Выпуск: №1 1993
Вступление
КомиксБез рубрики
Песня о МосквеГеоргий ЛитичевскийСтраница художника
Тотальная БеспомощностьКатрин БеккерИнтервью
Актуальное интервью. ХЖ №1Гия РигваваСимптоматика
Русская коллекция «Европейского банка»Виктор МизианоТенденции
На путях «Раскартинивания»Александр СоловьевТенденции
Что такое «оперативный реализм»?Николя БурриоПубликации
Улыбка ДжокондыДмитрий ГутовПисьма
Открытые письмаОлег КуликТенденции
Круглый годЕкатерина АндрееваПутешествия
Венские каникулыЕлена КурляндцеваСтраница художника
Страница художника. Фарид БагдаловФарид БагдаловВыставки
Тонущая ВенецияВиктор МизианоВыставки
Дегенеративное Искусство: cудьба Авангарда в Нацистской ГерманииБорис ГройсВыставки
60-е: еще раз про любовьВиталий ПацюковВыставки
Выставки. ХЖ №1Евгения КикодзеКниги
Беседы «Художника» и «Литератора»Юрий Лейдерман«Х.Ж.»: Уже год ты работаешь на ответственном посту в Министерстве культуры России. Как ты оцениваешь этот опыт? Каковы его итоги?
Л.Б.: Мое включение в официальную жизнь было для меня полной неожиданностью. Я себя к этому не готовил, в эту сторону никогда не смотрел. Однако пошел на это, подумав, что через государственные структуры смогу осуществить какие-то важные проекты, воплотить какие-то наши чаяния.
Идя сюда, я не питал никаких особых иллюзий о положении дел в этом ведомстве, однако столкнулся здесь с ситуацией более чем плачевной. Даже элементарное делопроизводство, которое когда-то здесь работало, кончилось, встало. Пришлось начинать все сначала. И тут я вынужден был столкнуться с проблемой, острейшей для всей нашей культуры — круг людей, тех, кто способен хоть приблизительно понять, что происходит и чего хотелось бы достичь, крайне узок. И люди эти, как и я, совершенно не собирались идти на чиновничью, министерскую работу. Собрать эффективную «команду» стоило большого труда. Совместно с нею и был выработан некий план, более или менее четкая программа действий.
«Х.Ж.»: Может, ты расскажешь, кто эти люди?
Л.Б.: Да ты их, вероятно, всех знаешь. Это прежде всего Иван Порто, мой заместитель. Хороший искусствовед с точным глазом, прекрасно видит вещи (он автор книги о Крымове), а кроме того, человек с колоссальным" опытом министерской работы. Это Василий Поликаров, тоже искусствовед очень талантливый (читали, может быть, его работу об Александре Иванове?) и тоже работал в Министерстве культуры, правда, союзном. Этими двумя сотрудниками я как бы изначально обеспечил себе связи с предыдущим опытом.
Затем Валерий Перфильев, который был ответственным секретарем журнала «Искусство», человек пишущий и тоже с большим опытом и хорошей ориентацией в той инфраструктуре, которая нам досталась. Таковы, так сказать, «ортодоксальные» члены команды. Их балансируют люди более радикальной ориентации. Это Татьяна Могилевская — искусствовед, специалист по современному зарубежному искусству (но при этом хорошо ориентируется в нашем). Ирина Базилева- не искусствовед, но тоже хорошо знает современное искусство (работала в галерее А-3); занимается вопросам координации новых и старых структур. Лена Романенко — искусствовед, работала в выставочном отделе ЦДХ, знает, как организуются выставки, и занимается этим. Наконец, Михаил Миндлин — искусствовед и художник, человек очень энергичный; прекрасно знает современных художников. И еще, видимо, будет работать Элла Пинчукова, совсем молодая девочка, год назад окончившая университет. Кроме того, я мечтаю взять человека с юридическим образованием -в нашем деле это совершенно необходимо, бот и все, вся «команда». Конечно, собрались люди разной психической конституции, работать как чиновники, кроме Поликарова и Порто, мы не умеем, я на это очень сержусь. Но все учимся.
