Борис Родоман — известный географ, чьи работы уже после их написания были причислены к теоретической географии — дисциплине, которая открывает общие закономерности географии, конструируя идеальные объекты и моделируя окружающий мир. Интересуясь методами и формами районирования, Родоман начал заниматься теорией районирования — способами разделения земной поверхности, изображаемой на географической карте. Но из географии чисто теоретической он эволюционировал в сторону прикладной дисциплины, начав создавать картоиды.

Метод создания картоида можно описать следующим образом: на исходной карте проводятся десятки контуров, которые затем объединяются. Если нарисовать три квадрата, каждый из которых разделен на девять клеточек, а затем последовательно проводить объединение, то в первом квадрате будет девять клеточек, в следующем — три, а в последнем — ни одной. В результате генерализации карта постепенно превращается в пустой лист. При большой генерализации географической карты она обедняется, но ее содержание переходит в текст, в результате чего в пределе мы имеем черный или белый прямоугольник. Картоиды — это чертежи, похожие на географическую карту, которые изображают земную поверхность или некую воображаемую местность, а потому подходят и для изображения проектов будущего. Несмотря на то что картоиды были изобретены давно, именно Родоман начал применять их осмысленно как метод, сделав языком теоретической географии, позволяющим моделировать окружающий мир.

Родоман считает, что создал три идеальных объекта или модели, которые отражены в трех соответствующих картоидах. Во-первых, это «Полярное расположение узловых и однородных районов». Узловые районы — это порожденные человеческой деятельностью районы, которые неоднородны и имеют выраженный центр; однородные районы обладают каким-то одним постоянным качеством (например, лесной массив, степь, луг). Закономерность, которую выявил Родоман, состоит в том, что центры узловых и однородных районов должны взаимно отталкиваться, располагаться на максимальном удалении друг от друга. «Поляризованная биосфера» — это самый большой и известный картоид, идея которого заключается в мирном, минимально конфликтном сосуществовании «дикой» природы и человеческого общества. Большой город и природа в равной степени необходимы человеку, но, чтобы они сосуществовали, необходимо разделить их переходными зонами так, чтобы конфликтующие элементы не соприкасались. «Изохронный псевдолист» — это фигура, напоминающая лист дерева. Она представляет собой сектор урбоцентрической розетки — очертания города моделируются в виде звезды, размеры которой определены изохронной линией, указывающей на равную доступность районов по времени. Псевдолист изображает один сектор (луч) города, который растет вдоль транспортных артерий. Используется метафора листа, поскольку жилки листа тоже являются своеобразной транспортной системой, поставляющей питательные вещества.

В своих сочинениях Родоман неоднократно говорит о ландшафтно-географической бионике и геонике, уподобляя территориальные структуры биологическим объектам и наоборот, указывая на возможность использования некоторых черт ландшафта для конструирования машин и создания искусственных организмов. Большинство картоидов Родомана похожи на организмы, растения, ткани, пчелиные соты, поры в камне и т.д. В этом смысле бионические картоиды Родомана пересекаются с теорией рефрена С. Мейена. Упрощенно, рефрен, или повторяющееся полиморфическое множество, — это некоторая повторяющаяся структура. Понятие введено по аналогии с музыкой и первоначально описано Мейеном на примере жилкования листьев растений. Согласно его теории, существует некоторая единая структура полиморфного расчленения листоподобных органов, повторяющаяся в таксономической, геологической, географической, экологической, онтогенетической сфере. Затем теорию рефренности мира развивает С. Чебанов, который сотрудничает с Мейеном с 1975 года и разрабатывает программу создания общей морфологии, где рефрен выступает как основное обобщение морфологии. Борис Родоман неоднократно участвовал в различных семинарах по проблемам бионики, классификации и морфологии.

Николай Смирнов: В своих сочинениях вы говорите о бионике и даже геонике, а структуры на ваших картоидах похожи на природные объекты. Не могли бы вы развить свои мысли более подробно? Является ли схожесть всех этих структур лишь морфологической метафорой, или, возможно, в глубине лежит нечто, принципиально объединяющее все эти миры и делающее разделение несущественным?          

