Выпуск: №77-78 2010

Рубрика: Публикации

Вопрос культурной идентичности

Вопрос культурной идентичности

Исаак Джулиен. Франц Фанон: черная кожа, белая маска. 1995. Видеоинсталляция

Стюарт Холл Родился в 1932 г. в городе Кингстон (Ямайка). Культурный теоретик, социолог. Автор многих книг и исследований.

Сегодня стало общим местом, что современная эпоха породила новую и окончательную форму индивидуализма, основанную на новом представлении об индивидуальном субъекте и его идентичности. Это вовсе не означает, что досовременный человек не являлся индивидом; однако индивидуальность «проживалась», «ощущалась» и «осмыслялась» по-иному. Изменения, ознаменовавшие наступление современности, вырвали индивида из его укорененности в традициях и структурах. В силу того, что они представлялись предопределенным свыше, они не могли быть подвергнуты никаким коренным изменениям. Статус, ранг, место человека в «великой цепи бытия» (божественном и земном порядке вещей) отодвигали на задний план его ощущение себя как суверенного индивида. Рождение «суверенного индивида» в период между гуманизмом Возрождения XVI века и эпохой Просвещения XVIII века знаменовало собой важный разрыв с прошлым. По утверждению ряда исследователей, оно стало тем двигателем, который запустил всю общественную систему современности. Рэймонд Уильямс отмечает, что современная история индивидуального субъекта сводит воедино два его разных смысла. С одной стороны, субъект является «неделимым» («indivisible»), то есть представляет собой единую внутри себя и не подлежащую дроблению сущность, с другой – он также «единичен, своеобразен, уникален»[1]. Возникновению этого нового понимания способствовали многие основные течения западной мысли и культуры: Реформация и протестантизм освободили совесть индивида от церковных институций, открыв ее напрямую взору Божьему; гуманизм Возрождения поместил Человека (sic) в центр мироздания; научные революции наделили Человека особым даром и способностями изучать и разгадывать тайны Природы; Просвещение, основанное на образе рационально мыслящего Человека-ученого, свободного от догм и нетерпимости, открыло перед ним всю историю человечества для осмысления и познания.

Те, кто склонен считать, что идентичности ныне подвержены постоянной фрагментации, утверждают, что в эпоху поздней современности концепция субъекта подверглась не просто отчуждению, но полному смещению. Они рассматривают это смещение как результат серии последовательных разрывов в дискурсе современного знания. В этом разделе я предлагаю краткий обзор пяти важнейших достижений социальной теории и гуманитарной науки, которые были сделаны в мысли поздней современности (вторая половина ХХ века) или оказали на нее ключевое влияние и привели, как считается, к окончательной децентрации картезианского субъекта.

some text
Исаак Джулиен. В поисках Лэнгстона. 1989. Кадр из фильма

Первая значительная децентрация связана с традициями марксистской мысли. Разумеется, сочинения Маркса относятся к ХIХ, а не к XX веку. Однако в 1960-х годах его работы были открыты и прочитаны заново, в том числе и в свете его идеи о том, что «люди (sic) сами делают свою историю, но при обстоятельствах, которые не сами они выбрали». Для интерпретаторов Маркса эта фраза означала, что индивид не может быть в истинном смысле слова «автором» или агентом истории: он действует лишь на основе тех исторических обстоятельств, которые были созданы другими людьми и в которых он был рожден, используя при этом ресурсы (материальные и культурные), предоставленные ему предшествующими поколениями.

По мнению этих интерпретаторов, правильно понятый марксизм вытесняет само понятие индивидуального фактора. Марксист-структуралист Луи Альтюссер (1918-1989) утверждал, что, сделав центром своей теоретической системы общественные отношения (способы производства, эксплуатацию рабочей силы, обращение капитала) вместо абстрактного понятия «Человек», Маркс опрокинул два ключевых положения современной философии: «1. Существует всеобщая человеческая сущность; 2. Эта сущность есть атрибут «отдельно взятых индивидов», которые являются ее реальными субъектами». «Эти два постулата – писал Альтюссер, – дополняют друг друга и неразрывно друг с другом связаны. Между тем их существование и их единство предполагает целое мировоззрение, которое является эмпирически-идеалистическим. Отвергая сущность человека в качестве теоретического основания, Маркс отвергает всю эту органическую систему постулатов. Он изгоняет философские категории субъекта, эмпиризма, идеальной сущности и т.д. изо всех областей, в которых они до той поры господствовали. Не только из политической экономии (отказ от мифа homo economicus, т.е. индивида, обладающего определенными способностями и потребностями и являющегося классическим субъектом экономики); не только из истории... не только из морали (отказ от кантовской моральной идеи), но также и из самой философии»[2].

