«Создавая мыслящие миры».
Политехнический музей, Москва.
17-11.06-18.11.06

Философская конференция сегодня нередко напоминает регламентированный и хорошо финансируемый рабочий момент в жизни глобального мегаполиса. Особенно если философский форум обладает масштабным международным размахом, он значится в новостных таблоидах где-то между неделей высокой моды и фестивалем фильмов за соблюдение прав человека и усиление демократизации. Профессиональный диспут, орудующий абстрактными понятиями, адресован уже не целевой аудитории профильных специалистов, а практически безграничному медиальному сообществу. Концептуальная дискуссия приравнена к развлекательному ток-шоу, соединяющему публицистику, попытки социальных прогнозов и смачные журналистские расследования. Глобалистские механизмы успеха навязывают философу маску популярного шоумена, относящегося к своему публичному облику с нескрываемой иронией. Имиджевую стратегию востребованного философа, развенчивающего современные институты признания, довел до формального совершенства словенский психоаналитик Славой Жижек, считающийся одной из самых раскрученных звезд глобальной философской сцены. Одним философам подобное медиальное опрощение умственной деятельности кажется вполне комфортным; другим оно внушает понятные опасения или даже жестко аргументированную неприязнь.

Таким образом, процедуры выявления истины в глобалистском обществе подменяются медиальной пропагандой заведомо доступных теоретических конструктов. При этом требования быть понятным, подвижным и соотнесенным с господствующими идейными трендами часто стимулируют именно мыслительную активность, подталкивая энергично и эффективно разоблачать глобальное «потребление знаний». Универсальный обобщающий характер философского суждения сегодня достигается за счет обращения к тем масскультовым феноменам и формам высказывания, что традиционно располагались за пределами философского осмысления. Такой глобалистский стиль мышления, разумеется, обладает локальными нюансировками, варьируясь в зависимости от историко-культурного своеобразия конкретного места.

В Москве, весь советский период служащей символической столицей марксистко-ленинской диалектики, материалистической доктрины, претендующей на абсолютную тотальность суждения, медиальная манера современной философии приобретает неожиданные обертоны. Вроде бы философский язык в таком историческом контексте должен тяготеть к монологической жесткости, утопическому пафосу или фанатичному мессианству. На деле мыслительные конструкции здесь зачастую ориентируются на опробованные и безопасные познавательные модели, на безошибочные требования целесообразности. Включаясь в медиальную индустрию, философское знание вынуждено апеллировать к нормам здравого смысла, к общедоступным ценностям золотой середины и трезвого взгляда на вещи. Критика медиа, даже самая веская и убедительная, неминуемо преобразуется в элемент продуманной рекламы. Философ, будучи фигурой публичной, принужден максимально плотно влипать в медиальную активность, – вопрос: насколько ему при этом удается сохранить автономию свободного взгляда на вещи?

Подобная комплексная проблематика была неизбежно включена в программу философской конференции по философии, политике и эстетической теории «Создавая мыслящие миры», проведенной под руководством Свен-Олова Валленстайна и Иосифа Бакштейна в преддверии Второй Московской биеннале современного искусства. Три тематических блока, вынесенных в повестку конференции – «Философия и образование понятий», «Универсальность, причина, случайность» и «Пределы эстетики» – подталкивали последовательно продумать кризисность положения дел в сегодняшней метафизической рефлексии, политической теории и эстетической мысли. Громоздкость заявленных предпосылок несколько настораживала – охват слишком объемного, почти безграничного проблемного горизонта грозил превратить конструктивную полемику в реферативный обзор лежащих на поверхности глобалистских мифов и суеверий.

Первая часть конференции, прошедшая 17-18 ноября 2006 года в Политехническом музее, ознаменовалась докладами Жака Рансьера, Бернара Стиглера, Шанталь Муфф, Саскии Сассен, Молли Несбит, Валерия Подороги, Михаила Рыклина и Бориса Кагарлицкого. Второй «тур», проведенный непосредственно за день до открытия биеннале, познакомил московскую публику с выступлением Джорджо Агамбена «Искусство, бездеятельность, политика», по сути, конспективным изложением только что вышедшего очередного тома монографического исследования «Homo sacer». Фактическими результатами конференции стали увесистый томик из десяти докладов, выпущенный издательской программой «Интерроса» (помимо выступлений вышеназванных мыслителей туда включены статьи Бориса Гройса и Михаила Ямпольского) и видеоинсталляция с синхронным воспроизведением на мониторах восьми прозвучавших докладов (она была экспонирована на четвертом этаже ЦУМа). Книга «10 докладов...», тщательно отредактированная Оксаной Тимофеевой и со вкусом (без надрывной московской роскоши) оформленная, является сегодня, на мой взгляд, редким вменяемым интеллектуальным продуктом, чья потенциальная читательская судьба, возможно, будет сопровождаться неожиданными и смелыми истолкованиями.

