Бесполезно полагать, что вы знаете грибы.
Они ускользают от вашей эрудиции.
Джон Кейдж

Массовое употребление грибов в пищу насчитывает всего лишь пятьсот лет. Но присутствие грибов в культуре — о чем вам расскажет любой документальный или научно-популярный фильм по микологии — исчисляется тысячелетиями. В отличие от других живых организмов, инструментализированных, а затем капитализированных человеком, они как будто бы до последнего отстаивали свою автономию. Короткие, часто зловещие, встречи с грибами не поддаются полной рационализации и концептуализации, оставляя за собой осадок нассимилируемого опыта. Даруя спасение или обрекая на гибель, они окружили себя множеством мифов по ту сторону принципа удовольствия. Посему развитие отношений между грибами и людьми исторически развивалось по двум векторам: микофобии — презрению и отвращению, доходящих до суеверного или панического страха, и микофилии — интереса и любви, перерастающих в квазирелигиозные культы.

Сегодня по всему миру грибы входят в моду; ими увлекаются художники, дизайнеры, активисты, философы, антропологи; «смиренная охота» обретает популярность даже в микофобных странах, а грибоподобных микомицетов (прежде считавшихся грибами ползучих слизевиков) даже заводят в качестве питомцев^[1]. Сенсационные открытия в сфере микологии захватывают массовое сознание, а микологи становятся звездами TEDа и аналогичных популистских площадок^[2]. Тем не менее, доступ к информации не рационализирует отношения людей к грибам. Пока известные ученые уверенно заявляют, что именно это царство спасет нашу планету от экологической катастрофы, масс-медиа бьет тревогу: грибы атакуют планету и скоро погубят нашу цивилизацию. В этом тексте мы попытаемся художественно и критически осмыслить возросший интерес к грибам, интерпретировать новейшие открытия в биологии и, полемизируя с распространенными трактовками, предложить альтернативные сценарии совместного посткапиталистического будущего.

Фунгофетиш или грибная телесность

Плодовые тела (или карпофоры) — репродуктивные органы высших грибов (Dikarya), образующиеся из переплетенных гиф (нитей) мицелия на поверхности субстрата. В повседневной речи слово «гриб» синонимично этой феноменологически данной части организма, что вызывает не только терминологическую путаницу, но искажает традиционные представления об этом царстве. Однако в некоторых языках, например, в английском, слово mushroom, восходящее к французскому mousse (мох, а следовательно то, что образуется на нем) — отделяет культурную (и, прежде всего, гастрономическую) составляющую, т.е. классическое плодовое тело макромицетов, от латинского fungus — как всей морфологии грибного организма, так и любого представителя этой группы эукаритов (включая микромицеты: плесени, дрожжи и т.д.)^[3]. Множественное fungi, таким образом, подразумевает как все видовое многообразие этого царства, так и всю морфологическую протяженность отдельных особей (включая грибницу и споры), а субстантивированное прилагательное the fungal следует трактовать как их онтологическую сущность. Ниже мы последуем порядку заданной нами классификации: в первой части мы коснемся грибной феноменологии mushroom, рассмотрев грибы как предмет культурного опыта, во второй — перейдем к fungi как скрытой планетарной силе, и, наконец, в третьей главе обозначим онтологию the fungal или грибного в его политическом измерении. Для удобства мы будем пользоваться привычным русским названием, при необходимости внося уточнения.

В средней полосе вегетативные тела грибов при благоприятных условиях появляются в несколько этапов, но активнее всего они плодоносят во второй половине лета — начале осени, производя мелкие точечные интервенции в плотный растительный ландшафт. Привлекая внимание своей чужеродностью и ареальностью, они размывают окружающий их растительный мир в монотонный зеленый шум (как известно, для сбора грибов необходимо включить специальную «оптику»). На фоне естественного «хромакея» их присутствие уподобляется театральным мизансценам, где главные действующие лица — неподвижные объекты непонятного, будто бы внеземного происхождения. В отличие от корней и стеблей растений плодовые тела грибов отличаются ограниченным ростом и уже на стадии зачатков (примордиев) определяется их будущая форма. Их развитие как будто бы детерминировано предзаданным бинарным кодом или алгоритмом и лишь иногда искажается случайными обстоятельствами, привнесенными окружающей средой извне. Так что извлеченные из природного контекста и представленные на мониторе, они кажутся не то постинтернет скульптурами, не то компьютерной графикой (именно так их воспринимали некоторые люди, которым мы отправляли кадры будущего фильма).

