18+

A/

Спустя десятилетия после заката героической эпохи Модернизма Вуди Ален задал достопамятный вопрос: «Какого черта они решили устроить Ренессанс именно в Италии?». Чуть раньше Эрвин Панофски, известный историк искусства, написал книгу «Ренессанс и «ренессансы» в искусстве Запада» (1962). Конечно же известно, что также и историки искусства т.н. малых культур выдвинули курьезные гипотезы своих национальных Ренессансов, не пожелав их даже объединить хотя бы под общей шапкой «в искусстве Восточной Европы». Похоже, что трудно ныне как на практике, так и в теории не счесть, что у всего в человеческой культуре имеется свой «-изм» – есть модернизм, но были и «модернизмы», есть социализм, но были и «социализмы», есть капитализм, но были (есть) и «капитализмы». По аналогии можно предположить, что была «современность» (modernity), но могли и существовать «современности» (modernities); а также была античность, но были и античности... Не так ли? Под «античностями» здесь я не подразумеваю ту прорву памятников и реликтов древности, что выставлены в крупных музеях или антикварных лавках... Когда человеческую историю и культуру сортируют по направлениям, периодами и эпохам в ней обычно пытаются выделить «мэйнстрим», тогда как у «боковых линии» нет шансов быть воспринятыми всерьез, по крайне мере до тех пор пока на горизонте не замаячит кризис идентичности.

Отсюда и вопрос на 100 000 евро: «Является ли современность нашей античностью?» Как в популярном теле-шоу, где выбирают ответ из нескольких взможных... Хотя и не совсем как в теле-шоу – ни один из ответов здесь не ябудет абсолютно верным, и ни один из них не обещает денежного приза...Это один из тех вопросов, ответов на который столько же, сколько отвечающих на него людей. Суть одна, разнятся частности.

Сам я склоняюсь к ответу «да». Возможно, потому, что отчасти разделяю необъяснимое желание нового «ренессанса»... Однако, сказав это, я хочу сделать небольшое отступление и задать вопрос: чья античность? или, что более важно: чья современность? Кто эти «мы», подразумеваемые в «нашей» части вопроса на 100 000 евро? Как это «мы» устроено? Да, конечно, я понимаю, что уже начиная размышлять над ответом, попадаю в западню – автоматически я оказываюсь приписан к некой общности «мы»... Да, конечно, я понимаю как это за задача – пройти свой собственный кастниг на причастность к «мы» и «нашей» позиции. Но я надеюсь, что эту поставленную ныне задачу я понимаю правильно – кажется, пришло время установить новый вид группового (group-like), сообщного (community-like) «ренессанса», основанного на прямом (human-to-human) диалоге/встрече и т.д. Не так ли? Рискну оказаться неправым и продолжу отвечать, верно или неверно, т.к. терять ведь все равно нечего. Не так ли? Да мы и не на телевидении, в конце концов... Начну же я с «нашей античности» просто напросто потому, что там, где я нахожусь, на вида лучше, чем «современность».

 

B/

Согласно моему профессиональному/человеческому опыту (книги по истории, местные музеи, преподаватели в художественных школах, археологические раскопки, на которые я езжу с ребенком и т.д.) реальность того, чем может быть «античность», очень проста – это древняя Фракия. Чем бы она ни была и что бы ни связывало ее с современной Болгарией/Софией, одно очевидно – раз речь идет об античности классической Древней Греции (или Рима), в этом отношении Фракия превосходит все, что можно увидеть в окрестностях Касселя или Москвы... Вена – немного другое. И все же «Vindobona» 15 года до н.э. или даже кельтская «Uindobona» 5 в. до н.э. гораздо дальше от подходящего для ренессанса материала/ресурса, чем любая археологическая безделушка, найденная на Фракийском кургане. (Не то чтобы в искусстве Болгарии был когда-то Ренессансный период, основанный на вдохновении от произведений Фракийского искусства...впрочем, это не важно).

