Зрелище, что встречает посетителя Европейского Торгового Банка, весьма характерно для постсоциалистической и неокапиталистической Москвы. Свернув в арку с Мясницкой (бывшая Кирова) прямо напротив дома Корбюзье, попадаешь в типичный двор-колодец доходного дома периода высокой эклектики. В окружении полностью руинированных строений с пустыми окнами и провалившимися пролетами взгляд упирается в свежевыложенный гранитом портал — вход в банк. Симптоматичен уже и этот пейзаж, подпадающий под классическую соцреалистическую иконографию типа «старое и новое»: с лубочной наглядностью он демонстрирует метастазы «новых экономических структур», внедряющихся и обживающих развалины социалистической экономики.

Тем не менее все, что предстает в этом ирреальном и сценографическом мире руин, абсолютно реально: в кассе считают деньги, на столах мерцают дисплеи реальных компьютеров и вполне достоверные русские «яппи» снуют в коридорах. Столь же реальна и развешанная по стенам коллекция, вполне адекватно отражающая состояние актуального русского искусства. Ее экспозиция обладает рядом специфических и достойных описания черт.

В отличие от типового и нивелированного характера западных корпоративных коллекций, составленных приглашенными экспертами, коллекция на Мясницкой крайне персональна: она целиком и полностью отражает вкус президента банка Владимира Овчаренко и его альтер-эго Олега Кулика. Социоэкономическая коннотация здесь достаточно очевидна: русский бизнес делается сегодня не анонимными структурами, а личностями-авантюристами. Личности пока еще порождают структуры и доминируют над ними, а не корпорации растворяют в себе индивидуума. Впрочем иначе как индивидуальной прихотью или личной страстью и не могут создаваться ныне серьезные корпоративные коллекции. Ведь из-за аморфного состояния, в котором пребывает российская художественней) жизнь, из-за непроясненности авторитетов и иерархий, из-за отсутствия верифицированного обществом списка «звезд», механизм построения корпоративного имиджа с помощью искусства явно не срабатывает. Однако аморфность состояния отечественного искусства структурно узнает себя в аморфности отечественного капитала, с присущей ему непроявленностью денежных потоков и невыявленностью характера производительных сил и производственных отношений. Если в развитых посткапиталистических обществах корпоративные коллекции есть факт «откупа» капитанов индустрии от социалистическо-распределительных поползновений общества, а также один из компонентов разнонаправленной рекламной кампании, то в России новые коллекции есть сублимация чисто экзистенциальных проблем их владельцев.

Подтверждается это и самим характером экспонирования произведений в интерьерах офисов и операционных залах. В отличие от стерильного дизайна западного офисного интерьера, в банке на Мясницкой развеска скорее напоминает экспозицию частной коллекции в частном доме. Вещи здесь расположены очень густо, подчас в два ряда, впритык, что выдает желание владельца ежедневно и ежечасно видеть любимые произведения, имея их перед глазами. У кассового окошка повешено соцреалистическре полотно «Рубка капусты», являя собой экспозиционный кунштюк, подобный тем, к которым любят прибегать коллекционеры, когда изощряются, в лукавстве, подбирая работы для туалета или спальной комнаты. Кстати, вопреки дизайнерским стараниям Кулика, сквозь банковский интерьер достаточно очевидно просматривается планировка большой квартиры доходного дома, по всей видимости, превращенного впоследствии в густую коммуналку. Домашность, семейственность есть, видимо, еще одна черта русского бизнеса эпохи первичного накопления, когда доверяют не контрактам и договорам, скрепленным лойерскими печатями, а лишь личным и кровным связям. В банке на Мясницкой, типологически являющем собой нечто среднее, между финансово-инвестиционной корпорацией и меняльной лавкой, авторов этих строк любезные хозяева угощали на дизайнерской мебели и из авторского фарфора. Кофе при этом каждый насыпал себе прямо из стоящей на столе банки «НЕСТЛЕ».

И все-таки самое знаменательное, что являют собой интерьеры банка, — это сама коллекция: совершенно беспрецедентная по своему характеру. Именно здесь впервые встретились в одном пространстве представители двух исторически враедебных друг другу составляющих отечественного искусства последних десятилетий — «официального реализма» и «подпольного концептуализма». Это странное сочетание выдает генезис нового русского капитала, который, как и всякий ранний капитал, имеет преимущественно спекулятивную (в политэкономическом смысле) природу и, как правило, сложился в результате авантюристических рисков с социалистической экономикой и партийными деньгами. Впрочем, с этой точки зрения, включение соцреализма в коллекцию банка декларирует историческую преемственность несравненно более честную, нежели декоративные гербы нуворишей типа братьев Стерлиговых. Казалось бы, выросшие из подпольного, полукриминального состояния, «новые экономические структуры» должны были бы отождествлять себя с бывшим художественным андеграундом, что, как известно по деятельности галереи «Риджина», ранее и происходило. Однако ныне, превратившись в могучие опоры экономической власти, «новые структуры» припадают к эстетике тоталитарного государства, видимо, несравненно более эффективно выполняющей репрезентативные функции. Как это ни парадоксально, в России в роли любимца транснациональных корпораций Фрэнка Стэллы оказался Гелий Коржев, а не типологически более близкие американскому автору отечественные художники типа Александра Юликова и Ивана Чуйкова.

Наконец, симптоматика коллекции Европейского Торгового Банка выдает и нечто более глубинное и значимое: совершенно новое постидеологическое видение истории. Очевидно, что и Владимир Овчаренко, и его художественный консультант Олег Кулик — фигуры, «всплывшие из небытия», и поэтому для этих «новых людей» постсоветской эпохи история предстает в совершенно новом виде, где старые разборки «верха» и «низа», идеологического официоза и мученического подполья оказываются снятыми. Вот почему именно банк есть сейчас то единственное место, где история смогла наконец-то предстать в своем целокупном, идеологически нерасчлененном, синхроническом виде. Это не могло произойти ни в Третьяковской галерее — учреждении, еще генетически связанным со старым режимом, а посему до сих пор не допускающим в свое собрание серьезную коллекцию бывшего андеграунда, ни в альтернативных музейных инициативах, движимых пафосом восстановления исторической справедливости, а потому все еще идеологизированных и не допускающих в свои стены бывших предержателей художественной власти. «Новые» же люди напоминают безродных флибустьеров эпохи первоначального накопления, которые наполняли новоприобретенные палаццо портретными галереями, купленными у родовитых, но обедневших феодалов, где на стенах могли вполне оказаться рядом портреты рода Монтекки и предки династии Капулетти.

 

Коллекция Европейского Торгового Банка красноречиво свидетельствует, что «историю» «новые люди» себе уже присвоили. Но тот, кто присваивает себе прошлое, на самом деле претендует на будущее. Новая экономическая власть предлагает синтетическое, цельное видение истории, так как в утверждении нового порядка ей не нужно расколотое и фрагментированное прошлое, а нужен монолитный образ, воплощающий собой культурную мощь большого государства. Новая власть прагматична и лишена идеологических предрассудков: в своем утверждении она готова использовать как Коржева, так и Кабакова.