Такое восприятие подтверждается и научными открытиями. Грибницу, из которой прорастают плодовые тела, сегодня сравнивают с природным интернетом, потому как она осуществляет передачу химической информации между различными организмами^[4]. Интернет и грибница изоморфны друг другу, а сама мицелиальная форма является архетипической структурой, проходящей через многие природные явления. Таким образом, в грибах на глубинном уровне проявляется гомология между цифровой и природной онтологиями, о которой сегодня спорят философы и критики^[5]. А карпофоры оказываются осязаемой манифестацией этой бинарной онтологии, где граница между виртуальным и реальным стирается бесследно. Однако при всем при этом грибы сохраняют в себе некий сырой остаток, который не исчезает даже при трехмерном сканировании, попытках их оцифровки или генерированию из цифрового кода.

Плодовое тело гриба — медиум между низом и верхом, между царством грибов и классом млекопитающих. В человеческой культуре этот осязаемый предмет с легко узнаваемой формой парадоксальным образом объединяет в себе качества фетиша как в марксистском, так и в психоаналитическом его понимании. Как известно, размножение грибов может быть половым и бесполым (что характерно и для других организмов), но только у грибов и миксомицетов, насколько нам известно, существует неисчислимое количество полов, достигающее по разным данным до 26000, а то и до 36000^[6]. Размывая до бесконечности сексуальную поляризацию и гендерную дихотономию, ризома мицелия, сама по себе лишенная какой бы то ни было идентичности, как бы в насмешку над человеком порождает предметы подозрительно знакомых форм. Сами эти «частичные объекты», подобно скульптурам Константина Бранкузи, нередко сохраняют двуполость, намекая на возможность самосозидающего воспроизводства вроде своеобразного акта партеногенеза^[7]. Одновременно их плотность, упругость, граничащая с дряблостью, мясистость, а также сопровождающая их слизкость, влажность и обилие экстракорполярных выделений отдают чем-то порочным и непотребным, тем, что в английском называется obscene.

Жонглируя словами, критики описывали искусство 1980-х годов через понятие ob-scene как акт нападения на сцену (scene) визуальной репрезентации^[8]. И в каком-то смысле грибы действительно антивизуальны и даны не взгляду, а направлены внутрь самой человеческой телесности. Можно предположить, что репрезентация плодовых тел следует противопоставлению по линии видение — слепота, «возвращая зрение своему местоположению в аффективном, эротическом основании тел»^[9]. Еще Зигмунд Фрейд, описывая обманчивость сновидений, указывал, что в самом наглядном толковании следует оставить какую-либо часть неразъясненной. «Мысли, которые скрываются за сновидением и которые всплывают при его толковании, должны оставаться незавершенными и расходиться во все стороны сетевидного сплетения нашего мышления. Над самой густой частью этой сети и возвышается желание сновидения, как гриб из своей грибницы»^[10].

При всей своей полиморфности грибы наделены невероятной миметической силой подражания другим видам. Аурикулярия уховидная (Auricularia auricula-judae), а также изощренные грибы из таксона гастеромицеты: гриб-веселка обыкновенная (Phallus impudicus) и решеточник колоннообразный (Clathrus columnatus) — с натуралистической точностью воспроизводят отдельные части человеческого тела во всей их отталкивающей неприглядности. Считается, что в русском языке фаллическая форма трубчатых грибов определила их мужские названия, а шляпки с пластинчатым гименофором, обладающие углублением сверху, а также краями, напоминающими губы, — женские. Грибы обескураживают буквализацией, где фаллос, понятый как означающее, накладывается обратно на реальный половой орган, иллюстрируя максиму Теодора Адорно, что в психоанализе истинны только его преувеличения^[11]. Их роль в эротической символике древних народов^[12], впрочем, как и химическое действие псилоцибина в контркультурных сексуальных практиках (т.н. sex on shrooms) может стать отдельной темой разговора. Сегодня мы знаем и химию их восприятия: трюфели, как оказалось, содержат ароматные масла, чей запах сходен с человеческими феромонами, а фаллический гриб «леди с вуалью» (Phallus indusiatus), согласно одному не слишком убедительному исследованию, посредством одного лишь обоняния может вызвать у женщин оргазм^[13].

