Андрей Кузькин. «Все впереди».
Открытая галерея, Москва.
15.03.11 – 10.04.11

Выставка Андрея Кузькина «Все впереди» в Открытой галерее — это 59 железных коробов, находящихся в подвальной анфиладе, одно видео и один журнал, содержащий авторское кредо, реестр и фотохронометраж проекта. Все вместе — пространство галереи, минимализм и брутальность объектов, безыскусность и подробность видео — образует единый процесс самоархивации художника. В коробах — вещи из мастерской, которые необходимо было убрать, чтобы в чистом пространстве начать с чистого листа. Очищение пространства как гигиена ума и обнуление смыслов предполагает и необходимость правильно распорядиться накопленными вещами и идеями. Кузькин избрал тактику тотальной архивации, решив передать все неизвестным потомкам. Прошлое наделяет ценностью любую вещь, поэтому в описи пластиковые стаканчики соседствуют с графическими листами и картинами друзей. Каждый шаг документируется, заверяется подписями и печатями. Все предметы были уложены в картонки, составлена опись, затем коробки перевезли в помещение Открытой галереи и запаяли в железные короба. В момент открытия выставки Кузькин заполнил последний короб своей одеждой и остриженными волосами, оставшись абсолютно нагим. Это сильный  жест человека, который не нуждается в подсказках и подпорках прошлого. Он архивирует даже самого себя, замуровав стонущее и гикающее Я в громадный ржавый куб. По замыслу автора это заключение должно длиться минимум 29 лет, значимое в личной нумерологии Кузькина число, связанное со смертью отца. Вероятно, короба обретут новых владельцев, которые смогут их вскрыть только через 29 лет. А до тех пор содержимое каждого короба останется неизвестным: в нем с равной вероятностью может оказаться мусор, ставший артефактом, или арт-объект, превратившийся в мусор.

Человек устал от себя, от навязанного и приобретенного. Он готов снять кожу, чтобы обновиться. Человек устал от мира. Конец времен — утрата свойств: сладкое и чистое уже не такие, какими были раньше, они лишь подслащенное и отмытое. Что делать человеку в мире без свойств и без ценностей?

Художник — герой по определению. Он творит из себя новое пространство и время, его предназначение — восполнить пробел восприятия, вернуть миру свойства, исправить «падшее» бытие. Время — суть интереса художника. Кто я такой в заданных обстоятельствах? Что я могу? Что я вижу нового? Чем готов поделиться?

«Все впереди» — это творческий порыв и в равной мере экзистенциальный выбор, арт-терапия и форма выживания. Какое бытие — такое и время, время распоряжаться собой и своим наследием. Но иногда оставить можно лишь свидетельство. Простые формы через рекомбинацию порождают многообразие возможностей и результатов, в погоне за ними мир усложняется, но затем опять распадается на элементы. Структура мира дана, но не задана; вещи нейтральны, их свойства проявляются событиями. Сила будущего развеществляет невыносимую тяжесть бытия, так что зиккураты мрачных железных коробов парадоксальным образом создают ощущение полета. Будто выброшенный за ненадобностью багаж. Это детские кубики, из которых сложен алтарь забытым идолам. Кузькин им больше не служит, он свободен и теперь может идти вперед.

Отторжение через замуровывание — важный принцип ненасильственного противодействия злу. Смысл замуровывания — инобытие, исключение из социального пространства и переход в пространство сакральной коммуникации. Символическая смерть и тайна, добровольная искупительная жертва, наказание и табу создают противоречивый и притягательный принцип закрытости, непроявленности, завесы. До мыслы, узкий круг посвященных, мифологизация и иррациональность целей порождают пространство сакрального, переживаемого вне зависимости от объекта отторжения. Важен сам акт. Особенно акт самозамуровывания. Здесь словно создается пространственно-временной пузырь, выхватывающий художника из дискретного настоящего и переносящий его в вечность.

Заключение вещей в новую оболочку подобно наполнению строящейся ступы важными и ценными формами. Тело буддийской святыни состоит из слоев подручных предметов (книг, детских игрушек, посуды, сотовых телефонов), чередующихся с молитвенными свитками. Сужаясь кверху, ступа начинает содержать все меньше материальных и все больше символических форм, венчаясь шпилем из драгоценных камней. Все эти вещи скрыты от взора верующих, но сама архитектура ступы придает им смысл дара и жертвы. Поэтому каждая ступа — это архив ее строителей, идеальная форма их жизненного мира. В отличие от государственных архивов, отбирающих и сохраняющих документы согласно общезначимым критериям, избирательность строителей связана с субъективными ценностями и целями. Бренные вещи обретают ритуальное единство в оболочке архитектурной формы, которая трансформирует их в послание и документальное свидетельство времени.

Кузькин отрицает избирательность. Когда в архив сдается все и не возникает вопроса о критериях отбора, оказывается, что мусора не существует, нет ничего неважного, и тогда абсолютно все предметы становятся материальными свидетельствами личной биографии, ее системными компонентами. Все эти вещи рассказывают бесчисленные истории, нужно лишь правильно задавать им вопросы. Поскольку объем, необходимый для тотального архива, можно лишь помыслить, Кузькин объединяет простые формы-вместилища временной программой-акцией. Затем надперсональная целостность распадется, но перемена участи уже состоялась.

Важный отсутствующий экспонат — пустая мастерская, результат коллективных действий по обновлению и упорядочиванию реальности. Пустота как сражение с опустыниванием (Ницше–Хайдеггер), скукой постылого образа жизни, генератор возможных миров. Пустота делает старую мастерскую новым пространством для игры идей и шансов. Пустота воплощает безобразность, цельность и полноту бытия, а беспечный художник обретает свежесть мысли и дела.

Кузькин использует телесные практики, акционизм и тут же их архивирует, прощается с ними, запаивая в железные сундуки мастерство, отработанные приемы, известные смыслы. На повторение пройденного нет времени. Все это лишнее. То, чего ты стоишь, — это ты сам, что ты понял о мире. Эстетическое здесь становится этическим, так как исчезает искусство — искушение и симуляция, а остается простое честное действие. Это касается и зрителя, которому не удается пассивно потреблять результат усилий художника, так как разглядывать здесь нечего. Зритель превращается в архивариуса или кладовщика, пробирающегося среди железяк, сверяющегося с листами описи. Позднее зритель уйдет, событие и автор забудутся, короба поплывут по волнам времени, пока какой-нибудь любопытный и решительный потомок не откроет эти ящики Пандоры. Кузькин обращается к себе, каким он был, каким он хочет оставаться, чтобы быть живым художником и человеком. Возможно, и потомка никакого не будет, а капсулы времени, кармический багаж Кузькина, совершат космическое путешествие и станут материалом для археологов из других миров.