Думая о качестве, я вспоминаю о силе образа, его воздействия. О простых составляющих искусства: умения художника чувствовать, использовать материал и создавать пространство, в которое он «погружает» зрителя. Я вспоминаю выставку Харальда Зеемана «Плато человечества» на Венецианской биеннале 2001 года – точнее, ее завершение в полуразрушенных залах Арсенала, где расположились инсталляции Ильи Кабакова и Ричарда Серра. Кто-то из них предпочел разделить их рядом стоящие работы кирпичной стеной, боясь аналогий с соседом. И это был очень правильный, хотя и не обязательный ход.

Небрежно сложенная кирпичная стенка «выводила» на полустанок, на пути, где нарочито плохо оструганный забор ограждал «сакральное» пространство: уходящий поезд, разбрасывающий по пути ненужные работы, заверял, что в будущее возьмут не всех... Дело не в наивности и примитивности исполнения и не в узнаваемости. А в том, что этот литературный ход никак не трогал. Не было желания кинуться на рельсы и подобрать то сокровенное, что стало уже историей русского искусства. Почему-то вспомнились Павел Михайлович Третьяков и галерея по-настоящему народной живописи, которая воспринимается с поправкой на наивность... И подумалось, как близки мы к пресловутым передвижникам.

Выйдя из-за кирпичной ограды, зритель оказывался перед огромной ржавой металлической конструкцией, представляющей собой спираль, скрученную ленту, в которую вели кривые ворота, напоминающие какие-то вавилонские пилоны, несмотря на отсутствие крылатых быков с человечьими головами, украшенными витиеватыми бородами и длинными очами. И погружался в нее, покорно следуя за изгибами металлической плоти, вторя спиралеобразному движению. Я шла по этой дороге, не думая, куда приведет страшный путь меж стенами, будто сдвигающимися, как Сцилла и Харибда. И дошла до самого центра, где ничего не было, то есть была пустота. Это было движение в Современность и Вечность, которому сопутствовало переживание чего-то важного, настоящего. А может быть, просто страха или любопытства? Но очень сильного. И это движение примирило меня с разочарованием от дощатого забора, напомнившего танцы под гармонь в фильме, увиденном в детстве, в «Докторе Живаго», или в сцене свадьбы «Охотника на оленей» Майкла Чимино. И стало ясно, что тот ход, та попытка иллюстрации, на псевдорусский манер, пути художника в странном сообществе под названием Советский Союз – такая же времянка, как деревянный забор. И подумалось, ведь никто не помнит, что Микеланджело или Рафаэль жили и претерпели много неудобств от политических потрясений во Флоренции или Италии и кому из титанов Возрождения удалось стать опальным художником опального папы.

Так что же такое критерий качества? Художник живет вне сиюминутных законов, и судить его будут не только пришедшие после, спустя столетия, но и современники, не за злободневность и актуальность, а за силу образа, который он подарил нам. Вспоминается банальное: слова Раневской о том, что Джоконда сама выбирает, кому ей нравиться... Ненавистное понятие «актуальность в искусстве» – суть времянка, порождение русской живописи второй половины XIX века. Из-за которой страдали, впрочем, и сами авторы. Но кто сегодня может похвастаться такой степенью искренности?