В современной либидинальной экономике грибы как сексуально-товарные фетиши (фунгофетиши) оказываются двигателем накопления богатств. Например, антрополог Анна Цинг исследует то, как гриб-мацутаке, формирует свою собственную экономику внутри системы взаимосвязанности, нарушая гомогенность процесса глобализации^[14]. Будучи одним из самых дорогих в мире грибов, мацутаке — ключевой элемент культуры Японии: самые качественные и ценные плоды не предназначены для употребления в пищу — их приносят друг другу в дар^[15]. Как выяснилось, этот редкий гриб предпочитает расти в поврежденных человеком ареалах обитания, и после его обнаружения в Северной Америке он создал новые «цепочки поставок», активно задействуя в сборе, сортировке и продаже выходцев из Южной Азии. Тем самым плодовое тело гриба играет роль нечеловеческого двигателя экономики, способствуя концентрации богатства вне традиционных представлений об однонаправленности прогресса. Социолог Джейсон Мур, говоря о том, что накопление капитала осуществляется не только на основе эксплуатации рабочей силы, но и благодаря природным ресурсам, использует понятие oikeios, описывая им творческие, созидательные, многоуровневые отношения видов и окружающей среды^[16]. Гриб как участник таких межвидовых сплетений сообщает нам, что рынок, производство, политические и культурные отношения не сводятся к «социальным» отношениям, а природа как дешевый эксплуатируемый ресурс не может выноситься за скобки. Она сама является инженером экосистем на «капиталистических руинах» лесоистребления. Можно добавить и то, что мистическое отношение к фунгофетишу, которое рационализируется его уникальным запахом и вкусом, не просто лишает человека статуса единственного двигателя экономики, но и частично подчиняет экономику грибному фетишизму.

Брутальность гриба in situ вызывает у людей самые различные эмоции от неловкого смущения, о котором мы писали выше, до брезгливого отторжения. Неподвижная грибная материя, лишенная возможности перемещаться, будто бы обобщает собой все противоречия человеческих представлений о жизни и ее категоризации в качестве живого.

Грибная белковая масса максимально приближена к животной плоти, а потому пугает своим одновременным сходством и отличием от человеческого тела. Грибное мясо представляет собой res extensa — субстанцию, занимающую место в пространстве или то, что в английском называется stuff — непрозрачный, плотный сгусток материи, неасиммилируемый в дискурсию. При всем своем сходстве с животным организмом капротроф не обладает никакими видимыми признаками жизни или одушевленности и, скорее, напоминает труп: он бездыханен, неподвижен, студен.

Существует миф — если прикоснуться к грибу, он перестает расти и скоропостижно умирает, не достигнув зрелости. В современном постиндустриальном цифровом обществе, одержимом неприкосновенностью (в том числе регуляцией физического контакта)^[17], сбор грибов оказывается редкой встречей с голой неопосредованной телесностью per se. Жутковатость грибной массы, которая жива и мертва, близка и далека, знакома и незнакома, нарушает привычные культурные оппозиции и дает основание для многочисленных спекуляций. В некотором смысле гриб подобен бездыханному телу Иисуса Христа (недаром филолог Джон Аллегро, автор скандальной книги «Священный гриб и крест» (1976), утверждает, что имя новозаветного мессии — эвфемизм для психотропного Amanita muscaria или мухомора красного, игравшего важную роль в религиозных ритуалах)^[18]. «Noli me tangere». «Не прикасайся ко Мне». Это обращение Христа к Марии Магдалине в момент ее попытки осязаемо убедиться в воскрешении мессии, означало, по мнению Жака-Люка Нанси, что именно Магдалина, а не мессия и есть смерть^[19]. Его употребление в пищу в таком смысле аналогично евхаристии, символическому акту приобщения к телу бога. Как считал Теренс Маккена, употребление псилоцибиновых грибов, приводит к тому, что картезианский дуализм res cogitans и res extensia, разделение мышления и материи, преодолевается, и человеческое сознание может проецировать свое содержание на окружающий мир, а, следовательно, в таком состоянии неодушевленное — одушевляется вновь^[20].

