Шел второй месяц после моего воскрешения в рамках программы «Колыбель Человечества» и вторая неделя нашего вращения на сложной ракете вокруг Земли. Я был чрезвычайно польщен тем, как близко оказались мои интуиции к истине. Летал теперь туда-сюда по ракете и почти плакал от счастья, как ребенок. Рабочие непонимающе пытались осведомиться о здоровье, но я лишь обнимался с ними по-мужицки и хохотал. Часами зависаю у открытых ставень. Сквозь толстое, со специальной металлической сеткой, стекло иллюминатора любуюсь космическим миром. Небо за ним все такое же черное, черней сажи. Я видел совершенно те же созвездия, но как много звезд!.. И почему они так мертвенны? В них нет жизни; они как бы не испускают лучей, не мигают; это просто точки... Как ясно они видны! Как кажутся они близки и как мал небесный свод! А какая странная наша Земля! Она занимает почти половину неба (120°) и кажется не выпуклой, а вогнутой, как миска. Люди живут будто внутри этой миски. Края Земли очень неровны и кое-где покрыты огромными зубцами выступающих горных вершин. Дальше от краев что-то туманное, еще дальше множество продолговатых серых пятен. Это облака, затемненные толстым слоем атмосферы. Пятна растянуты вдоль окружности Земли и по мере удаления от краев светлеют и становятся шире; к центру они округлой и всякой формы, но не растянуты. И Земля, и Солнце, и звезды кажутся очень близки; просто — рукой подать! Все они как будто расположены на внутренней поверхности очень малой сферы. Солнце кажется очень маленьким, близким и синеватым. Как оно мало тут и как жарко! Звезды тоже большею частью синеватые, но множество и цветных...  

Ракета нам внутри кажется совершенно неподвижной, но это иллюзия; по заранее рассчитанному плану, который выполнен автоматически управителем, она должна теперь вращаться вечно вокруг Земли. Ее положение очень устойчиво; она находится на расстоянии тысяч километров от поверхности Земли и движется по окружности с неизменною скоростью, около семи километров в секунду. Оборот вокруг Земли она должна совершать приблизительно за 1 час 40 минут. Теперь мы подобны Луне, потому что превратились в спутника Земли. Мы никогда не упадем на нее, как не может упасть на Землю Луна; ее центробежная сила уравновешивает притяжение Земли. Мне так близка эта стабильность движения. Хотя и есть тревога. Неужели у нас все получилось? До сих пор не верится, хотя Ньютон с Лапласом не дадут соврать!

***

Каждую минуту нашей повседневной жизни мы имеем дело с планированием. И это планирование не только руководит нашими телами и свободной волей психологического самовыражения, но и регулирует коммуникацию в различных сферах, таких как политика, экономика, публичные пространства или интернет, включая также дела семейные и личные. Границы негативной капиталистической свободы замаскированы, что создает великую иллюзию безграничного демократического участия и сотворчества. И современное искусство является одной из наиболее важных манифестаций и одновременно одним из отражений такой иллюзии. В этом тезисе нет ничего нового или особенного. Множество материалов было посвящено разоблачению скрытых правил конформистского позиционирования искусства как части постполитического, постидеологического современного мира.

Тем не менее, вопрос планирования до сих пор не обсуждался вне рамок утилитарности в активистском творчестве или особого эффекта потребления искусства в случае эстетики отношений. Проблема в том, что, преодолевая эти рамки, мы можем столкнуться с более политическим и философским требованием ограничений истории, прогресса и развития в целом. Даже когда мы действуем в рациональных координатах, например, организуя повседневную жизнь или борясь за политические свободы, мы склонны совершать спонтанные поступки здесь и сейчас, невзирая на будущее и прошлое. К сожалению, мы можем достичь лишь предсказуемых неудовлетворительных результатов либо не делать ничего вообще, что представляется более разумным выбором. Разумеется, обычно этого бывает недостаточно, учитывая совокупность экономических и политических обстоятельств современности. В результате люди вынуждены подчиняться непреодолимой силе непредвиденных жизненных ситуаций, управляемых отрешенно-рациональным злом, ведущим нас к апокалипсическому финалу. Великое искусство описания этой трагедии — наше унизительное в своей обреченности смирение.

С тех пор как мы узнали о возможности молекулярного распада наших тел в результате ядерной войны и наших субъективностей по воле рынка, нет ничего лучше для капитулирующего человечества, чем выражение этого знания через живопись действия и технику дриппинга. Хаотичный орнамент, рожденный покорностью гравитации, тянет нас назад к горизонтальной плоскости, к горькой правде нашего происхождения и неизбежного финала. Именно поэтому мы, будучи частью умерших поколений, продолжаем снова и снова воспроизводить этот травматичный знак нигилистического самовыражения перед лицом неизвестного будущего.