В процессе чтения этого фундаментального издания напрашивается параллель с давним сборником «Жак Деррида в Москве» (выпущен «Ad Marginem» в 1993 году), куда вошли концептуальные путевые записки Деррида и беседа с ним, проведенная Подорогой, Рыклиным и Автономовой. Та адмаргинемская книга в мягкой обложке открывала новую идейную эпоху, намечая принципиально иные познавательные рубежи и открывая для массовой русской аудитории терминологический жаргон деконструкции. Та эпоха «великих надежд» верила в безусловную эффективность заимствования западных мыслительных моделей и ставила на интенсивность усилий по их насаждению в национальном контексте. Трудно сказать, произошла ли за пятнадцать лет в русском культурном сознаний оптимизация чужих стратегий мысли. Видимо, и да и нет. Масштабный переводческий бум, позволивший русскому читателю хотя бы по верхам познакомиться с теорией постмодерна, повлек чудаковатые озарения и диковинные ляпы, так и не приведя к резкому повышению образовательного уровня.

Многочисленные и довольно бессистемные публикации французских и американских теоретиков вроде бы восполнили информационный дефицит, но одновременно вызвали стойкий кризис интереса к западному философскому дискурсу. По одной причине – для адекватного понимания текстов Бланшо, Деррида, Фуко, Делеза, Де Манна, Батлер, Джеймисона и др., оказывается, необходимо было дополнительное знание множества недоступных и непереведенных источников. Увеличившийся поток переводов только подчеркнул отсутствие обширной эрудиции, а подчас и минимального образовательного базиса. Эпоха «больших ожиданий», связанных с извлечением потенциала новизны из позднего постмодерна, завершилась из-за частичного, явно недостаточного, подъема общей грамотности; восторженное любопытство перед неизведанным логично сменилось раздраженным скепсисом от недопонятого.

«Десять докладов...», также работающие над адаптацией западной, главным образом социально-политической, теории в русском интеллектуальном пространстве, появились в кардинально иной временной ситуации. В 2000-е критическая мысль зачастую уже не является радикальным отрицанием предыдущей эпистемы, преодолением готовых понятийных схем, – сегодня она скорей обладает репутацией «уточнения». Такое уточнение не лишено компоненты новизны, но несет преимущественно добавочную нагрузку или же обращено к фактическим частностям. Самое ценное, что, на мой взгляд, предъявила московская конференция, – это готовность подхватить и продолжить интереснейший разговор, ведущийся сегодня и на академических площадках, и в эпицентре художественных событий, и на элитарных университетских семинарах, и на влиятельных симпозиумах типа «Post-Communist Condition» в Берлине в 2004 году. Московская часть такого глобального коллоквиума отличалась высоким компетентным уровнем обсуждения, сосредоточенной атмосферой конструктивного взаимодействия, но общие проблемные или конфликтные зоны мысли были существенно сглажены.

Каждый доклад в отдельности прочитывается подробной экспликацией тех воззрений и предположений, что в данный момент находятся в центре внимания конкретного философа. Каждая реплика по-своему выступает разъяснением фундаментальных положений и авторитетных идей, высказанных в манифестарных трудах и уже ставших объектом тщательного интерпретирования. На московской конференции преобладал комментаторский, проясняющий характер высказывания, безусловно, не лишенный остроты и резкости, но направленных на трактовку и публичную легитимацию предшествующих теоретических построений. Современный философский дискурс, унаследовав дерзость и азарт от постмодернистской мысли 1960-1980-х годов, склонен привлекать аудиторию не герметизмом озарений, а внятным и пространным объяснением основ.

Артистично сочетающий практические наблюдения и абстрактные выкладки, доклад Жака Рансьера «Злоключения универсального» напоминает детальный и умело составленный синопсис его политический философии. В начале 2000-х на волне реактуализации марксистской эстетики она стала одним из программных «руководств к действию» для политически активной художественной среды. Критикуя западную неолиберальную демократию за взаимообратимость террора и потребления, спектакля и протеста, Рансьер отвергает господствующую логику консенсуса, глобального или частного, и предлагает обратиться к режиму политической субъективации. Такой режим предписывает бесконечное дробление всего поля исторически и экономически данного. Протестный жест несогласия – это не конформистский уход и не патетичный исход, это активное включение в конфигурацию социальных сил и преобразование ее инертных и несправедливых моментов. Политический субъект для Рансьера – не базовый элемент социальной системы, а пустая клетка, дополнение к сиюминутным процессам и функциям, эту социальность образующим. Компактный и одновременно охватывающий множество болевых точек глобального капитализма доклад Рансьера суммирует уже известные читателю взгляды философа, ранее озвученные им в книгах «Политика эстетики: Распределение практичного» или в уже переведенном на русский труде «На краю политического».

 

Кому приходилось ранее знакомиться с книгами и статьями Шанталь Муфф, написанными самостоятельно или в соавторстве с Эрнесто Лакло, заметит, что в ее докладе удачно систематизированы ключевые мотивы ее изысканий – принципы обустройства публичной сферы в эпоху позднего капитализма и подмены антагонистической борьбы агонистическим сотрудничеством. Муфф говорит об агонистической модели демократии, предполагающей продуктивное столкновение нескольких типов гегемонии, отчего в демократическом обществе возникают особые приемы и методы артикуляции политического. Для Муфф важно вскрыть и показать постоянное соперничество и перехват гегемонистского дискурса, приводящие к формированию конкретных и специфических способов политического волеизъявления и протеста.