Осцилляция между живым и мертвым говорит нам о том, что в момент встречи с грибами происходит не столкновение с чем-то незнакомым, но, наоборот, с глубоко знакомым, но вытесненным психическими механизмами как индивидуального анамнеза, так и культурных представлений. По сути, эта встреча с остатком анимистической душевной деятельности, распознавание человеческого в нечеловеческом. Человек и гриб узнают себя друг в друге, и сегодня это взаимное узнавание начинают подтверждать научные открытия. В 2005 году группа из двадцати микробиологов пришли к выводу, что животные и грибы должны быть объединены в новую обширную группу эукариот — опистоконоты или заднежгутиковые^[21]. Сегодня считается, что царство животных отпочковалось от царства грибов примерно 650 миллионов лет назад, а ДНК людей и грибов совпадает на 50 процентов.

Cтрах смерти, представленный плодовыми телами, это не только страх предстоящей гибели, но страх смерти посреди жизни. «Не я — смерть, а ты — смерть». Встреча с грибами пробуждает ужас оттого, что человек осознает себя биологическим автоматом, неодушевленной механистской субстанцией, управляемой извне. Встреча с грибами — это переигрывание травматического опыта расщепления, когда субъект порывает с природой, чтобы навсегда остаться в культуре. Грибное тело — это, пользуясь фразой Нанси, «протяженность без входа»^[22], опространственная материя, непроницаемая для языка, навсегда оторванная от говорящего субъекта.

В современном гибридном капитализме биогенетический цифровой капитал сводит человека не просто к неодушевленному объекту-товару, но к калькулируемому, запрограммированному автомату и биохимическому ресурсу. Синтезированное мясо, выращенное в пробирке, или искусственные внутренние органы представляют собой живую плоть, лишенную сознания, психики, души. Пользуясь языком постгуманистов, грибы воплощают собой жизнь, экспроприируемую в качестве генетического ресурса, чья информационная сила была капитализирована^[23]. Потому мы осмелимся предположить: не подогревается ли возрастающей интерес к грибам потаенным нарциссическим страхом-желанием самообъективации? И здесь вновь фунгофетиш смыкает товарное овеществлением с сексуальным фетишизмом.

Фунгосфера или мыслящая оболочка земли

Функция фетиша — прикрывать нехватку. Скрытость, неявленность, неподнадзорность и есть онтологическая сущность грибов. Ведь выказываемость, видимость грибов человеку основана на замещении их осязательного и перцептивного отсутствия. Грибы, понятые как fungi, — это прежде всего мицелий, скрытый от невооруженного глаза. Те немногие нити, которые можно разглядеть среди листвы, обыватель по аналогии с устройством растений ошибочно принимает за «корни». Согласно нашему предположению, это происходит не в силу незнания, а потому что грибы переворачивают наши представления о структурном устройстве и концептуальных границах телесности, ведь самим их телом является бесконечная ризоматическая протяженность нитей, прошивающих субстрат. Бен Вудард объясняет микофобию не только тем, что грибные тела разрушают и разлагают предполагаемую твердость других тел, но и тем, что тела «растягивают» концептуальные границы собственных^[24].