К сожалению, поскольку речь идет о классическом Модернизме в изобразительном искусстве и архитектуре, у меня как человека/профессионала гораздо меньше причин чувствовать себя равноправным партнером в «мы»-уравнении. По меньшей мере, так может показаться с первого взгляда... Но именно в этом и дело – вопрос касается «современности», а не «модернизма», хотя стоит задуматься, какое соотношение между модернизмом (modernism) и современностью (modernity) возможно на настоящий момент? В любом случае моему опыту известен один вид модернизма – направление исключительного и очень успешного социального модернизма, который фактически выиграл сражение... (несмотря на то, что, в конечном счете, проиграл войну). Я думаю, сейчас считается само собой разумеющимся то, что социалистические общества (советского типа) стоят за победу модернизма или, по меньшей мере, одного из многих модернизмов, существовавших в первой половине 20го века. Сначала Советская Россия, а затем и другие некогда социалистические страны Восточной Европы (с небольшой помощью от нашего друга), отталкиваясь от «слаборазвитой» современности создали «чрезмерно развитую» версию модернизма. Принимая слишком близко к сердцу идеологический и социополитический контекст раннего модернизма, социально ангажированные «художники» этого направления подчинили жизни миллионов людей конструкции нового общества, встав на путь особенной и быстрой модернизации. Они поддержали одно из двух основных направлений модернизма – то, которое включало в себя современность; они, разумеется, ни примкнули к другому главному направлению, которое проблематизировало современность, и смешно вспоминать, что для Дада и дадаистов Ленин был героем и главной знаковой фигурой...

Так или иначе, основной чертой современного века считается появление социалистических стран, правильно? Но как провал реальной социалистической программы (мы не будем углубляться в изучение его причин...) соотносится с современностью, и какое значение этот провал может иметь в отношении: а) современности как нашей античности, б) новой современности, ее ресурсов и контекста, в) этического аспекта и т.д.? Я хочу сказать, что провал все-таки налицо! Действительно, не важно, как часто я продолжаю напоминать себе, что я переживаю утопию, я все еще питаю надежды на новый «ренессанс». Я все еще хочу знать – как и почему это возможно? Давайте начнем с шутки, популярной в Софии в начале 1990х годов, и затем посмотрим, есть ли разумные причины полагать, что в ближайшем будущем возможна новая современность, по крайней мере, с моей точки зрения.

С/

В начале 1990х в Софии было популярное выражение: «Какого черта мы вынуждены были пройти самый сложный путь к Капитализму – через Социализм???». Ни тогда, ни сейчас никто не может дать убедительный ответ, хоть многие из нас, переживающих утопию, всю дорогу подозревали, что это как-то связано с процессом текущей модернизации. Тем не менее, какого рода модернизация может происходить сейчас, не совсем ясно, учитывая, что модернизация, осуществленная с (1917) 1944 по 1989 годы, и так была довольно основательной... Разумеется, всегда будут мыслители, которые будут говорить, что то, что у нас было, был не настоящий социализм, а государственный капитализм, что номенклатура была не чем иным, как красной буржуазией и т.д. Как бы то ни было, я бы не стал использовать эти понятия, рассуждая об актуальной ситуации (середина первого десятилетия 21го века), потому что для нее характерны новые более активные события.