В книге «Десять докладов...» Шанталь Муфф размышляет о состязательном устройстве глобальной публичной сферы. Бернар Стиглер провозглашает мистагогию современного искусства и пути индивидуации современного художника в результате приверженности диахронии и сингулярности. Саския Сассен указывает на кардинальное различие космополитического и глобального; по ее мнению, в современном постиндустриальном мегаполисе постоянно производятся контргеография и протестные нарративы, причем производятся они усилиями этнокультурных меньшинств, нелегальных иммигрантов и аутсайдеров. Все эти точные и требующие развития обобщения адресованы грамотному, эрудированному читателю, в сознании которого уже упорядочен обширный репертуар тем и вопрошаний глобальной философии. Потребитель современного философского дискурса должен всесторонне представлять предысторию модных понятий, происхождение харизматичных сюжетов и траекторию их осмысления. Точно так же потребитель глобалистских материальных благ должен знать расположение товаров в Wall-Mart'е (вне зависимости от того, в какой стране он находится) или кофейную карту Starbucks'а, будь эта кофейня расположена в Берлине или Пекине.

Русский философ, еще недостаточно включенный в мировую индустрию мыслепроизводства или относящийся к ней с настороженным подозрением, иногда стремится предложить собственную альтернативную оптику. Валерий Подорога в докладе «Политика философии. Новые вызовы» видит исток политической мысли не в рациональной субъектности зла, символизируемой Освенцимом, а в иррациональной, глубинной объектности зла, предъявляемой ГУЛагом, – и тем он полемизирует с принципами глобальной биополитики, намеченными в «Homo sacer» Джорджо Агамбена. Когда Борис Кагарлицкий упрекает современных теоретиков в поспешной фетишизации рынка и в игнорировании роли средств производства, манипулирующих рынком («капиталистическое производство нацелено на рыночный обмен, а потому создается впечатление, что рынок – это все»), он не учитывает следующий аспект. На место традиционной автономии искусства в постиндустриальном обществе пришла тотальная автономия рынка, отчего фактор непосредственного производства и критерий ценности оказались вытеснены на периферию.

В целом, благодаря такой показательной перекличке западных и русских стилистик мысли, «Десять докладов» оказались обстоятельной документацией магистральных направлений в современной философии, указывающей на их принципиальную злободневность, политический пафос и социальную открытость.

Впрочем, не стоит забывать, что философский коллоквиум проводился под эгидой Московской биеннале, то есть его непосредственной мотивировкой был смотр интерпретационных стратегий, способных оперативно отзываться на динамику современного искусства. Критика современного искусства, особенно академическая, находится если не в тупике, то в состоянии очевидной исчерпанности готовых описательных моделей. Дефицит обновленной мысли связан с тем, что сегодня равно не работает и структуралистский подход, изучающий функционирование систем, и постструктуралистская поэтика, культивирующая системные сдвиги и аномалии. Некогда будоражащее критическое письмо, предлагаемое кругом журнала «Октобер», несмотря на фундаментальность и новаторство конкретных книг Розалинд Краусс и Холла Фостера, сегодня смотрится чересчур предсказуемым и зацикленным на мифо-символических аналогиях. Удачное обыгрывание ряда критических техник, опробованных авторами «Октобер», видится мне в заключающей книгу статье Михаила Ямпольского «Эстетика и место отсутствия». На материале мирового и русского визуального искусства – от Томаса Хиршхорна и Сола Левитта до Ильи Кабакова и Александра Бродского – автор доказывает, что сегодня эстетический жест конституируется в результате материального воплощения «пустого места», то есть форму порождает эффект физического отсутствия.

Теоретическим инструментарием для истолкования современного искусства сегодня считается левая политическая философия, вооруженная марксистской критикой идеологии и опирающаяся на разносторонние культурные теории, от «микрофизики власти» Фуко до теории идей Панофски и Йитса. Парадокс в том, что объектом такого теоретизирования являются не столько реально существующие произведения, сколь искусство в его утопической ипостаси, искусство, которое еще требуется помыслить и вообразить. Так, Михаил Рыклин метко замечает: «Особенность нашего времени состоит в том, что из тупика, в который мы попали, возможно, нет выхода с помощью искусства». Публикация «Десяти докладов» выступает красноречивым примером того, что сегодня социальные и гуманитарные (точнее, эстетические) теории искусства резко расходятся в своих амбициях объяснить и описать современную художественную сцену. Вопрос, обращенный в будущее, – добьется ли новый формат философской мысли того оптимального баланса, когда острокритический социальный анализ будет уравновешен скрупулезным изучением художественной конкретики, то есть возникнет ли (и если да, кто будет ее создателем) универсалистская, имеющая глобальный резонанс философия искусства.