Грибы являются самыми крупными организмами на планете, как, например, прославленный опенок из Орегона, занимающий площадь в несколько гектаров. Такие организмы достаточно сложно концептуализировать в объект, и вернее было бы их называть «гиперобъектами», т.е. объектами, значительно распределенными во времени и пространстве относительно людей^[25]. Наступая ступней на почву, мы прикрываем примерно 300 миль мицелия. И в лесу, и в черте города мы ступаем по живым организмам, огромным левиафанам. Мицелий наделяет почву пористостью, аэрацией, удерживает влагу и способствует диверсификации форм жизни. Для Вударда это могло бы свидетельствовать о «неистовом и безудержном „разземлении“» [ungrounding] — утратой за почвой качеств твердости и надежности — «разземлении той самой поверхности, которая представляется необходимой для того, чтобы поддерживать грибовидное и все прочие формы жизни»^[26]. Но оно также подразумевает и пугающее одушевление материи, которая перестает восприниматься как пространство смерти, но оказывается живущей и дышащей субстанцией, пронизанной гигантской нейронной сетью. Грибники давно догадались об этом, предупреждая, что в лесу нельзя говорить громко, чтобы не спугнуть потенциальный улов.

Художественная литература и кино чаще всего репрезентирует грибы как нечто  обладающее способностью разложения и декомпозиции. Ярким примером этого архетипа можно назвать японский фильм ужасов «Матанго» (1963), где команда корабля, оказавшаяся на необитаемом острове и вынужденная питаться грибами, превращается в гниющих грибоподобных монстров. Но популярные документальные и околонаучные фильмы играют совсем на других страхах человека — способности грибных спор к анемохории и антропохории — распространению посредством воздуха или человека.

Движения ветра, его турбулентность и порывистость, используются грибами для диссеминации. Благодаря своему легкому весу споры грибов можно встретить даже на высоте двадцати километров. Каждый кубометр воздуха содержит от 1000 до 10000 спор, при каждом вдохе в человека проникает от одной до десяти невидимых частиц. Одно плодовое тело головача гигантского (Calvatia gigantea) может скрывать в себе до семи триллионов спор. Реза Негарестани говорит о том, что что «спора или эндобактериальная пыль — это нечто, за чьими зонами передвижения и пересечения нельзя проследить: одна частичка из роящегося месива, ускользающая с экранов радаров, пылинка, о которой ты никогда не узнаешь, вдохнул ты ее или нет»^[27]. Споры делают аэробные организмы предельно уязвимыми, ведь грибы выживают даже в стерильных лабораториях, а система кондиционирования иногда лишь способствуют их размножению.

Споры, образующиеся на самом мицелии грибов-микромицетов (конидии) ответственны за микогенную сенсибилизацию. В результате их деятельности человек подвергается микозам и микоаллергиям, вызывая носительство, инвазию и аллергическое состояние^[28]. В знаменитом мультфильме Хаяо Миядзаки «Навсикая из Долины ветров» (1984), изображающем постапокалиптический мир, люди прячутся в скафандрах, спасаясь от токсичных грибов. Их инвазивная сила даже в документальных фильмах обретает гротескный характер. Например, российский телефильм «Плесень» (2013) и множество аналогичных передач нагнетают ощущение ужаса: мир захватывают грибы и отравляют человечество. Негарестани подчеркивает как раз-таки этот милитантный характер споруляции: «споруляция — это способ становления эндобактериальным реликтом во враждебных средах (в лишении питательных веществ или отсутствии влаги); это способ становления является полностью милитаризованным, укрепленным, замаскированным и дисперсионным»^[29].

При этом грибы несут угрозу не только человеку как биологическому существу, но и его культуре, с чем регулярно сталкиваются музеи, архивы и библиотеки. Вудард пишет: «Вне органического гриб разрушает неорганические структуры; грибковое рас-строение (de-structuring) распространяется на зыбкие пространственные измерения древней истории в целом (порча древних рукописей, постепенное разрушение руин) и покрывает все пространство цивилизации, которое бесконечно рассыпается во времени»^[30]. Почти незаметные грибы-микромицеты пугают ширящимся заселением мест микроскопическими телами. Они оказываются действующими агентами десублимизирующей силы, подрывающей сами основы цивилизации. Будучи самыми быстрорастущими организмами (упомянутый гриб-макромицет веселка прирастает на пять мм в минуту), грибы ускоряют процесс культурного самостирания и амнезии. Но при этом они так же быстро и неожиданно исчезают, превращаясь в гнилостную слизь, и в отличие от растений и животных практически не оставляют после себя следов. По этой же причине достаточно сложно проследить их эволюцию: окаменелые грибы — редкая находка палеонтолога. Тем самым плодовые тела напоминают человеку о его трагической бренности ведь когда-нибудь даже кости, этот последний мнемонический медиум истории, архивирующий коды ДНК, подвергнутся эрозии. Грибы оказываются десублимацией самой десублимации.

