Выпуск: №1 1993

Рубрика: Интервью

Актуальное интервью. ХЖ №1

Актуальное интервью. ХЖ №1

«Х.Ж.»: Уже год ты работаешь на ответственном посту в Министерстве культуры России. Как ты оцениваешь этот опыт? Каковы его итоги?

Л.Б.: Мое включение в официальную жизнь было для меня полной неожиданностью. Я себя к этому не готовил, в эту сторону никогда не смотрел. Однако пошел на это, подумав, что через государственные структуры смогу осуществить какие-то важные проекты, воплотить какие-то наши чаяния.

Идя сюда, я не питал никаких особых иллюзий о положении дел в этом ведомстве, однако столкнулся здесь с ситуацией более чем плачевной. Даже элементарное делопроизводство, которое когда-то здесь работало, кончилось, встало. Пришлось начинать все сначала. И тут я вынужден был столкнуться с проблемой, острейшей для всей нашей культуры — круг людей, тех, кто способен хоть приблизительно понять, что происходит и чего хотелось бы достичь, крайне узок. И люди эти, как и я, совершенно не собирались идти на чиновничью, министерскую работу. Собрать эффективную «команду» стоило большого труда. Совместно с нею и был выработан некий план, более или менее четкая программа действий.

«Х.Ж.»: Может, ты расскажешь, кто эти люди?

Л.Б.: Да ты их, вероятно, всех знаешь. Это прежде всего Иван Порто, мой заместитель. Хороший искусствовед с точным глазом, прекрасно видит вещи (он автор книги о Крымове), а кроме того, человек с колоссальным" опытом министерской работы. Это Василий Поликаров, тоже искусствовед очень талантливый (читали, может быть, его работу об Александре Иванове?) и тоже работал в Министерстве культуры, правда, союзном. Этими двумя сотрудниками я как бы изначально обеспечил себе связи с предыдущим опытом.

Затем Валерий Перфильев, который был ответственным секретарем журнала «Искусство», человек пишущий и тоже с большим опытом и хорошей ориентацией в той инфраструктуре, которая нам досталась. Таковы, так сказать, «ортодоксальные» члены команды. Их балансируют люди более радикальной ориентации. Это Татьяна Могилевская — искусствовед, специалист по современному зарубежному искусству (но при этом хорошо ориентируется в нашем). Ирина Базилева- не искусствовед, но тоже хорошо знает современное искусство (работала в галерее А-3); занимается вопросам координации новых и старых структур. Лена Романенко — искусствовед, работала в выставочном отделе ЦДХ, знает, как организуются выставки, и занимается этим. Наконец, Михаил Миндлин — искусствовед и художник, человек очень энергичный; прекрасно знает современных художников. И еще, видимо, будет работать Элла Пинчукова, совсем молодая девочка, год назад окончившая университет. Кроме того, я мечтаю взять человека с юридическим образованием -в нашем деле это совершенно необходимо, бот и все, вся «команда». Конечно, собрались люди разной психической конституции, работать как чиновники, кроме Поликарова и Порто, мы не умеем, я на это очень сержусь. Но все учимся.

«Х.Ж.»: Какие бы ты выделил направления в вашей работе?

Л.Б.: Одним из важнейших направлений оказалась деятельность по координации различных инициатив и организаций. Раньше подобная задача была достаточно элементарной: координировать надо было лишь Союз художников и Академию. Теперь все значительно усложнилось: появились многочисленные новые институты, замкнутые на свои, частные интересы, полные сепаратистских устремлений. Одним из позитивных итогов года я бы назвал возникшую в последнее время как у организаций, так и у отдельных личностей тенденцию к преодолению замкнутости, выход на сотрудничество. Это означает, думаю, что у нас начала складываться новая культурная среда.