«Х.Ж.»: Какие бы ты выделил направления в вашей работе?
Л.Б.: Одним из важнейших направлений оказалась деятельность по координации различных инициатив и организаций. Раньше подобная задача была достаточно элементарной: координировать надо было лишь Союз художников и Академию. Теперь все значительно усложнилось: появились многочисленные новые институты, замкнутые на свои, частные интересы, полные сепаратистских устремлений. Одним из позитивных итогов года я бы назвал возникшую в последнее время как у организаций, так и у отдельных личностей тенденцию к преодолению замкнутости, выход на сотрудничество. Это означает, думаю, что у нас начала складываться новая культурная среда.
Еще одним важным результатом года я считаю включение профессионалов в различные существующие при Министерстве и вокруг него комиссии и советы: в Координационный совет, в Государственную экспертную комиссию, в Совет по монументальному искусству и другие. Это важно, так как к принятию решений теперь привлекаются реальные люди, эксперты, а не начальники, как это было раньше. Чиновники у нас вообще не допускаются к участию в общественных советах. Только независимые эксперты принимают решения о том, какие из заявленных проектов целесообразно поддерживать. Они же корректируют недостаточно аргументированные заявки. Ну, например, поступает заявка явно старого типа — на финансирование отчетной выставки какого-то областного отделения художников. Можно отказаться — но можно и поработать с ней, откорректировать, превратить ее в действительно проблемный концепционный художественный проект.
Очень важно сейчас найти правильный метод работы в ситуации, которая уже не отмечена, как раньше, противостоянием официоза и подпольной культуры. Поддерживать теперь имеет смысл проект как таковой, за его чисто творческие самоценные достоинства, поддерживать фигуру куратора, а не чиновничьи разработки.
Какие-то первоначальные достижения есть и в области международных контактов. Хотя говорить о них, пожалуй, еще рановато. Это и успех Кабакова на Венецианской Биеннале, и разрабатываемые сейчас большие проекты с Германией, Францией, Соединенными Штатами. Крайне важно, что отказались от старой практики небрежно составленных выставок, которые через Общества дружбы рассылались по всему миру, сильно дискредитируя нашу художественную ситуацию. Начали мы, хотя еще и более чем скромно, помогать общественным инициативам типа Центра современного искусства, Института современного искусства. Начинаем поддержку независимых учебных заведений — Высшей школы деятелей сценического искусства, например, разработали формы поддержки журналов.
Я думаю, именно в этом году совершенно изменилось место Министерства в общем контексте художественной жизни, его взаимоотношения с различными новаторскими инициативами. Выставки в галереях «1.0» и «Школа», выставка о 60-х годах в Центре и выставка Лейдермана или акция Гии Ригвава — а это заметные события года происходили уже не вопреки официальным ведомствам, а параллельно, в пандан. Вот что мне кажется важным.
Многие теперь говорят о «новом конформизме бывших нонконформистов». Я бы сказал по-другому: наконец-то создаются предпосылки для нормализации художественного процесса, введения его в нормальные рамки. И если порой ощущается противодействие старых структур (точнее, не структур — их уже фактически не осталось, а отдельных персонажей, раздраженных выпадением из социума, из ситуации), то я думаю, что со временем все образуется, вели мы не будем их отталкивать. И говорю это не из чиновничьего лицемерия, а потому что действительно так думаю. Даже традиционная форма Союза художников может оказаться полезной, особенно для внемосковской ситуации, для провинции, где нет еще общественных инициатив нового типа и где процесс обновления может идти через структуры Союза. Крайне важно только, чтобы к руководству пришли действительно новые люди.
Конечно же, этот год был для нас всех, новых работников Министерства, очень трудный, он ушел на то, чтобы выйти из совершенно тупикового положения. Говорить о серьезном плане работы в этом сезоне просто не приходится. Многое было сделано с лету, случайно. Следующий же сезон мы уже готовим всерьез и тщательнее. И все-таки, надеюсь, у всех, кто имел с нами дело в этом году мы завоевали доверие.
«Х.Ж.»: В какой мере работа Министерства культуры носит гласный характер? Как контролируются те или иные решения Советов, Комиссий?