Итак, грибы (fungi) ризоматически распространяются под землей и дисперсионно — над землей и в воде, объединяя планету в сложноконцептуализируемый гиперобъект. Все вместе они образуют фунгосферу — мыслящую оболочку земли. Планетарная сила грибов предстает в качестве лемовского Соляриса, но вместо единой студенистой массы, обладающей высокоразвитым интеллектом, грибы действуют через сложные биоценозы, невидимые водные и воздушные потоки. Если в середине прошлого века грибы, по мнению микологов, помогли победить фашизм (тогда на основе плесневого гриба пенициллиума был изобретен пенициллин, спасший миллионы человек и сэкономив миллиардные бюджеты), то сегодня грибы можно рассматривать в качестве агентов нового планетарного миропорядка. Создавая новые формы экономики или же подрывая существующие (например, именно грибы погубили легендарный колониальный проект Генри Фонда «Фордляндия», заразив его плантации^[31]), могут быть использованы для революционной деятельности. Пока теоретики предаются меланхолическому катастрофизму, выраженному в сло­ве «антропоцен»^[32],  консолидация с грибами может помочь человечеству, попавшему в собственную ловушку, преодолеть пораженческие настроения и предложить новое политическое воображаемое. Наша совместное будущее может называться фунгоцен, эпоха грибов.

Грибная онтология политики в эпоху фунгоцена

Ученые приписывают грибам важнейшую геофизическая роль — измельчение скал ради создания почвы. Если бы не грибы, леса завалило бы сухими ветками до верхушек деревьев, а прошлогодняя листва не давала бы весной пробиваться траве. Грибы — санитары планеты, и по сей день они продолжают свой невидимый и неблагодарный труд. Но сегодня способность грибов к разложению полимеров на мономеры активно используется как теоретиками, так и практиками микологии. Как правило, речь идет о множестве различных способов очистки и восстановления окружающей среды — микореставрации, то есть способе реанимации ослабшего иммунитета окружающей среды, который основан на микофильтрации, миколесничестве, микоремидиации и микопестицидах^[33]. Только грибы способны питаться радиацией, разлагать пластик, перерабатывать нефть и т.д.

Но за этой чисто утилитарной функцией грибов, которые должны исправить ошибки человечества, все чаще слышится призыв уподобиться грибному и действовать как грибы. Так международная группа «Фронт освобождения спор» в своем манифесте и образовательных проектах «Радикальная микология» призывает людей не только выращивать грибы в пищевых или экологических целях, но учиться у грибов строить человеческие и межвидовые отношения. Как сообщает их манифест, «Радикальная микология» изучает интеллект грибных систем, чтобы повысить личную, общественную и экологическую стойкость. Повторяя поведение грибов, нам следует стать внимательными к окружающей среде, покинуть офисные работы и вступить в симбиотические отношения с природой^[34], в чем несложно разглядеть руссоистскую идеализацию «естественного состояния».

Однако микология предлагает не только анархо-примитивистское прочтение, но и такие интерпретации, которые бы не гнушались ценностей технологического прогресса, модернизации, эмансипации и освобождения. Микология может выступить, с одной стороны, на теоретическом уровне как критика существующей идеологии, а на практическом дать модели новых форм борьбы, в которых сами грибы могут солидаризоваться с человеком и выступать политической силой.

