Термин «постдиаспора» в последние полгода стал использоваться применительно к поколению постсоветских художников и интеллектуалов, переместившихся на Запад в 90-е годы – после падения Берлинской стены, в эпоху дискуссии о глобализме и повсеместной деморализации локальности. Постдиаспорическое поколение крайне неоднородно: среди представителей постдиаспоры есть и «оседлые» на Западе субъекты (постсоветская версия локального западного Другого), есть и «временно-перемещенные» номадические индивидуалы, которые порой практически неотличимы от традиционных колониальных путешественников.

Образование постдиаспоры немыслимо без государственной политики «гибкого гражданства» на Западе, а также существенного облегчения в 90-х режима пересечения границ для представителей Центральной и Восточной Европы. Риторика глобализма, режим «гибкого гражданства», номадическая динамика, а также надежды на то, что пропасть между Западом и Востоком будет вот-вот преодолена, способствовали тому, что в 90-е годы постдиаспора продолжала ощущать себя одновременно частью постсоветской художественной сцены (а потому – постсоветским репортером или резидентом на Западе) и полноправным участником традиционно западных дискурсов. Что касается взгляда со стороны, то постсоветский диаспорический субъект воспринимался и воспринимается на Западе как имитация «аутентичного» субъекта с «основной территории» (географического постсоветского пространства), что только усиливает состояние двойственности.

В сфере культурного производства для постдиаспорического поколения характерны плюрализм и расшатывание сложившейся за последние 50 лет системы разделения интеллектуального труда между Западом и Востоком. Начиная с 90-х постсоветская диаспора, как, впрочем, и другие диаспоры на Западе, ставит под сомнение незыблемость границ между национальными государствами. Локально, однако, постдиаспорические субъекты отказываются применить к себе термин «Другого», считая себя по-прежнему всего лишь «другим» Первым миром.

Как следствие этого, значительное число постсоветских художников 1990 – 2000-х, живущих на Западе, продолжают придерживаться траектории «западного модернизма», понимаемого как «интернациональное современное искусство». «Западный модернизм», производимый диаспорическими художниками, становится одной из составляющих постсоветской диаспорической мозаики: аутентичность продукции таких художников, как Алексей Кошкаров, Слава Могутин, Антон Гинзбург и отчасти Анна Ермолаева, осложнена их «влипанием» в традиционные для Первого мира дискурсы. В творчестве других художников политика самоидентификации лишь время от времени выходит на поверхность, как в «Anna Karenina Goes to Paradise» Оли Лиалиной или в некоторых проектах Ольги Киселевой и Павла Браила, уступая затем место интернациональным «общим местам». Постсоветское диаспорическое сознание работает «со сбоями», и его проявления крайне фрагментарны. Для постдиаспорического поколения характерны как разные уровни диаспорического сознания, так и различная степень интеграции в художественную сцену постсоветской «основной территории», что также определяет степень их «диаспоричности».

Ностальгия по Второму миру, испытываемая в 1990 – 2000-х, принципиальна для постдиаспорического сознания. Так, Антон Гинзбург определяет свое искусство как базирующееся на эстетике «уродства» графического и индустриального дизайна Советского Союза 1980-х. Однако метод Гинзбурга коммодифицирует ностальгическую привлекательность «советского уродства» и растворяет его без остатка в современной западной форме. Ностальгия, проявляющаяся в работах Гинзбурга или в проекте «Music on Bones» Павла Браила, однако, не становится эффективной «работой памяти». Остается надеяться, что за периодом констатации постсоветской ностальгии наступит время, когда ностальгия по Второму миру станет инструментом новой критики современной России и других постсоветских территорий.

В 2000-х постдиаспора, по крайней мере в Соединенных Штатах, кажется, приобретает более оседлый характер и определяется со своим местонахождением, понимаемым как традиционная локальность, чему способствовало охлаждение политического климата, последовавшее за событиями сентября 2001 года. «Гибкие границы» сейчас кажутся уже не такими гибкими, как в 90-х. Постсоветская диаспора начинает ощущать себя новым нарративом, отличным как от аутентичного Запада, так и от постсоветской территории. Симптом постдиаспоры отделяется от фрагментарного глобалистического облака.