Еще одним важным результатом года я считаю включение профессионалов в различные существующие при Министерстве и вокруг него комиссии и советы: в Координационный совет, в Государственную экспертную комиссию, в Совет по монументальному искусству и другие. Это важно, так как к принятию решений теперь привлекаются реальные люди, эксперты, а не начальники, как это было раньше. Чиновники у нас вообще не допускаются к участию в общественных советах. Только независимые эксперты принимают решения о том, какие из заявленных проектов целесообразно поддерживать. Они же корректируют недостаточно аргументированные заявки. Ну, например, поступает заявка явно старого типа — на финансирование отчетной выставки какого-то областного отделения художников. Можно отказаться — но можно и поработать с ней, откорректировать, превратить ее в действительно проблемный концепционный художественный проект.

Очень важно сейчас найти правильный метод работы в ситуации, которая уже не отмечена, как раньше, противостоянием официоза и подпольной культуры. Поддерживать теперь имеет смысл проект как таковой, за его чисто творческие самоценные достоинства, поддерживать фигуру куратора, а не чиновничьи разработки.

Какие-то первоначальные достижения есть и в области международных контактов. Хотя говорить о них, пожалуй, еще рановато. Это и успех Кабакова на Венецианской Биеннале, и разрабатываемые сейчас большие проекты с Германией, Францией, Соединенными Штатами. Крайне важно, что отказались от старой практики небрежно составленных выставок, которые через Общества дружбы рассылались по всему миру, сильно дискредитируя нашу художественную ситуацию. Начали мы, хотя еще и более чем скромно, помогать общественным инициативам типа Центра современного искусства, Института современного искусства. Начинаем поддержку независимых учебных заведений — Высшей школы деятелей сценического искусства, например, разработали формы поддержки журналов.

Я думаю, именно в этом году совершенно изменилось место Министерства в общем контексте художественной жизни, его взаимоотношения с различными новаторскими инициативами. Выставки в галереях «1.0» и «Школа», выставка о 60-х годах в Центре и выставка Лейдермана или акция Гии Ригвава — а это заметные события года происходили уже не вопреки официальным ведомствам, а параллельно, в пандан. Вот что мне кажется важным.

Многие теперь говорят о «новом конформизме бывших нонконформистов». Я бы сказал по-другому: наконец-то создаются предпосылки для нормализации художественного процесса, введения его в нормальные рамки. И если порой ощущается противодействие старых структур (точнее, не структур — их уже фактически не осталось, а отдельных персонажей, раздраженных выпадением из социума, из ситуации), то я думаю, что со временем все образуется, вели мы не будем их отталкивать. И говорю это не из чиновничьего лицемерия, а потому что действительно так думаю. Даже традиционная форма Союза художников может оказаться полезной, особенно для внемосковской ситуации, для провинции, где нет еще общественных инициатив нового типа и где процесс обновления может идти через структуры Союза. Крайне важно только, чтобы к руководству пришли действительно новые люди.

Конечно же, этот год был для нас всех, новых работников Министерства, очень трудный, он ушел на то, чтобы выйти из совершенно тупикового положения. Говорить о серьезном плане работы в этом сезоне просто не приходится. Многое было сделано с лету, случайно. Следующий же сезон мы уже готовим всерьез и тщательнее. И все-таки, надеюсь, у всех, кто имел с нами дело в этом году мы завоевали доверие.

«Х.Ж.»: В какой мере работа Министерства культуры носит гласный характер? Как контролируются те или иные решения Советов, Комиссий?

Л.Б.: Контакт с прессой пока у нас еще не налажен, но это чисто организационная проблема. Мы крайне заняты и не можем постоянно ходить и рассказывать о нашей работе. В ближайшее время, надеюсь, будет выходить бюллетень с подробным перечнем проектов, планов. А вообще приходите, контролируйте, печатайте в своем журнале все, что хотите. Мы не скрываем.

«Х.Ж.»: Последний вопрос: а ты не жалеешь?