Как известно, биосоциальные науки, основанные на сравнении поведения приматов и друхи животных с устройством человеческого общества, в XX веке легитимизировали статус-кво, ссылаясь на якобы незаинтересованный и объективный характер научного знания. Как пишет Донна Харауэй, «животные общества широко использовались в рационализации и натурализации угнетающих порядков подчинения в политике человеческого тела»^[35]. Поскольку, как мы попытались показать, грибы и люди имеют между собой немало общего, микология может предложить альтернативный взгляд на существующие властные отношения.

Сегодня ученые следуют таксономии грибов, основанной на том, что мы бы назвали реляционной онтологией грибного, делая акцент не на морфологии, но на способе их питания, а, следовательно, их невидимых связях с другими видами, самом способе их отношения к миру^[36]. Онтология грибного, как мы увидим, может задать прогрессивную интерсекциональную повестку для радикальных и утопических трансформаций.

I. Микоризы.

Микоризные (греч. μύκης — гриб и ρίζα — корень) грибы вступают в симбиотические отношения с растениями. Они растут, либо оплетая своими клетками корни плотной сетью и проникая в межклеточное пространство (эктомикориза), либо же гифы мицелия проникают внутрь самих корневых клеток растения (эндомикориза). Мицелий снабжает их необходимыми питательными веществами и обеспечивает влагой, в то время как грибы получают глюкозу, выработанную в результате фотосинтеза. Многочисленные опыты, описанные в научной и популярной литературе, доказывают несостоятельность растений без подспорья грибов: по некоторым подсчетам до 90% растений непосредственно зависят от микоризы^[37]. В одном из опытов, проведенных лесным экологом Сьюзен Симард, дереву перекрыли доступ к солнечному свету, тем не менее оно выжило, потому что микоризная ассоциация передала ему ресурсы растений других видов^[38]. Сегодня известно, что магистрали мицелия могут передавать между растениями углерод, азот, фосфор, воду, защитные сигналы, аллелохимические вещества и гормоны (т.е. информацию) причем иногда на расстояние несколько километров^[39].

Микоризные сети ставят фундаментальные вопросы перед наукой: может ли организм рассматриваться как автономная сущность или же только как часть сложных ассамбляжей? Например, сегодняшняя теория «расширенного синтеза» утверждает, что вопреки расхожему мнению, отбор происходит не в рамках индивидуального организма, но в рамках эпигенетики и проходит через весь жизненный цикл, осуществляясь на множестве уровней: генах, геномах, организмах, популяциях и экосистемах^[40]. Таким образом, мы не можем говорить о грибах и растениях как наборе индивидуальных организмов, которые находятся в отношениях постоянной конкуренции, подобно капиталистическому рынку, но как о системе «блокчейна». Природа строится на глубокой, «темной» экологии, где различные агенты взаимосвязаны сложнейшими отношениями, которые людям лишь только предстоит изучить. Грибы перераспределяют излишки питательных веществ, следуя принципу «от каждого по способностям, каждому по потребностям» (знаменитая мистификация «Ленин — гриб» в связи с этими открытиями кажется пророческой). На политическом уровне это также соответствует онтологии субъекта, которую мы можем обнаружить, например, в понятии «трансиндивидуальности» Этьена Балибара, для которого субъект и общество находятся во взаимно конститутивных отношениях. По его мнению, в результате социального «взаимодействия происходит «обновление» (regeneration), которое означает, что данный индивид (давайте назовем его «я») последовательно отказывается от некоторых частей себя, в то время как последовательно включает некоторые части других»^[41].

II. Сапротрофы.

Сапротрофные макромицеты являются редуцентами: они выделяют ферменты и кислоты, которые расщепляют большие молекулы мертвых растений или животных на более мелкие частицы. Сапрофитизм бывает трех уровней, и все три вида грибов-сапротрофов иногда действуют по очереди или же одновременно на одной территории. После того, как мертвое растение или насекомое уничтожено, за дело берутся сапротрофы второго порядка, а последняя группа питается уже готовым перегноем. Причем взаимоотношения грибов с другими видами на каждой новой стадии становятся все более комплексными, и в процессе разложения принимает участие все больше других организмов. Полученными веществами грибы делятся с деревьями, насекомыми и пр.

