С понятием критики «Художественный журнал» связан на протяжении всей своей уже более чем двадцатилетней истории. Причем утверждение это отнюдь не исчерпывается констатацией очевидного факта, что «ХЖ» — профессиональное художественно-критическое издание. Важнее здесь то, что «ХЖ» понимает критику как тип отношения к культуре, обществу и жизни вообще, как основание для современной практики и теории искусства. Порой казалось, что постсоветская реальность и художественная среда склонны это основание игнорировать, но «ХЖ» с настойчивой методичностью публиковал на своих страницах ключевые тексты представителей современной критической теории и поддерживал тех, кто следовал в ее фарватере. И если мы посвящаем очередной номер «критике критики», то это потому, что сегодня, похоже, критика все чаще утрачивает способность ухватывать суть вещей, превращаясь в культурный мейнстрим, в интеллектуальную моду, выхолащивается и рутинируется.

Объяснить это можно, в частности, тем, что сегодня умение «управлять состоит в том, чтобы управлять меньше. В этом смысле и либерализм, и неолиберализм являются формами правления, которые жизненно нуждаются в критике». Отсюда в сфере искусства на место кантианской «незаинтересованности суждения встает заинтересованность критика в самом акте вынесения суждения» (Л. Воропай «Критика как просвещенное повиновение»), а производство собственных критических текстов оказывается для критика важнее, чем искусство, которому они посвящены (З. Азизов «Отношение с мыслью...»). И вообще, разве нынешняя нормативность критики не есть contradictio in terminis? Ведь «само предложение мыслить критически подразумевает, что мы должны просто принять это как данность, то есть быть конформными, а вовсе не критичными» (Ш. Каждан «Спокойно ходить без крыльев»). Но вот что бросается в глаза: когда критика замыкается на себе, реальность освобождается из-под ее влияния и начинает жить своей жизнью. Сегодня мы повсюду сталкиваемся с тем, что «массы сами [...] от отчаяния ввалились в политическую жизнь, не имея структурированной политической позиции или четкой, внятной идеологии, до конца проработанной и осознанной культурной идентичности. В процессе этой стихийной политической социализации они начинают творить историю» (Б. Кагарлицкий «Критика критики»). Более того, из-под контроля сознания вырывается, претендуя на онтологическое равенство, весь не-человеческий мир, самые разные акторы, одушевленные и нет: «бактерии, сверхновые звезды, магнитные поля, насосы» (И. Новиков «Медитация и революция...»). Вселенная, бросая субъекту вызов своей неорганизованной и неохватной безмерностью, взывает к созданию «Вселенского музея» (А. Жиляев «Миссия музея современного искусства...»).

Открытие бесконечного числа онтологически равноправных партнеров человечества, как и бесконечности когда-либо существовавшего сущего, приобщает нас к новому, посткритическому состоянию сознания. Впрочем, прийти к нему можно и с противоположной стороны — из глубин собственной субъективности, ранее скованной суровой критической дисциплиной сознания (Х. Сокол «Хвала субъективности...»). Отсюда закономерно следует, что оправданным может оказаться возвращение рукотворного творчества, восстанавливающего сущностную связь с телом и с миром и одновременно замедляющего работу рынка, институций и прогресса (А. Осмоловский «Конец авангарда как специальная процедура»). Так складывается новое положение вещей — «постконцептуальное состояние» (П. Осборн «Постконцептуальное состояние...»), в котором вещи и явления сопрягаются между собой на основании новых, некритических принципов (Д. Джозелит «Об агрегаторах»). В этом состоянии уже нет места не только критике, но и критике критики, которая, на самом деле, лишь «подтверждает и закрепляет притязания последней на неоспоримое господство» (П. Сафронов «Критическая реакция»).