В двух словах, если подъем капитализма и урбанизация – это два главных определяющих фактора современности, тогда как можно описать ситуацию последних 5-10 лет в таких странах как Болгария (не то чтобы это был лучший пример, просто это место, где я в данный момент нахожусь...), Румыния, Польша и т.д.; или немного другую, но гораздо более масштабную, в России; а еще лучше – в Китае (хотя этот случай требует много дополнительных разъяснений), если не как новую стадию модернизации, новый тип современности. Учитывая вектор, масштаб и все более ускоряющийся темп преобразований в этих странах с 1989 года, можно сказать, что речь идет о гипер-современности, новой эпохе сверхбыстрой современности и т.д. Особенно в сравнении с первоначальным этапом, с 1989 года, изменения как в экономике и городской жизни, так и в визуальном интерфейсе столиц этих стран, потрясают. Неважно, какие еще можно употребить термины применительно к этому уникальному виду нового и довольно странного общества, неокапитализм – наиболее емкий. Правда, что это общество на самом деле не продуктивно, довольно коррумпировано, хаотическое и неустроенное и имеет мало общего с передовыми технологиями или новыми продвинутыми средствами производства... Однако человеческая история не знала более обширного, дикого и скоростного развития капитализма (только представьте Романа Абрамовича и обозримость/размер его состояния, географию неокапитализма...). Страшно подумать, что в довольно крупном сегменте «цивилизованного» мира есть такая разновидность супер-модернизации, которая может оказаться способной обеспечить современность новыми ресурсами. Будет ли это «наша древность», как начало 20го века было нашей современностью? Я понятия не имею. Приведет ли она к возобновлению сценария «революция против эволюции» и даст ли второй шанс/попытку хорошим парням со швейцарской версией «маргинального» социализма, назовем это так? Кто знает, может в каком-то смысле?

Но пока давайте зададимся другим вопросом – что такое «неокапитализм»? Я предложу рабочее определение, учитывая, что я не экономист, не социолог и не занимаюсь политической наукой. Допустим, что я буду говорить о визуально распознаваемом неокапитализме.

 

D/

Неокапитализм представляет собой одну из многих разновидностей капитализмов... Это единственный вид капитализма, происходящий из позднего социализма, каким он известен по странам соцлагеря (и за его пределами). Неокапитализм укоренен в постсоветском контексте и его главная проблема – перераспределение всеобщего (общественного) «богатства», накопленного к 1989 году. За решением этой проблемы скрывается процесс переформулирования концепта/понятия собственности, а в особенности, частной собственности, и построение рамок для ее законного материального укрепления. Всегда существует план строительства такого неокапитализма, как бы иронично это ни могло звучать (после «пятилетнего плана» в экономике социализма). Предположительно, теоретически, есть конкретная модель построения неокапитализма – модель западноевропейской рыночной экономики и парламентской демократии. На самом деле, этот процесс следует собственной логике на вид очевидного упадка, который фактически скрывает процесс перегруппировки элит(-ы), перераспределения собственности, формирования новых политических и экономических альянсов и их дальнейшее укрепление в новом общественном устройстве/структуре общества.

Неокапитализм становится очевидным только после того, как практически завершены перераспределение/перегруппирование и страна, подвергшаяся этим процессам, встает на курс стабилизации и «нормализации». Обычно это сопровождается просьбой о вмешательстве и происходит под радушно принятым надзором со стороны влиятельных международных институций/альянсов, имеющих самые внушительные экономические/политические позиции, таких как ММФ, Мировой Банк, ЕС и т.д. Форма неокапитализма является наиболее чистой, когда весь процесс законно проводится в рамках переговоров о полном вступлении страны в ЕС, со всеми неминуемыми последствиями – мониторингом, соблюдением строгости проведения всех операций, кардинальными изменениями в законодательной власти и всей экономической системе, а также умеренным экономическим развитием и ростом социальной защищенности и уровня жизни населения. Ранние стадии неокапитализма в Болгарии и Румынии, например, будут закончены, по крайней мере, тогда, когда эти две страны войдут в состав ЕС (ну, по крайней мере, только формально...).

Таким образом, неокапитализм характеризуется двумя основными факторами: а) наследие постсоциализма и б) добровольно принятое давление со стороны ЕС. Оба этих фактора предполагаются неокапитализмом и являются сознательным выбором стран-наследников постсоциализма.

