«А я смотрю: чего я тоскую? Это я по социализму скучал»
Андрей Платонов
Чевенгур

1. Тоска, меланхолия, скука, печаль, грусть – развязать этот клубок понятий представляется мало возможным. Да и стоит ли пытаться? Вместо проведения (неизбежно условных) различий лучше оставим им их близость, каждый раз, в зависимости от обстоятельств и контекста, выбирая из них то или другое. Разумеется, тем самым оказывается закрытым и вопрос о всякого рода дефинициях. Разве тоска (и связанные с ней феномены) не есть то, что нам всегда уже ясно и понятно, что касается нашей повседневной жизни? Мы не ставим себе вопрос: «Что же такое тоска?» А скорее: «Чего я тоскую?» И если тоска и меланхолия обычно связаны с утратой, то в случае Платонова перед нами если и утрата, то совершенно особого рода. Ведь как возможна утрата того, чего, в сущности, никогда и не было, что еще только должно прийти? Здесь перед нами парадокс, сходный с «призраком коммунизма», описанным Деррида в «Призраках Маркса».

2. Тоска определяет то, как мир открывается нам, или, точнее, как мы открываемся миру. В этом смысле тоска предстает как настроение [Stimmung] и расположение [Befindlichkeit] в хайдеггеровском употреблении этих слов. Как выявляет анализ «Бытия и времени» (§29): «Настроенностью расположения экзистенциально конституируется мирооткрытость присутствия [des Daseins]»^[1]. Только в тоске мы открыты миру как тоскливому.

3. Как и текст «Бытия и времени», само слово тоска настоятельно ставит вопрос о переводе. Не является ли оно столь же непереводимым, как и хайдеггеровское Dasein (общего переводческого консенсуса по поводу которого, видимо, так никогда и не установится)?

Так, например, переводчик Платонова Роберт Чандлер давно пытается ввести в английский язык слово «tosk»^[2] (ведь вошло же в него французское ennui). Чандлер ссылается на Набокова, писавшего: «Ни одно слово в английском не передает всех оттенков слова «тоска». В его наибольшей глубине и болезненности – это чувство большого духовного страдания без какой-либо особой причины. На менее болезненном уровне – неясная боль души, страстное желание в отсутствии объекта желания, болезненное томление, смутное беспокойство, умственные страдания, сильное стремление. В отдельных случаях это может быть желание кого-либо или чего-либо определенного, ностальгия, любовное томление. На низшем уровне тоска переходит в ennui, скуку»^[3]. Этот комментарий Набокова, при исходном желании определить тоску, выстроить некоторую иерархию («на низшем уровне») лишь сильнее спутывает все понятия, задействованные в этом определении.

4. В связи с текстом Хайдеггера одно из замечаний Чандлера о его слове «tosk» кажется особенно интересным: «Иногда незнакомое слово в английском тексте передает ужас, который ощущается в оригинале, но может исчезнуть в переводе»^[4]. На этот раз тоска оказывается сплетена с ужасом. Как известно, понятие ужаса [Angst] является одним из центральных в «Бытии и времени» (§40).

Хайдеггер определяет ужас как «отличительное расположение присутствия», «призванное дать онтическую «отмычку» к нему самому как сущему», то есть именно ужас является ключом к самой сущности Dasein. Ужас не имеет конкретной причины, продолжает Хайдеггер, «отчего ужаса есть бытие-в-мире как таковое ... отчего ужаса совершенно неопределенно ... внутримирное сущее тут не «релевантно». Ничто из того, что подручно или налично внутри мира, не функционирует как то, перед чем ужасается ужас». Сущность этого ужаса в том, что он «обнажает в присутствии бытие к наиболее своей способности быть, то есть освобожденность для свободы избрания и выбора себя самого. Ужас ставит присутствие перед его освобожденностью для... (propensio in) собственности его бытия как возможности, какая она всегда уже есть», «в ужасе лежит возможность отличительного размыкания, поскольку он уединяет. Это одиночество возвращает присутствие из его падения и показывает ему собственность [Eigentlichkeit] и несобственность [Uneigentlichkeit] как возможности бытия»^[5].

Между тем, по замечанию на этот раз уже русского переводчика Хайдеггера В.В. Бибихина, для перевода немецкого Angst хотя и был оставлен ужас, подходят также варианты тревога и тоска^[6]! В этой связи c Angst тоска открывается нам как основополагающее настроение, в котором только и возможна подлинность [Eigentlichkeit].