Л.Б.: Конечно же, радости большой мне эта работа не доставляет, честно говоря. И образ жизни пришлось менять. И все кругом недовольны, и слева, и справа. Но жалеть — не жалею. Все-таки это новый опыт, новый взгляд на вещи. Конечно же, этот год я мог бы потратить с большим эффектом для себя. Сейчас есть масса возможностей ездить, делать проекты. Но, с другой стороны, я думаю, что, останься все как было, я вряд ли мог бы прийти сюда, в Министерство, с просьбой о помощи.

«Х.Ж.»: Как бы ты мог оценить прошедший художественный сезон?

Г.Р.: Сейчас, когда можно оглянуться назад и оценить то, что произошло, кажется, что очень многие объективные причины собрались вместе и двигались в одном направлении; плюс какие-то вещи, которые я не отношу к объективным причинам. Они скорее похожи на некоторые случайности, но я уверен, что и они не с неба упали. Так вот, для начала произошло то, что все как-то выдохлось. Какая-то туфта вокруг! Это ощущалось уже к 1992 году, и даже раньше! Потом — все большее и большее проявление того, что можно было бы назвать «кто во что горазд»... В результате же свершились радикальные изменения — Исчезновение каких-то фигур, приход других фигур к делу. Это закономерно. И все это свершилось е этом сезоне. Именно обозначение начал. Поэтому сейчас все ждут со следующего года какого-то нового и интересного этапа. Почему? Потому что все обозначилось в этом сезоне! Выставки, которые состоялись, может, и не показали разницу в материале, но разницу в атмосфере они обозначили. Те же галерейные выставки, выставки Центра современного искусства, выставка Гельмана в ЦДХ... По материалу они не отличались от всего предыдущего, но по направленности я бы отметил большую разницу. Поэтому явно переломным был именно этот сезон. Многие сейчас в Москве буквально взахлеб рассказывают о своих идеях на будущий год, о кураторских проектах, в которые они приглашены. Я имею в виду семинар Подороги, гамбургский проект Центра современного искусства. И все это возникло сейчас! Можно еще отметить какие-то сопровождающие вещи. Например, весь год прошел без журналов. Но вот весной возникла «Газета ЦСИ», и ваш журнал вроде бы продвигается к осуществлению. Проясняется структура Центра современного искусства, которая, как мне кажется, завладевает сейчас всей сферой. Причем завладевает не в каком-то агрессивном смысле, а наоборот, в каком-то положительном качестве, абсолютно не закрываясь, а оставаясь открытым. Вот основные вещи, которые я хотел бы отметить.

«Х.Ж.»: Какие художники были тебе интересны за последний год?

Г.Р.: Вообще-то художники, которые мне запали в душу, очень разные. Но то, что меня впечатлило, что вызвало уважение и интерес, так это, во-первых, Лейдерман. Мне кажется, что по классу работы у нас сейчас ему нет равных. Мне не нравится, например, тот субъективизм, который является вообще основой его творчества; он для меня абсолютно не приемлем. Но класс его работы вызывает у меня огромное, огромное восхищение! Во-вторых, Осмоловский. Нельзя не заметить его яркости как артиста. Конечно, есть вещи, которые у него сейчас отсутствуют, но я уверен, они у него будут. В двух словах, мне кажется, что если бы ему немного подучиться, набраться опыта... вещей плохих и хороших — это пошло бы на пользу. Последние работы Гутова мне понравились качествами, которыми они обладают. Какой-то поэтикой, каким-то лирическим чувством. Восприятие вещей у него не расхлябанное, а кристаллическое. Из той выставки, которую курировал в Центре Осмоловский, я запомнил Бренера. Работа поразила меня своим материалом, хотя форма, в которую он был организован, показалась немного примитивной. Я еще прочитал его второй материал: так какая же у него должна быть длинная рука, чтобы достигать истину!

«Х.Ж.»: Прости за несколько нескромный вопрос. В предстоящем сезоне ты предполагаешь жить в Москве?