С этой точки зрения Россия, и в большей степени – Китай, совсем не производят впечатления неокапиталистических стран. Но это впечатление обманчиво, так как существуют еще и неокапитализмы... Вещи могут начать выглядеть по-другому, если более внимательно взглянуть на один из определяющих факторов – взаимоотношения с ЕС и другими международными институциями... Обсуждение условий, мониторинг, переговоры с ЕС и т.под. есть не что иное, как законные условия для маскировки сути первостепенной тенденции – неокапиталистические страны хотят «продавать» себя, это все вопрос маркетинга и ликвидности. По сравнению с Российской Федерацией и Китаем, бывшим союзникам по соцлагерю практически нечего предложить, в смысле природных или других ресурсов, потенциала рыночного роста, политического и/или военного сотрудничества. Им остается только торговать собой. Они могут просто предложить себя в качестве членов символического союза с политическими и экономическими перспективами. Т.е. чем больше они ведут переговоров, тем более состоятельными они будут впоследствии; чем напряженнее будет «сделка» о вступлении, тем, в конце концов, они будут более ликвидны. Однако этот процесс – далеко не односторонний, так как вступление неокапиталистической страны сопровождается обновлением системы, какой бы она ни была на момент объединения (современный не устоявшийся статус ЕС, или – другими словами – нарастающий кризис идентичности, который позволяет думать о разнообразных «-измах»...)

С другой стороны, ликвидность и рыночные стратегии таких огромных неокапиталистических стран, как Россия и Китай, в масштабе влияния на глобальную экономику, больше похожи на опыт «проб и ошибок». Источник нормализующего воздействия, которое они навязывают себе, – это глобальная рыночная экономика, мировая арена, на которой они хотят играть, и, разумеется, это гораздо более жесткий способ «нормализации», чем что-либо, с чем можно столкнуться в отношениях с ЕС... (и я все еще не знаю, как быть с государственной социалистической идеологией Китая...)

 

E/

Неокапиталистическое общество создает сверх-города (super cities)... Это не обязательно значит, что такие урбанистические единства экономически энергичны или привлекают огромные количества эмигрантов (хотя многие китайские города, безусловно, таковы). Это просто значит, что такие вопросы как природа городских коммьюнити и их жизнь; соперничество между общественным и частным пространствами и интересами; соревнование политики и экономики за ведущую роль в жизни города; перепланировка города в соответствии с новыми приоритетами и социальными иерархиями; структура развития визуального интерфейса как отражения локальной конфигурации в глобальных процессах и т.д., – становятся крайне важными. Вне зависимости от размера неокапиталистического города эти параметры обычно увеличивают степень как социального, так и визуального «накала» городских центров, часто довольно непропорционально их роли/статусу в мировой экономике. Другими словами, жизнь в таких городах сама по себе (чаще всего, это происходит неосознанно) становится процессом выяснения, что такое город. Вот почему это сверхгорода, UrbanoPolis (чтобы это ни значило, но мне нравится эта метафора), избыточные города, чересчур перенаселенная человеческая среда, которая практически отвергает тех, кто в ней обитает. Из-за ежедневных выяснений основ того, что такое городская жизнь, жизнь в сверх-городе становится настоящим испытанием.

Более того, как зоны наивысшей урбанизации, неокапиталистические города являются физическими средами, где неокапитализм становится явным и материально присутствует в процессах модернизации экономики, политики, архитектуры и инфраструктуры. Это создает определенную урбанистическую визуальность – здесь можно говорить о визуальном интерфейсе неокапиталистического города как отражающей/моделирующей поверхности, которая обнаруживает основные иерархии, структуры, процессы. Это «считываемая» и «вырисовывающаяся» среда, результат действия специфических для города глобальных/локальных факторов и процессов – это настоящие условия новой гипер-современности (hyper modernity). В отличие от городов со зрелым капитализмом, таких как Нью-Йорк или Париж, интерфейс неокапиталистических городов не доработан, это демонстрирует чрезвычайное преимущество экономики над политикой, личного интереса над общественным в жизни общества. Это такие «горячие точки», где кипят конфликты и энергия, гораздо больше к удовольствию художника (как я), желающего изучать и/или проблематизировать визуальность новой современности...