5. Не менее тесно с тоской связан феномен скуки, что прекрасно показывает упомянутая фраза из «Чевенгура», где «скучать» и «тосковать» функционируют как синонимы. Разработкой скуки [Langeweile] Хайдеггер подробно занимался в лекционном курсе 29-го года «Основные понятия метафизики» (§19 – 39). Он говорит о скуке как основополагающем настроении современного Dasein, являющегося также и основополагающим настроением самого философствования^[7] (к сожалению, воспроизводить здесь ход хайдеггеровского анализа даже в самых общих чертах не представляется возможным, поэтому ограничимся лишь этими характеристиками).

Хайдеггер вновь возвращается к теме скуки в этапном курсе 35-го года «Введение в метафизику»^[8] (§1), связывая ее с «основным вопросом метафизики»: «Посреди скуки возникает этот вопрос, когда мы равно далеки от отчаяния и от восторга, но когда упрямая обыденность сущего расстилает перед нами пустыню, внутри которой нам безразлично, есть ли сущее или нет его, и здесь снова так странно звучит этот вопрос: «Почему вообще есть сущее, а не наоборот — ничто?»^[9]

Именно ужас и скука, порой практически неотличимые друг от друга, оказываются для Хайдеггера привилегированными настроениями, ставящими Dasein перед «основными вопросами». Эта неотличимость и есть объединяющая их тоска. 

6. И все же хайдеггеровский анализ остается для нас неудовлетворительным в том, что касается отсутствия в нем измерения коллективности, общности. Подлинность возможна только в одиночестве, в отказе от суеты мира das Man. Ужас и скука принадлежат именно к «внутренней жизни». Помыслить положительный образ коллективности в рамках хайдеггеровского проекта 1920-х оказывается крайне затруднительным. Поэтому и проблема политики оказывается как бы за скобками.

Попытка Хайдеггера выйти за пределы одиночества, связанная с его политической вовлеченностью 1930-х, действительно была, по верному выражению Славоя Жижека, «правильным шагом (хотя и в неверном направлении)»^[10]. Вопрос в агенте этой политики. Для Хайдеггера им был «немецкий народ»^[11]. «Немецкий народ» – таково имя неверного направления политики.

Следовательно, задача возвращения на верный путь состоит в поиске иного коллективного агента политики. Вместе с этим и сам хайдеггеровский анализ настроений будет переформулирован в терминах коллективности, что, разумеется, повлечет за собой и существенную трансформацию их содержания.

Осознавая всю насильственность этой процедуры, мы, тем не менее, настаиваем на ее необходимости, читая Хайдеггера со строго антихайдеггерианской позиции (как некогда «материалист» Ленин читал «идеалиста» Гегеля^[12]).

7. В «Грамматике множеств» Паоло Вирно обращается к хайдеггеровскому анализу ужаса, отмечая, что в эпоху постфордистского капитализма он уже перестал быть сугубо личным, а является неотъемлемой частью повседневной жизни любого работника^[13]. Полное отсутствие социальной защищенности разрушает все формы укорененности, нам вечно не-по-себе [Un-zuhause]. Отныне ужас касается многих, становясь их отличительной характеристикой, заключает Вирно. И если у Хайдеггера ужас уединяет, то сегодня он наоборот оказывается объединяющей политической силой.

Эту силу мы и будем называть тоской масс^[14].

8. Схожим образом дело обстоит и с феноменом скуки. Когда Хайдеггер говорит о ней как основополагающем настроении современного Dasein, он уже некоторым образом отмечает ее массовый характер. Нас же интересует не массовость скуки, но скука, тоскливость масс. В ней «основной вопрос» метафизики («Почему вообще есть сущее, а не наоборот — ничто?») становится уже основным вопросом политики, который, обращаясь к формуле Платонова, можно обозначить следующим образом: «Почему вообще есть капитализм, а не наоборот – социализм?»

Не случайно такие места массовой тоски как, например, автобусная остановка, являются также и местами рождения политической речи, выражения активного недовольства существующим социальным порядком. И несмотря на то, что в терминах «Бытия и времени» такая речь была бы однозначно квалифицирована как болтовня [Gerede], мы не можем не оценить ее потенциала как речевой практики повседневного сопротивления, расшатывающего гегемонию на микросоциальном уровне. Здесь простое «онтическое» ожидание всегда оказывается окрашенным ожиданием «онтологическим» – ожиданием грядушего, «тоской по социализму».