Борис Родоман: Развивать эти мысли более подробно у меня уже нет сил, но я, в принципе, не возражаю и даже обрадуюсь, если они будут истолкованы и развиты кем угодно, даже в неожиданном и непонятном для меня направлении. Я полагаю, что сходство «всех этих структур» далеко не случайно и отнюдь не является всего лишь «морфологической метафорой». Я согласен с под сказанной вами идеей, что «возможно, в глубине лежит нечто, принципиально объединяющее все эти миры». Мне кажется, что мои модели — явные шаги к такому объединению. Мир един, наука едина, тематические и профессиональные границы условны и относительны, а степень их значимости может быть разной в разных исследовательских ситуациях. Так, теоретическую географию можно считать «физикой мезомира», а традиционную физику — теоретической географией микро- и макромира. (Мезомир — мир жизни человека, сопоставимый с ним по размерам.)            

Н.С.: Можно ли сказать, что ваши модели являются частными случаями рефренов?           

Б.Р.: Теория рефренной организации мира выглядит настолько универсальной, что у меня нет сомнений в ее применимости и к ландшафту. В этой теме вполне ожидаемы замечательные открытия. Я скромно надеюсь, что и мои модели для этого пригодятся. Вопрос лишь в том, кто этим займется? Мы (я и Владимир Каганский) не видим возле себя молодых людей, намеренных продолжить нашу «теоретическую географию».

Что касается листьев, с исследования которых началась теория рефренов, то я, как мне кажется, своим изохронным псевдолистом достаточно внятно показал, что формы (очертания) многих выросших вещей суть результат найденного природой оптимального соотношения между их объемом/площадью и устройством их внутренней транспортной сети. Лист, человеческое тело, город, регион в этом отношении аналогичны.

Н.С.: Согласны ли вы с мыслью Чебанова о том, что почти все теории рефрена были созданы в отечественной среде, и это является одной из возможных специализаций нашей науки в контексте мировой науки? С чем может быть связана такая особенность отечественной мысли?

Б.Р.: У меня нет причин не верить выводам Сергея Чебанова. Для объяснения «особенностей отечественной мысли» напрашивается простая гипотеза. В силу известной специфики российского государственного строя и сформированного им менталитета русские интеллектуалы имели мало возможности и желания проявлять себя в сфере власти и коммерции, поэтому заметная часть их ушла в воображаемый мир фундаментальной науки. Специализация — вещь хорошая, но надо, чтобы было не только предложение, но и спрос. Сейчас все делается для того, чтобы изолировать российскую культуру от мировой, сделать нашу науку незаметной и ненужной мировому сообществу.

Н.С.: Вы пишете о том, что культурный ландшафт — это самоорганизующаяся система и можно говорить об эволюции форм культурного ландшафта, а также о том, что в пространственном развитии территориальных ареалов и сетей проявляется номогенез^[1]. Чем в таком случае является культурный ландшафт? Чему он больше подобен: живому организму, природной структуре или антропогенной сети? Или всему сразу?

Б.Р.: Ландшафт в равной степени подобен этим трем вещам, и они также подобны одна другой. О предполагаемом соотношении номогенеза и квазиестественного отбора при эволюции ландшафта я писал в статье «Саморазвитие культурного ландшафта»: «Не исключено, что качественное совершенствование строительства, земледелия, землеустройства, быта, улучшение недолговечных, движимых, заменимых и конкурирующих элементов ландшафта объяснимы законами квазиестественного отбора, а в пространственном развитии улично-дорожных сетей и систем поселений, в общей структуризации и кристаллизации культурного ландшафта, в случаях, когда конкурировать не с чем и отбирать некому, проявляется своего рода номогенез... Биологическая теория эволюции и общая теория эволюции систем только выиграют, когда ученые, развивающие эти направления, обратят больше внимания на ландшафт»^[2].