***

Ньютон и Галилей все так же любили сидеть с рабочими и часами рассказывать им об устройстве Земли и космоса. Поначалу меня это очень забавляло. Я и сам старался принимать участие в этих просветительских забавах. Но со временем стало казаться, что мы смотрим одну и ту же плохую театральную постановку. Мне перестало хотеться выходить из своей каюты. Но каждый день вместе со всеми обитателями ракеты мы собирались в среднюю большую, цилиндрическую каюту, имевшую, как и все другие, в диаметре около четырех метров, но в длину она была в пять раз больше других, то есть 20 метров. Помещение это было достаточное для 20 человек. Двери в соседние отделения были открыты. Один за другим влетали наши знакомцы в салон: кто боком, кто кверху ногами, хотя каждому казалось, что он расположен правильно, а другие нет, что он неподвижен, а другие двигаются. 

Ньютон всегда начинал одинаково: «Планета, на которой живет человечество, имеет форму шара, окружность которого составляет 40 тысяч километров. Человек, проходящий ежедневно по 40 километров, употребит для обхода вокруг Земли тысячу дней или около трех лет». Потом неминуемо вставал кто-то из рабочих и восклицал: «Но на чем же этот гигантский шар держится?». «Шар этот, — продолжал Галилей, — ни на что не положен и, ничего не касаясь, мчится в эфирном пространстве подобно аэростату, увлекаемому ветрами. Шар этот вдвойне магнит. Первый магнетизм направляет магнитную стрелку, а второй магнетизм мы зовем тяжестью; она-то держит все предметы, рассеянные по его поверхности: океаны, воздух и людей. Если бы не тяжесть, воздух, в силу своей способности расширяться, улетел бы давно от Земли. Так же и человеку довольно было бы прыжка, чтобы навеки от нее удалиться и сделаться свободным сыном эфира...». И так каждый день по кругу. Иногда мне казалось, что я подопытная мышь в чьей-то научной лаборатории, а мои коллеги на самом деле деревянные куклы, у которых внутри есть механизм, крутящий шестерни и заставляющий их рот открываться и производить звуки.

***

Однако был и другой художественный ответ на гравитацию. «Черный квадрат» Малевича, созданный почти за полвека до того, как Поллок изобрел технику дриппинга. Да, у нас здесь снова образ распада — темный, неизвестный конец, чистая материальность. Тем не менее, существует большая разница. С одной стороны, у нас есть спонтанная, негативная свобода послевоенного американского авангарда. Идея проста: доверять как можно больше силе гравитации и таким образом попытаться создать идеальный образ естественной человеческой слабости перед лицом слепого случая, руководящего природой. С другой стороны, у нас есть тотальный контроль творческого отрицания пролетарского авангарда.

Малевич потратил несколько лет на довольно простое изображение обыкновенного черного квадрата. Художник понимал свое изобретение не как хаос разрушения, но, напротив, как поиск нового сверхпорядка, кроющегося за случайностью повседневной жизни. Малевич как-то писал своему коллеге Матюшину: «Ключи супрематизма ведут меня к открытию еще не осознанного. Новая моя живопись не принадлежит земле исключительно. Земля брошена как дом, изъеденный шашлями. И на самом деле, в человеке, в его сознании лежит устремление к пространству, тяготение отрыва от шара земли»^[1]. Художник ненавидел естественность и следующую из этого человеческую слабость, а также формы, возникающие в результате подчинения естественным законам Земли. «Воспроизводить облюбованные предметы и уголки природы — все равно что восторгаться вору на свои закованные ноги», — утверждает он в своем «Манифесте супрематизма»^[2]. Таким образом, в «Черном квадрате» Малевич создал особое видение космоса, более или менее сходное с тем, как космонавты видят Землю. Поэтому в супрематических картинах отсутствует традиционная вертикальная ориентация, обусловленная гравитацией. «Черный квадрат» Малевича — это не хаос и космическая пустота, это новый сверхорганизованный космос.

Интерпретация космоса как порядка была также свойственна русским космистам, да и прямое или косвенное влияние Николая Федорова на художников-авангардистов неоспоримо. Согласно федоровской интерпретации, искусство началось с прямохождения — первого творческого жеста человека, обозначившего вектор дальнейшего развития вопреки гравитации и хаотичному притяжению Земли. Затем в какой-то момент миметическое, мимекрирующее искусство (даже если мы говорим о мимикрии капиталистических рынков или о страхе ядерной войны и распада тел) уступает место искусству реального созидания, которое должно закончиться художественной трансформацией в дающем жизнь музее целой Вселенной, где будут расселены воскрешенные поколения человечества. Мыслитель уделял не слишком много внимания перетеканию из одного вида искусства в другой. Но у нас имеется пример — это советские послереволюционные продуктивизм и конструктивизм, теорию которых выдвинул Борис Арватов. Продуктивизм был основан на марксистском понимании искусства как места для символического разрешения межклассовых противоречий. После победы революции пролетариев и постепенного исчезновения классов вместе с государством, а, следовательно, и каких-либо предпосылок для социальных конфликтов искусство должно стать частью повседневной жизни и производства. Это позволит перейти от мимикрии с использованием традиционных средств выражения к реальному построению будущего. Как правило, это высший предел большинства проектов модернистского и современного искусства. Более того, Арватов утверждал, что в обществе будущего найдется место для традиционных средств выражения, поскольку даже у коммунистов есть тела и аффекты, связанные со смертью и сексуальным влечением. Здесь и начинается теория Федорова.