Эта «тотальная теоретическая революция», естественно, вызвала шквал критики со стороны многих теоретиков-гуманистов, придававших человеческому фактору большее значение в объяснении истории. Независимо от того, был ли Альтюссер отчасти или полностью прав или же всецело заблуждался, его «теоретический антигуманизм» (концепция, противостоящая теориям, аргументация которых построена на понятии всеобщей «Человеческой» сущности, заключенной в каждом индивидуальном субъекте) оказал значительное влияние на различные направления современной мысли. Вторая важнейшая «децентрация» в западной мысли ХХ века связана с «открытием» бессознательного Зигмундом Фрейдом. Теория Фрейда о том, что формирование нашей идентичности, сексуальности и структуры наших желаний основано на психических и символических процессах, протекающих в бессознательном, которое работает по совершенно иной «логике», чем логика Разума, переворачивает идею о познающем, рациональном субъекте с целостной закрепленной идентичностью – субъекте декартовского «Мыслю, следовательно, существую». Этот аспект работы Фрейда оказал глубокое влияние на мысль последнего тридцатилетия эпохи современности. В интерпретации философов-психоаналитиков, таких как Жак Лакан, идея Фрейда состоит в том, что образ «целостного» единого «я» – это то, что ребенок узнает лишь постепенно, частично и с большим трудом. Он не возникает естественным образом из самой сущности бытия ребенка, но формируется относительно других людей, особенно в раннем возрасте, когда в психике ребенка проходит сложный бессознательный процесс поиска компромисса с его мощ- ными фантазиями, связанными с фигурами родителей. Находясь в своем развитии на «стадии зеркала» (термин Лакана), ребенок, еще не способный к координации движений и не владеющий «целостным» образом себя, видит или «воображает» себя «целостным» в собственном отражении либо в зеркале в буквальном смысле, либо во взгляде другого. Эта идея некоторым образом близка концепции «зеркального» интерактивного «я» Дж. Мила и Ч. Кули, с той лишь разницей, что для них социализация была связана с сознательным изучением, тогда как для Фрейда субъективность являлась продуктом бессознательных процессов психики.

some text
Исаак Джулиен. Франц Фанон: черная кожа, белая маска. 1997. Видеоинсталляция

Согласно Лакану, формирование «я» через «образ» Другого сопровождается вступлением ребенка в отношения с внешними ему символическими системами и его включением в разнообразные системы символической репрезентации, в том числе язык, культуру и систему различия полов. Этот трудный процесс сопровождается противоречивыми, не находящими разрешения переживаниями, такими как борьба любви и ненависти к отцу, конфликт между желанием угодить матери и стремлением оттолкнуть ее, разделение себя на «хорошие» и «плохие» стороны, отказ признавать в себе мускулинные/феминные черты и т.д. Эти переживания являются ключевыми в «бессознательном формировании субъекта», приводят к его «расщеплению» и остаются с ним на всю жизнь. Однако несмотря на это вечное «расщепление», субъект воспринимает собственную идентичность как связанную, «утвержденную», единую благодаря тому фантазматическому представлению о себе как о целостной «личности», которое сформировалось у него на стадии зеркала. В этом, согласно данному психоаналитическому подходу, состоит противоречивость происхождения «идентичности».

Таким образом, идентичность не присуща сознанию от рождения, но формируется постепенно в ходе бессознательных процессов. Ее единство так или иначе «воображаемо», фантазматично. Идентичность всегда остается незавершенной, постоянно находится «в процессе», беспрерывно «формируется». Так, отрицаемые мужским «я» черты «феминности» навсегда остаются с ним, находя разнообразное бессознательное
выражение во взрослой жизни. Значит, правильнее было бы вместо завершенной идентичности говорить об идентификации, понимая под ней никогда не прекращающийся процесс. Идентичность возникает не столько из полноты идентичности, которая уже присуща нам как индивидам, сколько из нехватки целостности, которая «заполняется» извне нашими представлениями о том, как нас воспринимают другие. С точки зрения психоанализа, мы находимся в постоянном поиске «идентичности», конструируя биографии, связывающие воедино разные части нашего расщепленного «я», для того чтобы вновь схватить это иллюзорное ощущение удовольствия от собственной полноты.