Л.Б.: Контакт с прессой пока у нас еще не налажен, но это чисто организационная проблема. Мы крайне заняты и не можем постоянно ходить и рассказывать о нашей работе. В ближайшее время, надеюсь, будет выходить бюллетень с подробным перечнем проектов, планов. А вообще приходите, контролируйте, печатайте в своем журнале все, что хотите. Мы не скрываем.
«Х.Ж.»: Последний вопрос: а ты не жалеешь?
Л.Б.: Конечно же, радости большой мне эта работа не доставляет, честно говоря. И образ жизни пришлось менять. И все кругом недовольны, и слева, и справа. Но жалеть — не жалею. Все-таки это новый опыт, новый взгляд на вещи. Конечно же, этот год я мог бы потратить с большим эффектом для себя. Сейчас есть масса возможностей ездить, делать проекты. Но, с другой стороны, я думаю, что, останься все как было, я вряд ли мог бы прийти сюда, в Министерство, с просьбой о помощи.
«Х.Ж.»: Как бы ты мог оценить прошедший художественный сезон?
Г.Р.: Сейчас, когда можно оглянуться назад и оценить то, что произошло, кажется, что очень многие объективные причины собрались вместе и двигались в одном направлении; плюс какие-то вещи, которые я не отношу к объективным причинам. Они скорее похожи на некоторые случайности, но я уверен, что и они не с неба упали. Так вот, для начала произошло то, что все как-то выдохлось. Какая-то туфта вокруг! Это ощущалось уже к 1992 году, и даже раньше! Потом — все большее и большее проявление того, что можно было бы назвать «кто во что горазд»... В результате же свершились радикальные изменения — Исчезновение каких-то фигур, приход других фигур к делу. Это закономерно. И все это свершилось е этом сезоне. Именно обозначение начал. Поэтому сейчас все ждут со следующего года какого-то нового и интересного этапа. Почему? Потому что все обозначилось в этом сезоне! Выставки, которые состоялись, может, и не показали разницу в материале, но разницу в атмосфере они обозначили. Те же галерейные выставки, выставки Центра современного искусства, выставка Гельмана в ЦДХ... По материалу они не отличались от всего предыдущего, но по направленности я бы отметил большую разницу. Поэтому явно переломным был именно этот сезон. Многие сейчас в Москве буквально взахлеб рассказывают о своих идеях на будущий год, о кураторских проектах, в которые они приглашены. Я имею в виду семинар Подороги, гамбургский проект Центра современного искусства. И все это возникло сейчас! Можно еще отметить какие-то сопровождающие вещи. Например, весь год прошел без журналов. Но вот весной возникла «Газета ЦСИ», и ваш журнал вроде бы продвигается к осуществлению. Проясняется структура Центра современного искусства, которая, как мне кажется, завладевает сейчас всей сферой. Причем завладевает не в каком-то агрессивном смысле, а наоборот, в каком-то положительном качестве, абсолютно не закрываясь, а оставаясь открытым. Вот основные вещи, которые я хотел бы отметить.
«Х.Ж.»: Какие художники были тебе интересны за последний год?
Г.Р.: Вообще-то художники, которые мне запали в душу, очень разные. Но то, что меня впечатлило, что вызвало уважение и интерес, так это, во-первых, Лейдерман. Мне кажется, что по классу работы у нас сейчас ему нет равных. Мне не нравится, например, тот субъективизм, который является вообще основой его творчества; он для меня абсолютно не приемлем. Но класс его работы вызывает у меня огромное, огромное восхищение! Во-вторых, Осмоловский. Нельзя не заметить его яркости как артиста. Конечно, есть вещи, которые у него сейчас отсутствуют, но я уверен, они у него будут. В двух словах, мне кажется, что если бы ему немного подучиться, набраться опыта... вещей плохих и хороших — это пошло бы на пользу. Последние работы Гутова мне понравились качествами, которыми они обладают. Какой-то поэтикой, каким-то лирическим чувством. Восприятие вещей у него не расхлябанное, а кристаллическое. Из той выставки, которую курировал в Центре Осмоловский, я запомнил Бренера. Работа поразила меня своим материалом, хотя форма, в которую он был организован, показалась немного примитивной. Я еще прочитал его второй материал: так какая же у него должна быть длинная рука, чтобы достигать истину!