Так, в одной из серий фотографа Антона Курышева мы видим людей, ждущих на остановке своего автобуса. Их взгляды устремлены вдаль. В этих взглядах тоска и недовольство сливаются с ожиданием. За первичным «онтическим» содержанием этой работы пробивается «онтологический» смысл тоски, направленной в будущее. Это взгляды в завтра, оставляющие сегодня позади. В этом отношении особенно примечательна одна из фотографий серии, где на фоне, за спинами людей, виднеется оказавшаяся вне фокуса, как будто расплывающаяся, рекламная растяжка со словом «СЕГОДНЯ!»

9. Другая разработка этого феномена представлена у амери- канского художника чилийского происхождения Альфредо Жаара. С 1994 по 2000 он создает серию работ, вместе образующих «Проект Руанда», основанный на впечатлениях от посещения страны после геноцида. Как Жаар упоминает в одном из интервью (^[15]), в каждой последующей части этого шестилетнего проекта он старался максимально использовать опыт предыдущей. И если в первых работах серии повествование выстроено через опыт одного конкретного человека, то в одной из последних частей проекта «Ожидание» (1999) Жаар переходит к изображению масс.

Эта работа представляет собой фотографию, проецируемую на масштабный экран в темном помещении. На ней мы видим беженцев Хуту, предстоящих фронтально перед зрителем, замерших в ожидании. Жаару важно запечатлеть именно сам момент ожидания, поэтому он проецирует изображение в большом масштабе, чтобы показать его скорее как приоста- новленную сцену из фильма, предполагающего дальнейшее продолжение. Снова мы наблюдаем ту же тоскливую темпоральность, с той, правда, существенной разницей, что хайдеггеровское не-по-себе [Un-zuhause] имеет здесь, в случае беженцев, зловещую буквальность насильственного лишения дома [Hause], когда тоска остается единственным, что они могут между собой разделить. Тоска по социализму становится своеобразным социализмом тоски. 

Примечания

1. ^ Хайдеггер М. Бытие и время. М.: Наука, 2002. С. 137. 
2. ^ Чандлер Р. «Очуждать или осваивать»: по следам переводческого семинара // Иностранная литература, No. 6, 2008.  
3. ^ Набоков В. Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина. М.: НПК «Интелвак», 1999. С. 151–152. 
4. ^ Чандлер Р. Указ. соч. 
5. ^ Хайдеггер М. Указ. соч. С. 184, 186, 188, 190 – 191. 
6. ^ Там же. С. 450. 
7. ^ Heidegger M. The Fundamental Concepts of Metaphysics: World, Finitude, Solitude. Bloomington: Indiana University Press, 2001. P. 160, 80. 
8. ^ Именно к этому курсу Хайдеггер отсылает читателя за дальнейшим разъяснением «вопроса о бытии» в «Предуведомлении к седьмому изданию 1953» «Бытия и времени»: Хайдеггер М. Бытие и время. С. VI. Поэтому наше обращение к этому курсу, как и теме скуки, не случайно, но продиктовано самим указанием Хайдеггера. 
9. ^ Хайдеггер М. Введение в метафизику. СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 1998. С. 87. 
10. ^ Zizek S. In Defence of Lost Causes. L.: Verso, 2008. P. 95 – 153. 
11. ^ Хайдеггер М. Самоутверждение немецкого университета // Работы и размышления разных лет. М.: Гнозис, 1993. С. 222 – 231. 
12. ^ См. в этой связи блестящий анализ ленинского «материалистического чтения» Статисом Кувелакисом: Kouvelakis S. Lenin as a Reader of Hegel // Lenin Reloaded: Toward a Politics of Truth. Duke University Press, 2007. P. 164 – 204. 
13. ^ Virno P. A Grammar of the Multitude: For an Analysis of Contemporary Forms of Life. N.Y.: Semiotext (e), 2004. P. 32 – 34. 
14. ^ Мы предпочитаем говорить именно о массах, а не о множествах (хотя в нашем понимании они являются взаимозаменяемыми понятиями). В понятии масс сходится как спинозовское multitude (на которое ссылается Вирно), передаваемое в русских переводах словосочетанием «народная масса», так и Марксовы Masse или Volksmasse. О понятии масс см., например: Balibar E. The Philosophy of Marx. 
15. ^ См.: http://www.pbs.org/art21/artists/jaar/clip1.html