Поворот к изоляционизму, возвращение политики идентичности, отказ от универсалий в пользу суверенности — эти и близкие им тенденции нашего времени, как кажется, ставят под вопрос проект глобализации. Отсюда «основную, теоретическую проблему, стоящую сегодня перед человеком в отношении к пространству и планете, можно сформулировать так: как представить глобальность за пределами конкретного проекта глобализации? Или «как представить множественность и разнообразие без подкрепления их какой-либо абстракцией, например, абстракцией денег и товара?» (Н. Смирнов «Провинциализация Глобуса и ловушки планетарности»). В ответ на это «онтологический поворот» современной мысли, сквозь неустойчивую сеть рыночных связей и политических альянсов выводит на поверхность базовые и всеобщие основы жизненного мира. Вопреки всем призывам к возвращению суверенности странам и регионам, ныне «территориальная идентичность оказывается «бриколажем» географических образов, локальных мифов и культурных ландшафтов», совокупностью «сопространственностей различного рода, в рамках которых фиксируется некая онтика, являющаяся теперь условной метафизикой... тела и телесности, понятых строго в топологических контекстах» (Д. Замятин «Искусство как сопространственность...»). И если ранее свою исключительность Homo Sapiens обосновывал своей наделенностью сознанием, то теперь сменивший его Homo Spatialis, признает, что его тело суть часть всеобщей телесности мира. И этим субъект ничем фундаментально не отличается от все других форм сущего — например, от грибов-эндофитов, что «подрывают наше представление об индивиде как о самозамкнутой и самотождественной субстанции» (А. Шенталь «Фунгофетиш, фунгосфера, фунгоцен: призыв к споруляции»). Отсюда закономерно, что вслед за человеком утрачивают свою самотождественность и создаваемые людьми социальные общности. Поэтому вступая в единение с грибами и другими нашими «биотическими и абиотическими сим-пойэтическими соавторами, со-тружениками», мы «должны делать-с, становиться-с, творить-с — земным», а вместо общества должны прийти «компост» и «племя», в которых субъект останется «личностью, но не обязательно индивидом или человеком» (Д. Харауэй «Антропоцен, Капиталоцен, Плантациоцен, Ктулуцен: создание племени»).

Впрочем, «планетарное сознание — это не открытие наших дней, оно заявило о себе уже давно, но время от времени подавляется волнами капиталистической глобализации», и при этом «чувство укорененности … в мире как смысловой целостности» неизменно сопровождало становление современности (Д. Максимов и АСИ «Далекое настоящее»). Отсюда для отечественного контекста референтным оказывается наследие «русского космизма» (Н. Дмитриев «Русская планета...»; А. Жиляев «Вторые пришествия...»; С. Гуськов «Космизмы большие и малые»), а для западного таким, в частности, может быть «экологическое движение, достигшее расцвета в 1960–1970-е годы и сформировавшее современную экологическую повестку» (Д. Столяров «Цивилизация стерильности, или Бессмертие утопии»). Но в то же время, открывая для себя органическую телесностьмира, мы не должны забывать, что мало с ней совместимая рационалистическая абстракция капитала отнюдь не сошла на нет (А. Тоскано «Ландшафты капитала»), как и то, что единство мира обеспечивается сегодня так же и информационно-технологическими процессами, телесность  которых виртуальна, создается дизайном и самодизайном (Б. Гройс «Продуктивный нарциссизм»).

Остается добавить, что искусство при этом, будучи, с одной стороны, фикцией, а с другой — материей, причастно к этим двум, виртуальной и органической, ипостасям планетарности. Ведь как уверяет нас живой классик: если «признать художественную мысль существующей̆ — значит, признать ее и реальной» (Ф. Инфанте-Арана «Проекты реконструкции звездного неба»).