Н.С.: Согласны ли Вы с тем, что культурный ландшафт — это вещи плюс текст? Что в такой формуле значит составляющая «текст»? Каковы взаимоотношения этих двух составляющих?

Б.Р.: Выражаясь с той или иной степенью метафоричности, могу сказать, что в ландшафте, как и в организме, есть тело и душа, вещество и информация, материал и текст, существует память и генетическая программа (есть структурное подобие между этими дихотомиями).

Н.С.: Вы называете узловые районы самым устойчивым элементом антропогенного ландшафта и сравниваете их с матрицей — носителем наследственной территориальной информации, кодирующей ландшафт^[3]. Если продолжать аналогию, не является ли матрица района, его текст некой чисто информационной составляющей, а если это так, то возможно ли этот текст, как любую информацию, кодировать, передавать, в том числе оцифровывать?

Б.Р.: Ну, Вы же сами ответили на этот вопрос: получается, что все это возможно.

Н.С.: Вы говорите о том, что мы выделяем районы, потому что дискретен язык, а пространство само по себе континуально. Таким образом, районирование — это своего рода дискретизация пространства.

Б.Р.: Районирование — это высокая степень дискретизации и способ привязки словесных высказываний к территории. Дискретизация диктуется дискретным устройством живого, словесного человеческого языка, точнее — его письменной ипостаси, а еще точнее и сильнее — доминированием алфавита. А от букв до цифр уже только один шаг.

Исходный феномен, живая дописьменная речь, была более континуальна и богата разными оттенками, включая и интонацию, была ближе к пению и музыке, но алфавит с орфографией все эти тонкости убили. Да и музыку дискретизировали, разложив на ноты. Но речь человеческая не поддалась бы так легко азбучному кодированию, если бы речевой аппарат уже не содержал предпосылок для алфавитной дискретизации звукового потока. Вероятно, эволюция поработала в этом направлении.

Есть основания предполагать, и я это вынес из семинаров Сергея Чебанова, что вымершая, параллельная ветвь гоминидов обладала, как и все остальные животные, гораздо более континуальным языком, но не выдержала конкуренции с нынешним homo sapiens из-за его способности к дискретному языку и мышлению. Ограничение, разграничение, определение, выбор, принятие решения — это дискретизация, это двоичное исчисление, и в таком смысле оцифровка.

Н.С.: Можно ли исчерпывающим образом математически формализовать процесс районирования и порайонных географических характеристик? Расскажите, пожалуйста, подробней о дискретизации и развертывании территории. Является ли дискретность исключительно фактором языка и человеческого мышления? Есть ли дискретность в природе или это результат применения языка к континуальности?

Б.Р.: Математически формализовать мож­но и нужно большую, но рутинную часть любой деятельности, чтобы высвободить место и время для творчества в сфере нового и неведомого. Но оно, в свою очередь, быстро превращается в рутину в процессе дальнейшей формализации и стандартизации. Овладевая новыми видами действий, мы постоянно переводим их в разряд стереотипов, выполняемых автоматически, бездумно. Но вот исчерпывающей тотальной формализации даже в строгой науке быть не должно. Тем более в географии, которая есть не только наука, но и искусство. Всегда должно оставаться, как вишенка на торте, нечто неосвоенное, непокоренное, непостигнутое, необъясненное. Надеюсь, что полная формализация невозможна, она привела бы к гибели человека.

Одна из первичных моделей всего окружающего земного мира представляется мне в виде многомерной таблицы (матрицы). Три измерения — от эвклидова пространства, четвертое — от времени, пятое — от сущности, но последнее, взятое в виде линии, — это развертка (сканирование) другой, уже бесконечномерной матрицы. Сканирование необходимо, чтобы перевести пространство в одномерный (линейный) словесный текст. В зависимости от направления сканирования, мы получаем на верхних уровнях деления материала «историю», «географию» или «систематику».

Мне кажется, что континуальность и дискретность объективно заложены в самой природе, это ее полярные противоположности, но человеческое познание путем вербализации навязывает миру избыточную дискретность, а за вербализацией следует и оцифровка. Временами в науке и искусстве звучат протесты против дискретности и цифры и призывы вернуться к континууму и аналоговым моделям, но, по-моему, это безуспешно.

