым художником. Все-то у них есть, и мастерские, и огромный центр альтернативной культуры, правда, уму непостижимо чему альтернативной. В просторах старой фабрики центра WUK, с белоснежными залами и невнятным искусством, я все время думала, что рядом Югославия, и там беженцы, которым некуда бежать, и смерть каждый день, а тут тишь да гладь обломовская, призывающая югославов немедленно помириться, а то их в угол поставят. По-моему, у людей есть право и страдать, и умирать как им хочется. Лучше бы пригрели тех, кто хочет спастись, но этого-то они и не сделают — вроде на улице кого-то убивают, а они кричат из дома: «Полиция, уймите их, нам спать мешают» и называют это — гуманизмом. Вот до каких мыслей меня изобилие австрийского искусства довело.

Самый «крутой» молодой художник изображает вместо всего мясо. Кусок мяса вместо горы в пейзаже, вместо младенца на руках Марии, правда, я не нашла у него «св. Франциска Ассизского, проповедующего сосискам». Еще не придумал, но близок. Думаю, что это у него не соц-арт, а скорее, как у акына, что видит, то и поет. Искреннее творчество. Его сосед трудился над большим портретом с шиллинга, очень качественная была работа, трудоемкая, и кажется, тоже без всякой иронии. Я никак не хочу сказать, что наши художники лучше. Это не так, но их положение у нас привлекательнее, уникальнее, сами они о себе больше думают и больше себя любят, а это немало.

Я ехала в Австрию, как в страну Моцарта, но ничто мне там о нем не напомнило, скорее, все говорило о венском стуле, которому, кстати, Австрия и правда многим обязана. И о венском шницеле — еде имперского масштаба. И то, что меня и вправду совершенно пленило, так это экспозиция музея МАК — прикладного искусства, где каждый зал заказан как инсталляция из старых экспонатов современным художникам — звездам. Бегущая строка Дженни Хольцер, скрывающаяся за пышным орнаментом стены, гениально с ним уживается ее же инсталляция мебели. Рядом зал истории венского стула, тоже совершенно гениальная экспозиция: стулья стоят за экранами, а зритель идет по белому светящемуся коридору, в котором стулья просвечивают как в театре теней — четкой графикой спинок, серебристым намеком на объем. Эта дематериализация утилитарной вещи, ее прославление как вершины изящного, грезы — вот это достойно родины венского стула, причем без всякой иронии.

В этом же музее — потрясающая выставка Вито Аккончи. Одна из лучших, какую я видела в жизни, когда начинаешь понимать, зачем тысячи художников делают свои невнятные инсталляции: затем чтобы один из них сделал это великолепие ценой в 500 тысяч долларов -таковы деньги, потраченные на грандиозную инсталляцию из травяных лестниц и пространства, в котором есть намек на лабиринт. Это на самом деле убеждает в значимости современного искусства.

Вторая очень большая выставка, не уместившаяся в одном, весьма не маленьком зале, называлась «Разбитое зеркало» и была посвящена теме живописи в современном мире инсталляций. Там известнейший куратор Каспер Кениг сопоставлял работы типа измайловских, маленькие и жалкие, с огромными работами известных художников всех направлений — минималистов, гиперреалистов (кстати, мне вдруг очень понравившегося Эдварда Рашэ, и очень симпатичные работы на пластике Зигмара Польке) и много еще, включая академизм, абстракцию. Вероятно, если бы я прочла очень хороший каталог по-немецки, я бы поняла, к каким выводам пришли кураторы, все это вместе собрав. Без объяснения не очень понятно. Сопоставление масштабов очевидно и так, то, что художники, пользуясь красками, добиваются различных результатов — тоже, вроде, заметно. Но выставка огромная. Может, они хотели понять, может ли живопись передать те же современные эмоции, что возможны в инсталляции? Такой, например, как в галерее «Метрополь» у художницы Джулии Шер, которая построила нечто вроде туалета в женской тюрьме с очень строгим режимом, с тотальным контролем каждого сантиметра пространства на мониторах, с омерзительно розовыми стенами. В общем, тема как бы модная, феминистическая — женщина и насилие, сделано весьма убедительно, агрессивно, жестко. На живописной выставке такого чувства дискомфорта нет. Там самый радикальный — Он Кавара, который всю жизнь делает только этикетки с датами своих работ. Этикеток довольно много, так что видно, что художник трудолюбив и часто посещаем вдохновеньем.

Если уж вспомнить о феминизме, то немногочисленную, но лениво-шумную женскую демонстрацию мы видели: 10 матерей требовали больше детских садов, 12 лесбиянок — большей любви к себе, в общем, смешновато. Так вот, в первый же вечер в Вене мы попали на открытие, вернее, чествование почтенной и всеми любимой австрийской художницы, в тридцатые годы спроектировавшей множество зданий в Союзе. Когда вдруг мы увидели картинки, убожеством напомнившие коммунальные серии Кабакова, и узнали, что это было спроектировано специально и называлось «детская комната для бедной семьи», и деревянный стульчик с дыркой, на котором все мы посидели, то тут хотелось пропеть «за детство убогое наше спасибо, дизайнерша, Вам». Так что много нас роднит с миром, о чем мы и не догадываемся.

И все же ничто не сравнится с количеством инсталляций в Доме культуры города Линца. Это очень большое здание, как Бетания в Берлине, в 3 этажа монастырская школа и госпиталь. И в каждой комнате по инсталляции. Первые три показались вполне интересными. Казалось, что это развитие одной темы — множества в разных измерениях. Сначала в огромном зале весь пол был устлан мусором этого района (а это, кстати, родина Гитлера), аккуратно разложенным, даже с алтарем. Осматривать все надо было с мостков, как над водой -над временем. Во втором зале стояли колонны, спрессованные из старых открыток и фотографий женщин, в третьем — тема смерти множества людей в один момент в газовой камере — одинаковая для всех дата смерти в списках. Потом комната, воспроизводящая интерьер некой дамы с белой сумкой из фотоальбома, купленного в фотомаркете. А потом еще много интерьеров: то памяти отца, то еще чего, и множество предметов на полу, и вообще — тема множества раскрылась, как просто множество инсталляций. Если учесть, что директор был очень любезен и каждую старался вдолбить нам как школьникам на экскурсии, а до этого мы осмотрели с Ригвавой и Осмоловским «Аре электронику», тоже не маленькую выставку, то у меня началась просто паника.

Я представила себе количество искусства на душу населения Линца и поняла трагедию художника на Западе. По крайней мере, в Австрии их — как таксистов. Нет никакой уникальности позиции, ты просто один из множестве. Это такая же работа, как клерк в банке, но в банк «возьмут не всех».