 

F/

a/ Неокапитализм, по крайней мере, на своих ранних стадиях, – это капитализм без буржуазии. В силу того, что Октябрьская Революция и последующие конструкции настоящего социализма были настолько удачным проектом социального модернизма (и модернизации), они полностью уничтожили главного врага модернизма – в некоторых социалистических странах epater le bourgeois было окончательно осуществлено, пока просто не осталось, кого эпатировать. Но в наши дни эта победа привела к обратным результатам... Новая фаза «модернизации» (цивилизации) в этих окончательно отставших в развитии обществах (как Болгария, например) проходит под видом всесторонней «нормализации», «европеизации» и т.д. А это ничто иное, как замаскированное введение/пере-учреждение буржуазии.

Процесс некоторым образом связан с дебатами вокруг общественного пространства в неокапиталистических городах, его использования, регуляции, определения и т.д. Кажется, что в этом споре недостает ясного референта, и я думаю, это из-за того, что не существует четкого определения, что значит «общественное». По крайней мере, в контексте городской жизни наличие исторически сложившейся буржуазии создает исторически сложившееся представление о жизни в городе. Идея «общественного пространства» связана с такими понятиями как «полис», городская жизнь. С другой стороны, в социалистическом наследии отсутствуют концепты/идеи о личном и общественном. В Болгарии, что довольно сомнительный пример, с этим еще сложнее, т.к. в болгарском языке (кстати, как и в русском) нет эквивалента английского слова «privacy». Поэтому как можно обсуждать «общественное», «всем обществом» и т.д., когда нет ясности относительно «личного» и «общественного». На настоящий момент это не только языковая проблема...

b/ Кроме того, неокапитализм – это общество потребления без потребителей, по крайней мере массового потребления все еще нет. Да, есть богатые и бедные. Но более того – при неокапитализме богатый оказывается еще богаче (см. Роман Абрамович), а бедный – беднее! (Кстати, неокапитализм это еще во многом игра в позы). А потребителей еще нет. На самом деле, это вопрос масштаба и времени... Процесс определения городской зоны (зон) по признаку достатка, на самом деле, недавно начался. Но при неокапитализме своеобразие потребительской идентичности в массах явлено/реально в основном в городской рекламе и новой «дикой» архитектуре (смесь Лас-Вегаса, Диснейленда, центра Тираны с конца 1998 года и берега Дубая годичной давности). Перерождение буржуазии тесно связано с созданием нового типа урбанистической идентичности – «образованного» потребителя. Но где человек в этом процессе? Как конкретно этот процесс проявляется в интерфейсе города; каково семантическое наполнение общего визуального послания неокапиталистического города?

Кажется, что активными проводниками такого типа городской среды являются появляющиеся необуржуа, «новые бюргеры». Он/она может происходить из любой социальной страты. Он/она может быть корпоративным игроком международного/национального масштаба или мелким собственником локального. Характерно то, что он/она активно участвует в формировании образа городской среды на корпоративном (центр города, вершины зданий, необычные логотипы и билборды) или местном уровне (самодельные знаки, физическое присутствие, межличностные отношения). Как бы он/она ни хотели присутствовать в пространстве городских медиа; создавать пространство, люди и их желания, ретроспективно созданы тем же самым местом, которое уже само есть конструкт (со своими скрытыми или проявленными клише, «маленькими грязными тайнами» и т.д.). В обоих случаях мера вовлечения зависит от баланса между средствами и желанием повлиять на визуальную среду города.

Наиболее очевидный признак появления необуржуазии – это уже упомянутая дикая архитектура, несомненно, постмодернистская по стилю, изобилующая стеклом – архитектурные метафоры богатства и влиятельности; безразличный к собственному городскому контексту, этот тип архитектуры имеет на удивление «современную» миссию (обязательство, если хотите), он стремится преобразовать весь город/общество по своему образу, а именно, необуржуазному образу.

c/ Самое занимательное в развитии неокапиталистического общества – это рождение «потребителя» из трупа героя-рабочего и рождение «неокапиталистического» бизнесмена из трупа «аппаратчика» (высокопоставленного номенклатурного работника). Я не говорю, что необуржуазия появляется из бывшей социалистической номенклатуры – наоборот, там возникает смешивание и скрещивание, являя неокапиталистический гибрид этих видов. Вообще-то главная цель неокапиталистического общества не производство или потребление как таковые – а создание некоей всеохватывающей среды буржуазного образа жизни. Фактически это важнейшая характеристика новой урбанистической визуальности неокапиталистического города.