Г.Р.: В Москве.

«Х.Ж.»: Не в Тбилиси и не в Мюнхене?

Г.Р.: Я ощущаю, что место, к которому я принадлежу, — это Москва!

«Х.Ж.»: Каковы, с твоей точки зрения, итоги последнего художественного сезона?

А.Е.: Важнейший итог — прогрессирующий распад коллективных образований: групп, сообществ, мастерских. Эпический монолит андерграунда давно в прошлом. Но и сменившие его «номы», существовавшие в одной системе координат, в общей географии и исторической ситуации — исчезают. Конец Трехпрудного, последнего места, куда по четвергам сходились все «свои», в этой связи весьма символичен. Нет больше общего движения, а, стало быть, и его предыстории, истории, актуального состояния и перспектив развития; нет общих врагов и союзников, партнеров, соратников, товарищей; нет, соответственно, и бесконечно воспроизводившихся ролей, амплуа, дискурсов. Каждый сам по себе в своем приватизированном пространстве искусства, в воображаемом художественном процессе. Кто еще в «московском концептуализме», кто в «авангарде», кто в «постмодернизме», кто уже полностью слился с «Западом». Но все это чисто ментальные построения, частные мечтания, никакой реальностью не обладающие. Никто не для кого не обязателен. И потому возникает впечатление, что хотя художников у нас много, а «русского искусства» не существует. И слава Богу, кстати сказать. Ведь эта локальная общность дала нам номарха — одного полноценного Мастера, имеющего право на персональную судьбу, и дюжину его сподвижников. Все. А новая ситуация одиночества хотя и весьма жестока,, но совершенно необходима для появления сильных художников. Так вот, из-за этой предельной раздробленности выставки в истекшем году были по большей части персональные. «One man show» либо художников, либо кураторов.

Если же говорить о новом в самих художественных стратегиях, то здесь я.бы выделил три момента. Во-первых, выход за рамки жанрово и устоявшегося типа художественного продукта, штучного произведения, будь то картина, стенд, инсталляция или акция. Вообще феномен произведения, некоего мыслительного или физического авторизованного пластического единства, чрезвычайно девальвировался. «Работе»-результату предпочитается работа как процесс — некая сумма объявленных, «рамированных», но также и скрытых действий, растянутых во времени и осуществляемых в различных пространствах. Так, скажем, отдельные вещи трехпрудников, подчас совершенно ничтожны, но в целом все существование этой колонии есть емкий, во многом пародийный художественный проект, замечательно исполненный и разыгранный его автором. То же можно сказать и о творчестве Осмоловского, в чьем персональном проекте задействованы не только вполне конвенциональные произведения, но также всевозможные социальные, политические и экзистенциальные акции, а главное, люди — художники, кураторы, экстремисты, поступками которых он искусно манипулирует. Словом, в отличие от опусов «Медгерменевтов» или Захарова, новые проекты не ограничиваются художественной реальностью вымысла, а конструируют подлинные жизненные ситуации. В этом мне видится второе важное новшество. Наконец, третье заключено в активном использовании самого себя, своего тела, языка, поведения. Раньше автора было почти не видно — его заслонял персонаж. Теперь зачастую виден почти что один только автор, подвергающий и свою художественную карьеру, и судьбу, и жизнь всевозможным испытаниям, диктуемым логикой проекта. Ну, ты знаешь — валяется вдрызг пьяным, дебоширит, совершает политические провокации, левитирует, занимается черной магией, мистикой. А также тем, о чем как-то не принято говорить. Монро, Гурьянов, Тер-Оганьян, Ольшванг — многие нынче выступают в этой двойственной, даже двусмысленной роли хозяина и слуги, властелина и жертвы собственного замысла.

 

Интервью брал ВИКТОР МИЗИАНО

Поделиться

Статьи из других выпусков

Продолжить чтение