Пока капитализм продолжает свое разложение на стадии неолиберального извода, грибы могут ускорить процесс самоанигиляции капитала и распадения элит. В контексте обсуждения революционного насилия грибы-эндофиты предлагают людям «постгуманистическое» решение этого вопроса, исключающее напрасное кровопролитие.  Если революции прошлого были дискредитированы террором, новое классовое противостояние должно учитывать развитие биологии — главной науки современности и ее вовлеченности в новые системы контроля. В современной системе, которую называют  «фармакологически-порнографическим биокапитализмом» или «соматически-политическим режимом», субъект, по мнению Беатрис (Поль) Пресьядо, управляется медиа, биомолекулярным наблюдением, семиотически-техническим контролем эмоций и телесных жидкостей, фармацевтическими корпорациями и развитием аудиовизуальной сферы^[42]. Поэтому угнетенные классы могут дать отпор на биохимическом уровне, превратив транснациональную элиту в биохимический ресурс генетической, нейронной и фармакологической информации для мирового пролетариата, когнитариата или множества.

III. Паразиты.

Паразитические грибы перехватывают вещества, циркулирующие в растении, принося ему серьезный урон и порой приводя к его гибели. О действии паразитических грибов ведутся споры, так как разные типы отношений могут перетекать из одних в другие. Например, уничтожив растение, грибы-паразиты могут перейти в сапротрофные отношения со своим «хозяином». Однако в естественных условиях и в отсутствии антропогенного воздействия, их действие может играть положительную роль, освобождая ареалы обитания для других видов.

Такие грибы также позволяют нам вообразить новые революционные сценарии. Если мы согласимся с французской радикальной группой философов «Невидимый комитет», что сегодня власть стала логистикой и закреплена в инфраструктуре этого мира^[43], то вместо того, чтобы захватывать государственные учреждения, которые являются не более, чем ловушками, революционерам будущего стоит направить свои силы на захват материального, технического, физического устройства мира, включая дороги, Wi-Fi сети, трассы, цепочки поставок и т.д. Тем самым грибы предлагают нам методы новой глобализированной революционной борьбы, где будет атакована и подорвана сама инфраструктура власти и охраняющая ее полиция. Наногрибы могут выступать невидимым оружием, заражая офисные центры, банки и стерильные VIP-зоны, проникая через систему кондиционирования и другие уязвимые места ограждений.

IV. Эндофиты.

Грибы-эндофиты внедряются в ткани растений, но вместо того, чтобы, паразитируя, уничтожать своих «хозяев», они ведут себя, скорее, как микоризы. Они способствуют росту организма, делают его устойчивым к стрессу и неблагоприятным условиям, а также отталкивают насекомых и другие, паразитические грибы. Их присутствие внутри организма может оставаться невидимым и выражаться лишь в том, что среди семян такое растение начинает производить и грибные споры внедрившегося гриба. В то время как некоторые полагают, что отношения эндофитов с растениями основаны на антагонизме, другие утверждают, что они основаны на тончайшем балансе генетической и молекулярной работы^[44].

Грибы-эндофиты подрывают наше представление об индивиде как о самозамкнутой и самотождественной субстанции. Причем эндофитизм означает не просто включение микроскопических существ внутри большого организма, но о соразмерном проникновении одного в другого, размыкая субъекта к радикальному гостеприимству иного (вполне в духе философии события). Эндофитизм может позволить создать революционное сверхчеловечество будущего, как защищенного от болезней, так и способного обитать в различных климатических условиях, а значит, решит проблему концентрации населения в странах с умеренным климатом. Более того, произрастая в человеке, грибы смогут уберегать генетический материал в своих спорах. Как известно, грибные споры — экстремофилы, они выдерживают высокие и низ­кие температуры и могут выживать годами в ожидании подходящих обстоятельств. Поскольку споры выживают даже в открытом космосе, они обещают человечеству вечную жизнь во Вселенной, исполняя радикальное требование русских космистов биополитики бессмертия и восстановления справедливости по отношению к мертвым^[45].