Если бы я был современный художник, то сделал бы натюрморт «Пища уличного бойца». Запертый в клетке ступенчатый торт с цветами, вроде американского свадебного (вариант: башня Татлина), обставленный обычными для презентаций пластиковыми тарелочками-стаканчиками. На каждой тарелке – камень. Бензин в каждом стакане. Пальцами, при сильном желании, сквозь прутья можно дотянуться до торта.

Или «Одежда уличного бойца». На листах нарисовал бы маркером маечки с надписями: «Несуществующая партия» (варианты: несуществующая церковь, страна, нация, вечеринка, газета, планета). По-английски, конечно, чтобы меня все поняли. Из этих несуществующих маек получился бы такой лирический нигилизм.

Я сделал бы «межимпериалистические противоречия»: две коробки из-под ксерокса, набитые отксеренными, фальшивыми, получается, купюрами. Одна коробка – доллары, другая коробка – евро. Впечатление возникало бы от величины этих ёмкостей. Брать бы разрешалось себе фальшивые деньги всем покупа... (что я пишу?) посетителям выставки.

Или я бы нарисовал контурно, воспроизвел, т.е., одними линиями знаменитое «Похищение Европы». А цветные там были бы только рога и немного морского фона вокруг них. И, подойдя ближе, читатель (тьфу, что я опять!)... зритель обнаруживал бы, что эти рога золотые и зеленое море вокруг есть не что иное, как полумесяц ислама на зеленом знамени пророка. Для барочности можно было бы немного пены морской превратить в арабскую каллиграфию.

Или выставить свастики разной степени узнаваемости, т.е. замаскированности – как орнамент обоев, корпоративный символ, план городской застройки, эскиз костюма, этническую татуировку. Назвать «Законно ли это?».

Или сделать в столбик имена-фото ста ведущих интеллектуалов, синхронно столбик фото-имен ста самых богачей, а между ними сотню самых дорогих шедевров изобразительного искусства. Смешные получатся сочетания.

Или... еще есть много идей относительно игр «убрать или оставить?» с вращающимися буквами внутри английских слов или относительно комиксов про людей, у которых на лицах не было ничего, кроме рта... Или...

Но откуда у вас это «или»? – спросит мыслящий критик, – дерзайте на здоровье. Замените «или» на «и». Разве ваш натюрморт, фальшивые деньги или римейк быка с похищенной Европой это одно и то же? – Да, – отвечаю я по-тупому. Это одно и то же. Биржевое спекулянтство. Чтобы ни делал современный художник, он обречен на одно и то же – лотерейную игру и надежду на то, что капитал признает своими купюрами именно его изделия, а значит, я им (художником) не буду.

Моя мысль проста: этически оправданное, исторически полезное то есть, искусство невозможно при современном капитализме. Обычная уловка, когда художник начинает утверждать: «Но зато искусство возможно как констатация этой невозможности», представляется мне удобным обманом, чем-то вроде реформизма в политике.

Пусть «гуманитарную публику» кормят ее же говном этически невменяемые. Следует оставить искусство Церетели, Глазунову, Никасу Сафронову и всем остальным желающим. Всем, мечтающим скормить себя журналистам. Всем клоунам спектакулярной демократии. Оставить им, чтобы не создавать иллюзий, амортизирующих классовый конфликт. Не тормозить и не вмешиваться в обоюдную дегенерацию троицы: потребитель – посредник – производитель образов. Не улучшать и не длить спектакль, т.е. сбыт выгодных властям идей посредством любимых публикой образов. Лучшее, что может сделать сегодня художник, – заявленная забастовка. Абстракция сейчас – это отказ от участия. Это аскетизм. Ритуальная чистота. Арт-забастовка – этически адекватное и одновременно предельно абстрактное произведение. Она может носить коллективный, как в романтичные времена Густава Метцгера, характер или быть индивидуальным бунтом, как у Стюарта Хоума в 90-х. Подлинная нонспектакулярность – это невидимость. Я приветствовал бы создание забасткома «невидимых художников», где, после тестов на теоретическую и практическую вшивость, посвящение состояло бы в отказе от участия в так называемой художественной жизни.

Верность этике сохраняет тот, кто не выставляется, не демонстрирует, не делает. Любая демонстрация сейчас есть демонстрация власти, а точнее, ее безальтернативности, что бы ни думал о себе сам демонстратор. Симпатичен на Арт-Клязьме-04 жест автора, получившего свою сумму на проект и разыгравшего эти деньги с пришедшими в лотерею, но сути этот пограничный жест не меняет. В обществе, где «консерваторы» – это советские бюрократы плюс ослепший рабочий класс, а «прогрессисты» – это новые менеджеры плюс расторопная буржуазия, у художника не будет достойного места, т.е. не будет исторически оправданного социального заказа. В еще более общем смысле Его Величество Рынок нулифицирует сегодня любое качество и пожирает изнутри любую субъектность, превращая ее в спектакль. Прогрессивный потенциал рынка отработан. Этическая адекватность – это громкий отказ от участия в рыночном спектакле. Художник больше ни за что не отвечает, и потому о нем нужно забыть.

Арт-забастовка – это изъятие, пропуск, эллипсис – главный прием искусства, возведенный в догму. Искусство всегда создавало зияние, трафарет, в который употребитель втискивал свою самость, чтобы выступить в той или иной исторической роли. Арт-забастовка констатирует видимость несуществования, создает зияние, заполняя которое каждый должен стать субъектом малой и большой Истории. Арт-забастовка идеальна, важно, чтобы она была громкой: обсуждать свое отношение, толкать падающего, постоянно уточнять мотивы своего недеяния.

Арт-забастовка – это акт солидарности с пресловутым «простым человеком». Простой человек не делает искусства, т.к. репрессирован системой. И художник, отказываясь делать искусство, солидаризуется с ним, разделяет его судьбу, соединяется с ним в общем молчании, отказывается от фарисейской идеи «представлять интересы». Если художник хочет освобождения людей, то идет куда угодно, но только не в сторону галерей.

Возможно, я не слишком убедителен, но если вы действующий художник, у вас наверняка еще больше аргументов против себя. Назовите их сами. Все эти сказанные выше слова не убеждают, если честно, даже меня самого. Меня убеждает не уместимое в слова чувство того, что современный художник не должен заниматься современным искусством. Я думаю, это чувство прямо связано с этикой. Вам так не кажется? В конце концов, я считаю, что этика имеет преимущественно классовую природу. Возможно, мы просто осознаем себя как агенты разных классовых конструкций и, соответственно, этических систем.