Работы Фрейда и их интерпретация такими психоаналитиками, как Лакан, также многократно подвергались критике. Бессознательные процессы по определению не подлежат наблюдению или осмотру. Они выводятся с помощью тщательно разработанных психоаналитических методов реконструкции и интерпретации и с трудом поддаются «доказательству». Как бы то ни было, их влияние на современный образ мысли трудно переоценить. Большинство современных теорий психики и субъективности определяются как «постфрейдистские»: даже те из них, что отвергают отдельные специфические гипотезы Фрейда, принимают его работу о бессознательном в целом как аксиому. Очевидно, что подобная точка зрения наносит серьезный ущерб понятию рационального субъекта и устойчивой закрепленной идентичности.

Третья рассматриваемая мною децентрация связана со структурной лингвистикой Фердинанда де Соссюра, утверждавшего, что мы до конца не
являемся «авторами» наших высказываний и тех смыслов, что выражаем с помощью языка. Мы можем пользоваться языком для производства смыслов, лишь включаясь в системы языковых правил и свойственных нашей культуре значений. Язык не индивидуален, но социален. Он существует до нас. Мы не являемся в прямом смысле его авторами. Говорить значит не только вы- ражать свои сокровенные самобытные мысли, но также активировать те бесчисленные смыслы, которые уже включены в систему нашего языка и культуры. Кроме того, между значениями слов и объектами и явлениями внеязыковой действительности не существует однозначного соответствия. Значе- ния возникают из отношений сходства и различия между словами в рамках языкового кода. Мы знаем, что такое «ночь», потому что это не «день». Здесь важна аналогия между языком и идентичностью. Мне известно, кто «я» относительно «другого» (например, своей матери), кем я быть не могу. Как сказал бы Лакан, идентичность, как и бессознательное, структурирована подобно языку. Такие современные философы, как Ж. Деррида, испытавший на себе сильное влияние идей Ф. де Соссюра и лингвистического поворота, утверждают, что любые попытки говорящего окончательно закрепить значения, в том числе значение собственной идентичности, вечно обречены на неудачу. Слова «многоакцентны». Как бы мы ни старались сделать их значение завершенным, они всегда несут в себе от- голоски других актуализируемых ими смыслов. Мы не отдаем себе отчет в тех суждениях и идеях, которые служат фундаментом для наших высказываний и переносятся самим «током» нашего языка. У всего,
что мы говорим, есть «до» и «после» – «поля» для записей. Значение по своей природе неустойчиво: оно стремится к завершению (как и идентичность), но постоянно разрушается (различием). Оно все время ускользает от нас. Нашей попытке создать устойчивые неизменные миры всегда будут препятствовать вновь и вновь возникающие неконтролируемые нами побочные смыслы.

some text
Исаак Джулиен. Служитель. 1993. Кадр из видео

Четвертая важнейшая децентрация идентичности и субъекта происходит в работах французского философа и историка Мишеля Фуко. В серии исследований Фуко разрабатывает своеобразную «генеалогию современного субъекта». Он выделяет новый тип власти («дисциплинарная власть»), который формировался на протяжении XIX века и расцвел полным цветом в начале ХХ века. Дисциплинарная власть связана с регулированием, надзором и управлением людьми и целыми народами с одной стороны и индивидом и его телом с другой. Ее очагами становятся те новые институции, которые развивались на протяжении XIX века с целью блюсти порядок и дисциплину в современном обществе – в цехах, бараках, школах, тюрьмах, больницах, клиниках и т.п.

Цель «дисциплинарной власти» – подчинить строжайшей дисциплине и контролю «жизнь, смерть, занятия, работу, печали и радости индивида», его моральное и физическое здоровье, сексуальную и семейную жизнь, установив над ним властное давление административных порядков, профессиональных экспертиз, а также знаний, поставляемых социальными научными «дисциплинами». Основная задача дисциплинарной власти – создать «человека, с которым можно обращаться как с «послушным телом».

С точки зрения истории современного субъекта особенно интересно то, что, хотя дисциплинарная власть является продуктом новых всеохватных регулирующих коллективных институций эпохи поздней современности, ее методы предполагают применение такой власти и знаний, которые продолжают «индивидуализировать» субъекта, обрушиваясь с большей силой на его тело.