Среди художников, чья позиция наиболее точно соответствует классической политике диаспорического самосознания, – нью-йоркская группа «Вы Да Вы», которая начиная с середины 90-х выпускает одноименное печатное издание на как бы деформированном в диаспоре «ломаном» русском языке с использованием деконструированных этнических образов. «Вы Да Вы» сознательно и с изрядным постоянством культивируют свою «этничность» и «друговость». Наряду с издательской деятельностью «Вы Да Вы» также осуществляют акции социальной интервенции как внутри иммигрантских сообществ Нью-Йорка, так и за их пределами, как, например, в «Project Kit 1» – акции по раздаче комплектов «для активизации органов чувств» на случай войны с Ираком, проведенной в январе 2003 года. Раздавая эти комплекты в разных районах Нью-Йорка, «Вы Да Вы» выполняли функции «хороших граждан» западного метрополиса – этнических активистов.

Среди видеохудожников Юрий Гавриленко и Иоанна Малиновска, возможно, наиболее последовательно отражают постсоветскую диаспорическую субъективность. Свое исследование жизни маргинальных постсоветских субъектов в Нью-Йорке Гавриленко начал с фильма «20 Cans of Chunky Beef Soup» о нью-йоркском бездомном, в прошлом московском художнике Максиме Вахмине. Гавриленко работает с документальным материалом и несимулятивным языком, отражая, без морализации, реальную действительность и судьбы конкретных постсоветских субъектов на Западе. Работа Иоанны Малиновской «In Practice» строится одновременно на гендерной и этнической политике самоидентификации. Эта видеоинсталляция документирует работу Малиновской домработницей в американских домах – типичное занятие польских иммигранток в Нью-Йорке. Однако компенсацией за труд Малиновской являются вовсе не деньги, а лекции по философии, которые художнице читает хозяин дома. Обмен услуг домработницы на лекции по философии, читаемые американским интеллектуалом-мужчиной, – обмен одновременно гендерный и диаспорический.

В связи с наметившейся динамикой будущее постсоветской диаспоры на Западе можно представить как развивающееся по следующему сценарию. Постдиаспорический художник и интеллектуал в 2000-х перестает представлять себя посредником или переводчиком между «основной территорией» и Западом, то, что он с таким успехом делал в 90-х. Взамен он начинает активные переговоры со всеми постсоветскими диаспорами (включая Балтийские страны), с диаспорами стран бывшего Советского блока, а также и с более традиционными диаспорами на Западе, такими как, например, африканская (Блэк Атлантик). Постдиаспора смиряется со своим положением как «Второго мира в изгнании» и вырабатывает, наконец, новую критическую позицию по отношению к Западу (1), по отношению к постсоветскому пространству (2) и по отношению к диаспоре советского времени («высокой диаспоре») (3). Осознание симптома постдиаспоры оказывается возможно только через покорное принятие терминологии самопроизвольного смещения, «случайной детерриторизации» и признание 90-х историей. Особые усилия прилагаются к сопротивлению ассимиляции, которая чрезвычайно легка для белых субъектов из Центральной и Восточной Европы («облегченный» прием в западный модернизм часто приводит постсоветских субъектов к занятию вторых ролей в традиционно западных дискурсах). Диаспора становится местом новой критики и реального, несимулятивного активизма.

Уникальным местом соприкосновения и взаимодействия постдиаспоры и постсоветского пространства в 2000-х становятся «воображаемые сообщества», которые начинают размывать как границы между различными национальными государствами, так и границы между национальными государствами и диаспорическими сообществами. Такие «воображаемые сообщества», образующиеся при помощи современных технологий (чат-румс, мейлинг-листс и так далее), позволяют диаспоре и «основной территории» функционировать как один организм. «Воображаемые сообщества» – порой ностальгические и реваншистские – становятся форумом для серьезных дискуссий о судьбе Второго мира, его утопий и дистопий.