Н.С.: В работе «Логические и картографические формы районирования и задачи их изучения» вы пишете о районировании как информации, а также о возможной механизации и автоматизации районирования. Есть ли перспективы и необходимость в подобных технологиях?

Б.Р.: Автоматическое районирование хотелось бы видеть прежде всего в природоохранном мониторинге, оно применимо в разных сферах управления, но, как и все изобретения такого рода, скорее всего, будет использовано или уже применяется в военном деле. Как пацифист, я должен радоваться тому, что инженеры не обратили на мои идеи никакого внимания.

Н.С.: Как вы относитесь к тому, что ваши идеи, упомянутые в предыдущем вопросе, а также идеи касательно «электронной географии» получили больший отклик не в России, а в США? Можете ли вы рассказать подробней о вашем контакте с Ричардом Каткартом и высказать свое мнение по поводу того, как он развивает ваши идеи «электронной географии» в теории цифрового планетарного мониторинга Земли?

Б.Р.: Я думаю, что именно мои идеи районизационного мониторинга никакого практического отклика и развития ни в США, ни тем более в России не получили, но нечто подобное наверняка делается или будет сделано кем-то, скорее всего (как всегда), не в нашей стране, а «за бугром».

Да, Каткарт мои идеи заметил, понял, оценил. Другого такого ценителя на всей планете Земля не нашлось. Но он не профессиональный географ, а только любитель географии. Он получал зарплату в каком-то офисе. Это пожилой человек моего возраста или даже старше. В официальную науку он не вписан. Никаких других откликов на «электронную географию Родомана» я не знаю. Никаких личных контактов с Каткартом у меня не было. Если бы он приезжал в Россию, то, наверно, постарался бы меня найти, но ничего такого не случилось. Наше заочное знакомство началось с того, что он прислал в какое-то учреждение письмо с просьбой указать годы моего рождения и смерти. Письмо переслали мне, я ему написал, и он был приятно удивлен, что я еще жив. Он радуется этому факту и сейчас.

Автор заданных мне вопросов хорошо изучил мои труды, что, конечно, меня радует. Но я не могу добавить что-то принципиально новое к тому, что уже публиковал много раз. Позитивный результат этого интервью состоит в том, что я не отверг ни одного из высказанных предположений, а все поддержал и тем самым дал зеленый свет их дальнейшему развитию, если найдутся для этого исполнители.

Мне также странно, что художники увлеклись формализацией и оцифровкой. Мне кажется, они должны быть хранителями бессловесности, континуальности, неопределенности, всякого рода тумана, который сами же напускают. Я думал, что живопись — это стихия континуальности и сплошная антицифра, тогда как географические карты и картоиды — это дискретные, вербализованные изображения. Каждому их элементу соответствует понятие (научный термин) или ряд понятий. Но эти чертежи обладают не только документальностью, но и синоптичной наглядностью. Наглядность — свойство целого, нечто, не разложимое на части.

Что касается текста в ландшафте и его образов, то это епархия не моя, а Владимира Каганского и Дмитрия Замятина. Мои работы отчасти могут быть объединены с их творениями, но сам я не собираюсь выходить за старые, привычные пределы. Я ощущаю себя закоренелым материалистом и наивным реалистом, троглодитом позитивизма, а какое отношение мои работы имеют к постмодернизму и современному концептуальному искусству — об этом судить вам, мои молодые коллеги…

Примечания

1. ^ Теория номогенеза утверждает закономерный характер изменчивости организмов, лежащий в основе эволюционного процесса (разработана Л. Бергом в 10-х годах ХХ века). 
2. ^ Родоман Б. Поляризованная биосфера. Сборник статей. Смоленск: Ойкумена, 2002. С. 58.
3. ^ Родоман Б. Территориальные ареалы и сети. Очерки теоретической географии. Смоленск: Ойкумена, 1999. С. 129–130.