Тема настоящего номера должна показаться неожиданной, даже неуместной. В контексте присущих «Художественному Журналу» тематических формулировок — несравненно более строгих, с социологической и культурологической претензией, она должна казаться слишком вольной, лишенной теоретического статуса. Не очевидна в ней и обычно присущая «ХЖ» претензия на постановку актуальной проблематики. «Тоска» отсылает скорее к тематике литературы и искусства позапрошлого ХIХ века.

Однако очевидная тенденция современной культуры, радикальной и политически сфокусированной, — это особое внимание к антропологической проблематике. Характерно, что последняя Стамбульская биеннале называлась «Чем люди живы» (М. Скотини. Неокапитализм и ретерриториализация). Объяснение же этой тенденции может быть найдено в аналогии с опытом позапрошлого века: «С точки зрения ... самой структуры исторического момента мы неожиданно ... возвращаемся к реальности XIX века, временам, когда капитализму еще не был брошен серьезный вызовов, а Французская революция казалась важнейшим событием в истории эмансипации, подавленным чиновничье-буржуазной реакцией. С тем отличием, что вместо Французской революции нашей непосредственной предысторией оказывается 1917 год, а также вся серия освободительных прорывов прошлого столетия, которые теперь погребены под волнами самоотрицания, реакций и реставраций, образующими композицию нашего настоящего, его «прозаическое существование». В нем разочарование и скепсис постепенно сменяются тоской». (А. Пензин. Формирование новых политических субъективностей: между «тоской» и изобретением общей жизни).

Более того, в условиях современного т.н. постиндустриального, постфордистского общества ужас и тоска становятся субстанциональным повседневным переживанием — не личным, а всеобщим. И если раньше «тоска, меланхолия, скука, печаль, грусть... уединяли, то сегодня они наоборот оказываются объединяющей политической силой» (Д. Атлас, Д. Потемкин. Социализм тоски). А потому вдумчивый ответственный художник не может сегодня игнорировать тоску, ведь «сегодняшний момент печали, нойки сердца есть также и счастливый момент истины» (Е. Кошелев. На счастье тоскующих).

Косвенным подтверждением тому является нынешний коммерческо-репрезентативный мейнстрим, так старательно обходящий этот «момент истины». Он делает ставку на «художественный оптимизм», но при этом все его старания оборачиваются тем, что «в последние годы мы все чаще слышим ламентации, что современное искусство скучно» (Н. Алексеев. Тоска по скуке?). И все потому, что «современное креативное производство осуществляется формально, отчужденно, без сердца, боли, любви, иронии или отвращения». Упрек можно бросить и некоторым проявлениям искусства политического активизма, которое, ссылаясь на «художников авангарда, отказывается от проникновения в эмоциональную структуру события». Верность тоске как моменту истины требует от искусства «смычки между политическими процессами и жизнью человека-художника» (Кети Чухров. Когда производство становится искусством).

Ответом на этот призыв является практика некоторых современных художников, «работающих с документацией реального, транслирующих опыт каждого отдельного художника каждому отдельному зрителю, добиваясь от него эмоционального и интеллектуального участия в прямом диалоге». Для этого они обращаются к «нарративу ... рассказывая зрителю историю, которая сможет затронуть его эмоциональное, личное начало». Практику этих художников нам предлагают определять как «критическую сентиментальность» (Андрей Парщиков. Воспитание чувств или критическая сентиментальность).

Наконец, явление последних лет – это поколение «рожденных в 80-е, в большинстве своем оказавшихся нигилистами поневоле». Ведь «тоска немыслима при отсутствии веры. Ей же нет места после того, как на твоих глазах различные идеалы были в краткое время преданы одними и теми же людьми». Именно это вменяют они художникам 1990-х, «мнимая тоска которых на деле оборачивается непомерно раздутыми амбициями, жаждой искусственно продлить свое присутствие в художественном мире, который воспринимается ими, увы, лишь как сцена». А потому «исторические реалии ставят для молодых под вопрос саму возможность разделять какую-либо из существующих позиций». Они оставляют «тоскующим — участь тосковать» и готовы «посочувствовать им со всей искренностью, доступной человеческому сердцу». А потом «послать их со всей жестокостью и цинизмом, на которые способна молодость, не чураясь издевки, насмешки, не боясь плюнуть вслед уходящему, крикнуть что-нибудь этакое, чтобы вконец добить бедолагу» (Егор Кошелев. На счастье тоскующих).