«При дисциплинарном режиме индивидуализация уменьшается. Бдительное наблюдение и неустанный надзор индивидуализируют всех тех, над кем установлен контроль... Власть не только помещает индивидуальность в поле своего наблюдения, но и закрепляет ее на письме. Обширная скрупулезная система документирования становится важным фактором роста власти [в современном обществе]. Аккумуляция индивидуальной документации в систематическом порядке дает «возможность измерять всеохватные процессы и явления, описывать группы, характеризовать коллективные факты, вычислять разрывы между индивида- ми и их распределение в данном населении»[3].

Необязательно соглашаться во всех деталях с той картиной, которую рисует Фуко, описывая всеохватный характер «дисциплинарного режима» современной административной власти, чтобы понять парадокс: чем более коллективными и организованными по своей природе становятся институции поздней современности, тем сильнее ужесточается надзор над субъектом, его изоляция и индивидуализация.

Пятая децентрация, на которую ссылаются сторонники вышеупомянутой концепции, вызвана влиянием феминизма как критической теории и социального движения. Феминизм относится к «новым социальным движениям», которые возникли в 1960-е годы (поворотный пункт эпохи поздней современности) параллельно со студенческими волнениями, антивоенными и контркультурными молодежными движения, революционными движениями Третьего мира, движениями за мир, борьбой за гражданские права – всем тем, что ассоциируется с 1968 годом. Важность этого исторического момента состоит в том, что:

1. эти движения выступали и против единой либеральной политики на Западе, и против политики сталинизма на Востоке;

2. они утверждали политику как в «объективном», так и в «субъективном» измерении;

3. они отказывались от любых бюрократических форм организации в пользу спонтанности и актов политической воли;

4. как уже говорилось раньше, все эти движения имели сильный культурный уклон и форму – они поддерживали идею «театра» революции;

5. в них нашло свое отражение ослабление и разрушение классовой политики и связанных с ней массовых политических организаций, которые распались на множество отдельных социальных движений;

6. каждое движение апеллировало к социальной идентичности своих сторонников. Так, феминизм обращался с призывом к женщинам, сексуальная политика – к геям и лесбиянкам, борьба за расовую справедливость – к чернокожим, антивоенные движения – к пацифистам и т.п. Это стало историческим рождением так называемой политики идентичности: по идентичности на каждое движение.

Между тем, феминизм имеет и более прямое отношение к концептуальной децентрации картезианского и социологического субъекта:

1. Своим слоганом «личное есть политическое» феминизм поставил под сомнение традиционное разделение между «внутренним» и «внешним», «частным» и «публичным».

2. Таким образом, феминизм превратил в арены политической борьбы такие составляющие социальной жизни, как семья, сексуальные отношения, домашнее хозяйство, семейное разделение труда, воспитание детей и т.д.

3. Кроме того, феминизм впервые рассмотрел как политический и социальный вопрос проблему того, как происходит формирование и производство гендерно-дифференцированных субъектов. Иными словами, он политизировал субъективность, идентичность и процесс идентификации – в качестве мужчины/женщины, матери/отца, сына/дочери.

4. Начавшись как движение, направленное на пересмотр позиции женщин в обществе, феминизм позже включил в поле своих проблем формирование гендерно-дифференцированных половых идентичностей.

5. Феминизм подверг критике идею о том, что мужчины и женщины являются частью одной и той же идентичности «Человечество», заменив ее вопросом различия полов.

Выше я попытался описать те концептуальные сдвиги, которые, по мнению ряда теоретиков, привели к тому, что «субъект» Просвещения с устойчивой неизменной идентичностью подвергся децентрации, превратившись в постмодернистского субъекта с разомкнутыми, противоречивыми, незавершенными, фрагментированными идентичностями. В качестве причин такого преобразования я выделил пять важнейших децентраций субъекта. Напомню, что многие интеллектуалы и представители социальной науки не соглашаются с рассмотренными выше концептуальными и интеллектуальными импликациями этих разработок современной мысли. Между тем, сегодня едва ли можно отрицать то глубокое преобразующее влияние, которое они оказали на идеи поздней современности и в особенности на концепции субъекта и идентичности.


1992

Перевод с английского ЛИЗЫ БОБРЯШОВОЙ

Примечания

  1. ^ R. Williams, Keywords (Fontana, London, 1976). pp. 133-5.
  2. ^ Альтюссер Л. За Маркса. М.: Праксис, 2006. С. 323-324.
  3. ^ H. Dreyfus and P. Rabinow, Michel Foucault – Beyond Structuralism and Hermeneutics (Harvester, Brighton, 1982).
Поделиться

Статьи из других выпусков

№24 1999

От города воображаемого к городу-фикции

Продолжить чтение