Такие города, возможно, являются лучшими примерами пространств, контролирующих человеческого субъекта, и одновременно с тем являющихся сконструированными людьми. Это области с отражающей поверхностью, которые все время находятся в движении, и на территории которых общественное пространство эксплуатируется личным интересом. В результате городская среда превращается в медиа-пространство. А как в любом медиа-пространстве, основным вопросом здесь является вопрос доступа. Доступ гарантирован деньгами, а также доминированием экономики над политикой в неокапиталистическом городе, где любой может взяться за что угодно, когда угодно и где угодно, имей он деньги. В то время как в городах типа Нью-Йорка и Парижа корпорации платят, чтобы получить доступ к потребителям, в неокапиталистическом городе деньги платятся с целью навязать модель, которой следует придерживаться. В первом случае реклама продает товар; во втором случае реклама продает необуржуазный имидж.

Неокапитализм и неокапиталистические города отличаются относительно низкой амплитудой гражданской воли и средствами влияния на городскую среду. В отличие от любого нового бюргера, обычные городские жители, включая художников, едва ли могут взаимодействовать с неокапиталистической средой как-то иначе, нежели через активистские жесты сомнения и неповиновения. Однако иногда это может казаться «желанием управлять» и стремлением просвещенной элиты к политическому/социальному доминированию в городской среде. Забавно однако, что при неокапитализме просвещенной элите просто нет места. Она маргинализирована. Тем не менее, в силу того, что она находится в связке с «образованным потребителем», не включая его в себя, она обладает некоторой степенью автономии и влияния.

G\

Возвращаясь к изначальному вопросу – я вынужден признаться, что неокапитализм оборачивается для художника разочаровывающим опытом – кажется, эта новая стадия стремительной модернизации и эта новая ситуация возобновленной современности (быстро растущий неокапитализм, высокая степень урбанизации) практически оказывается не более, чем средством для возрождения буржуазии. Сейчас на лицо кампания по «модернизации» общества, конечной целью которой является создание некоей среды буржуазного «образа жизни». Вот почему новая современность не внушает доверия – ее трудно принять полностью (хотя София и выглядит сейчас лучше, чем когда-либо); но ее также нелегко полностью отвергнуть (хоть из-за потока транспорта, высокомерия со стороны богатых София невыносима сейчас, как никогда). Новую современность можно только исследовать и подвергать критике. Это неприятно осознавать, но все же – должен же быть какой-то положительный ресурс для нового модернистского проекта (если не альтернативная современность...)! Так либо да, либо нет. Другого не дано. И если да, то лучше принять ее... искать справедливость, хотя бы условную, через преобразование, а не отказ от нового устанавливающегося порядка; через создание альтернативных общественных пространств или общественных «контр-пространств», если угодно; воспринимая автономию искусства как его богатство, а не обязательство; укрепляя автономию этого пространства для искусства, которое значит больше, чем его «продажи» и т.п.

Пространство неокапитализма в своей основе – медийный тип пространства, таким образом, проект/подход неомодернистского вызова имплицитно подразумевает подрыв и вмешательство в средние частоты, форматы и сигналы этой зоны с использованием дадаистского наследия. Пространство неокапитализма в общем и целом является китчевой версией той современности, которую мы можем избрать в качестве нашей древности – так, упрощенный подход предполагает сведение его сути/значения к нескольким простым целям.

 

Вероятно, основной момент, который я пытаюсь пропагандировать здесь – это дисфункциональность, или контр-функциональность – функциональность прямых и непосредственных межчеловеческих отношений.

прямая функциональность (human-to-human functionality).

Полагаю, лучше быть неомодернистом «без причины», чем оказаться страусом-«возрожденцем», пойманным опасностью на бетонном полу...

 

Перевод с английского Александры ГАЛКИНОЙ