 Несмотря на то, что рассуждения отца русского космизма выглядят слишком радикальными, мы можем реконструировать его видение потенциального будущего искусства и человечества с точки зрения современного искусства. И возможно, открытие космоса как места для восстановления или даже изобретения порядка как главной задачи человечества позволит нам найти способ избежать мрачного финала, к которому ведет слепая случайность повседневной жизни.

***

Мне еще не случалось мыться. А ведь наша ванна состоит из цилиндрического бака диаметром в три метра. Он закрыт за исключением одного отверстия и может вращаться вокруг своей оси.  Половину его объема занимает вода. Принимающие ванну придают баку легкое вращение, отчего вода собирается по цилиндрическим стенкам и ограничивается цилиндрической же поверхностью одной глубины. От центробежной силы все купающиеся располагаются по кривой поверхности и погружаются по грудь в воду. Головами они обращены друг к другу, как спицы колеса. Мытье прелестное... несколько окон... разные приспособления.

И вот однажды мы, оттолкнувшись, полетели в одно из отделений ракеты, где помещалась ванная. Мы увидели большой барабан, который занимал почти все отделение ракеты — около четырех метров в длину и три метра в поперечнике. Сначала его привели в легкое вращение. Тяжести нет, и барабан вращался поинерции: нужно чуть-чуть работы, чтобы поддерживать это вращение. Тогда открыли в центре, у оси, отверстие, в метр величиною. Снявши изящные пояски и цветочные опоясывания —  наряд очень легкий, не обременяющий, —  мы влетели один за другим в ванную. По стенкам барабана стояла в виде цилиндра вода, вращающаяся с барабаном. Оттолкнувшись друг от друга, мы полетели в воду, которая сообщила нам движение и сделала весомыми. С каким удовольствием мы погрузились в прохладную жидкость! Как легко было здесь купаться! Я видел над своей головой Ньютона, который купался и играл водой так же весело, как и я; рядом параллельно расположился Франклин; тела некоторых расположились друг к другу перпендикулярно. Чтобы видеть Ньютона, приходилось задирать голову, как при рассматривании купола в церкви. Все были обращены друг к другу головами, ногами же — врозь. В этом только и была особенность купальни, а в остальном она ничем не отличалась от земной. Погружались с головой, ныряли, хватали друг друга за ноги, брызгались, плавали вдоль и кругом, волновали воду, визжали, хохотали и, главное, прекрасно освежались. Тяжести тут не делали большой. Зачем она? Так что плавать было гораздо легче, чем на Земле...

В один из дней к нам прилетела делегация инопланетных гостей. Их космический корабль в десятки раз превосходил наш и, казалось, двигался так, будто физические законы не были ему указом. Делегация в основном состояла из малых детей монголоидного вида в одежде настолько старой и необычной, что мне на секунду показалось, будто я попал в фантастический роман про машину времени. У группы был проводник, резко выделяющийся внешне. Его форма была непостоянна, переливалась и сверкала всеми цветами радужного спектра. Название их планеты я ранее не слышал. И признаться, так был напуган нежданным визитом, что постеснялся расспросить подробнее. Из приятного я помню отличительные знаки с моим ожившим портретом у них на груди. Не знаю, откуда они слышали обо мне, но все  постоянно произносили мою фамилию и даже показывали пальцами. Проводник говорил что-то на непонятном языке, время от времени произнося мое имя и показывая на меня рукой. В конце диалога они попросили рассказать о Земле.

«На всей Земле было одно начало: конгресс, состоящий из выборных представителей от всех государств. Он существовал уже более 70 лет и решал все вопросы, касающиеся человечества. Войны были невозможны. Недоразумения между народами улаживались мирным путем. Армии были очень ограничены. Скорее, это были армии труда. Население при довольно счастливых условиях в последние сто лет утроилось. Торговля, техника, искусство, земледелие достигли значительного успеха. Громадные металлические дирижабли, поднимающие тысячи тонн, сделали сообщение и транспорт товаров удобными и дешевыми. В особенности были благодетельны самые громадные воздушные корабли, сплавлявшие по течению ветра почти даром недорогие грузы, как дерево, уголь, металлы… Аэропланы служили для особенно быстрых передвижений небольшого числа пассажиров или драгоценных грузов; употребительнее всего были аэропланы для одного или двух человек. Мирно шествовало человечество по пути прогресса. Однако быстрый рост населения заставлял задумываться всех мыслящих людей и правителей. Идеи о возможности технического завоевания и использования мировых пустынь носились давно, еще более ста лет тому назад. В 1903 году один русский мыслитель написал серьезный труд по этому поводу и доказал математически на основании тогдашних научных данных полную возможность заселения солнечной системы...». Дети начали аплодировать и скандировать с сильным акцентом «Ци-о-лковский, Ции-о-лкоо-вский!». После мы сфотографировались на память.

Примечания

1. ^ Малевич К. Черный квадрат. М.: Директ-медиа, 2014. С. 6. 
2. ^ Там же.