«Х.Ж.»: Прости за несколько нескромный вопрос. В предстоящем сезоне ты предполагаешь жить в Москве?
Г.Р.: В Москве.
«Х.Ж.»: Не в Тбилиси и не в Мюнхене?
Г.Р.: Я ощущаю, что место, к которому я принадлежу, — это Москва!
«Х.Ж.»: Каковы, с твоей точки зрения, итоги последнего художественного сезона?
А.Е.: Важнейший итог — прогрессирующий распад коллективных образований: групп, сообществ, мастерских. Эпический монолит андерграунда давно в прошлом. Но и сменившие его «номы», существовавшие в одной системе координат, в общей географии и исторической ситуации — исчезают. Конец Трехпрудного, последнего места, куда по четвергам сходились все «свои», в этой связи весьма символичен. Нет больше общего движения, а, стало быть, и его предыстории, истории, актуального состояния и перспектив развития; нет общих врагов и союзников, партнеров, соратников, товарищей; нет, соответственно, и бесконечно воспроизводившихся ролей, амплуа, дискурсов. Каждый сам по себе в своем приватизированном пространстве искусства, в воображаемом художественном процессе. Кто еще в «московском концептуализме», кто в «авангарде», кто в «постмодернизме», кто уже полностью слился с «Западом». Но все это чисто ментальные построения, частные мечтания, никакой реальностью не обладающие. Никто не для кого не обязателен. И потому возникает впечатление, что хотя художников у нас много, а «русского искусства» не существует. И слава Богу, кстати сказать. Ведь эта локальная общность дала нам номарха — одного полноценного Мастера, имеющего право на персональную судьбу, и дюжину его сподвижников. Все. А новая ситуация одиночества хотя и весьма жестока,, но совершенно необходима для появления сильных художников. Так вот, из-за этой предельной раздробленности выставки в истекшем году были по большей части персональные. «One man show» либо художников, либо кураторов.
Если же говорить о новом в самих художественных стратегиях, то здесь я.бы выделил три момента. Во-первых, выход за рамки жанрово и устоявшегося типа художественного продукта, штучного произведения, будь то картина, стенд, инсталляция или акция. Вообще феномен произведения, некоего мыслительного или физического авторизованного пластического единства, чрезвычайно девальвировался. «Работе»-результату предпочитается работа как процесс — некая сумма объявленных, «рамированных», но также и скрытых действий, растянутых во времени и осуществляемых в различных пространствах. Так, скажем, отдельные вещи трехпрудников, подчас совершенно ничтожны, но в целом все существование этой колонии есть емкий, во многом пародийный художественный проект, замечательно исполненный и разыгранный его автором. То же можно сказать и о творчестве Осмоловского, в чьем персональном проекте задействованы не только вполне конвенциональные произведения, но также всевозможные социальные, политические и экзистенциальные акции, а главное, люди — художники, кураторы, экстремисты, поступками которых он искусно манипулирует. Словом, в отличие от опусов «Медгерменевтов» или Захарова, новые проекты не ограничиваются художественной реальностью вымысла, а конструируют подлинные жизненные ситуации. В этом мне видится второе важное новшество. Наконец, третье заключено в активном использовании самого себя, своего тела, языка, поведения. Раньше автора было почти не видно — его заслонял персонаж. Теперь зачастую виден почти что один только автор, подвергающий и свою художественную карьеру, и судьбу, и жизнь всевозможным испытаниям, диктуемым логикой проекта. Ну, ты знаешь — валяется вдрызг пьяным, дебоширит, совершает политические провокации, левитирует, занимается черной магией, мистикой. А также тем, о чем как-то не принято говорить. Монро, Гурьянов, Тер-Оганьян, Ольшванг — многие нынче выступают в этой двойственной, даже двусмысленной роли хозяина и слуги, властелина и жертвы собственного замысла.
Интервью брал ВИКТОР МИЗИАНО