Выпуск: №82 2011

Рубрика: Диагнозы

Усталость и старческая утопия грядущего европейского восстания

Усталость и старческая утопия грядущего европейского восстания

Материал проиллюстрирован видами проекта Кристиана Болтански, представленного на 54-й Венецианской биеннале в павильоне Франции

Франко Берарди Бифо. Родился в 1948 году в Болонье. Философ и социальный теоретик. Живет в Милане.

Не так давно многие интеллектуалы, в том числе Юрген Хабермас и Жак Деррида, говорили о необходимости создания институций для принятия единых политических решений на уровне Европейского Союза. Сегодня, после греческого долгового кризиса, создается впечатление, что проевропейские интеллектуалы получили то, на что сами же напрашивались: управление Евросоюза действительно стало политическим, но, к сожалению, ключевыми для этой политики являются финансовые интересы. Началом европейской трагедии стало усиление господства финансовой сферы над европейским обществом.

Институты государства всеобщего благосостояния подвергаются нападкам со стороны неолиберализма вот уже тридцать лет. Полная занятость, трудовые права, социальное обеспечение, пенсии, государственное образование и общественный транспорт — все эти области постепенно приходят в упадок или же целенаправленно ослабляются и разрушаются. Тридцатилетие неолиберальной одержимости привело нас к катастрофе. Что дальше? Правящий класс отвечает просто: все то же самое, только еще больше. Нужно продолжать сокращать зарплаты в госсекторе и повышать пенсионный возраст, игнорировать социальные нужды и попирать права работников.

Тридцать лет назад Тэтчер провозгласила, что общества не существует, и сегодня эти слова становятся реальностью. Общество в самом деле исчезает, уступая место джунглям, где каждый воюет с каждым. После греческого кризиса людям стали еще настойчивее навязывать монетаристские догмы — в надежде, что увеличенная доза яда подействует как противоядие. Однако сокращение спроса приведет к рецессии, единственным результатом которой станет дальнейшее сосредоточение капитала в руках финансовой элиты и еще большее обнищание рабочего класса.

В ответ на греческий финансовый кризис было объявлено чрезвычайное положение: самопровозглашенный совет директоров ЕС в составе Меркель, Саркози и Трише навязал национальным правительствам европейских стран дефляционную политику. Стремясь спасти финансовую систему, этот триумвират перенаправляет ресурсы от общества к банкам. А чтобы вернуть актуальность никчемной философии неолиберализма, он урезает расходы на социальную сферу, снижает зарплаты, повышает пенсионный возраст и создает нестабильные условия для молодого поколения работников. Те, кто не признает великой необходимости конкуренции и роста, будут исключены. Тем, кто решает играть по правилам, придется смиряться с любыми лишениями и страданиями во имя великой необходимости. Но кто сказал, что мы обязаны в этом участвовать?

Парадоксальным образом крах неолиберальной политики обернулся новой победой неолиберализма и консолидацией элит. Когда обрушилась американская финансовая система, все ожидали прекращения или хотя бы замедления концентрации капитала — перераспределение благ казалось необходимым условием для спасения экономики. Но этого не произошло. Кейнсианский путь даже не был опробован — Полу Кругману оставалось лишь раз за разом предлагать свои более чем разумные альтернативы, которые никто не желал рассматривать.

Воспользовавшись кризисом, крупные финансисты буквально обокрали американское общество. Теперь очередь за Европой. Есть ли хоть какая-то надежда остановить это безумие? Социальный взрыв возможен, поскольку очевидно, что скоро жизненные условия станут невыносимыми. Однако нельзя исключать, что прекаризация и разрушение социальной солидарности приведут к ужасающему итогу — этнической гражданской войне в масштабах континента и распаду Евросоюза, которые высвободят самые низменные инстинкты наций.

В Париже, Лондоне, Барселоне, Риме и Афинах уже прошли массовые демонстрации против политики бюджетной экономии. Но это не остановит массированное наступление на социальную сферу, ведь Европейский союз не демократия, а финансовая диктатура, в которой ключевые политические решения принимаются в обход общественной дискуссии.

Мирных демонстраций недостаточно, чтобы изменить этот курс, а насильственные выступления слишком легко могут быть использованы расистами и преступниками. Глубинные изменения в социальном восприятии и образе жизни общества приведут к тому, что все больше людей будет покидать поле экономики, выходя из игры труда и потребления. Эти люди отбросят индивидуальное потребление ради создания новых, передовых форм сосуществования, построения деревенской экономики в пространстве метрополии.

some text

За вычетом тех, кто страдает жадностью или психотической манией, люди хотят немногого — прожить приятную, по возможности долгую жизнь и потреблять ровно столько, сколько нужно, чтобы поддерживать хорошую форму и быть в состоянии заниматься любовью. Политические и моральные ценности, на которых основывается стремление к такому образу жизни, обозначаются высокопарным словом «цивилизация». Однако если мы хотим быть частью игры, которая ведется в банках и на рынках, то, согласно финансовой догме, мы должны отказаться от приятной спокойной жизни. Отказаться от цивилизации.

Но чего ради нам соглашаться на такой обмен? Источником богатства Европы являются не стабильность евро, не международные рынки или способности менеджеров контролировать их прибыли. Европа богата потому, что у нее есть миллионы интеллектуалов, ученых, технических специалистов, врачей и поэтов. У нее есть миллионы работников, которые на протяжении столетий накапливали технические знания. Европа богата потому, что на протяжении всей своей истории ей неизменно удавалось ценить компетентность, а не только конкуренцию, радушно принимать и интегрировать другие культуры. И при этом нельзя забывать, что Европа богата еще и потому, что в течение четырех веков она жестоко эксплуатировала материальные и человеческие ресурсы других континентов.

Итак, от чего-то мы должны отказаться, но от чего именно? Несомненно, нам следует отказаться от сверхпотребления, навязываемого крупными корпорациями, но не от традиции гуманизма, просвещения и социализма — не от свободы, прав и благосостояния. И этот выбор должен быть сделан не потому, что мы привязаны к старомодным принципам прошлого, а потому, что именно эти принципы делают возможным достойное существование.

Революционный путь для нас закрыт. Понятие революции сегодня лишилось всякого смысла — оно преувеличивает значение политической воли, не учитывая всю сложность современного общества. Наша единственная надежда — переход к новой парадигме, основывающейся не на росте производства, прибыли и накоплении, а на всесторонней реализации силы коллективного разума.

 

Банальности

Причины европейской трагедии коренятся в ложном представлении о социальной реальности, основанном на нескольких допущениях, которые противоречат повседневному опыту, но несмотря на это преподносятся как абсолютная истина и неоспоримая догма.

Банальность № 1: чтобы сбалансировать бюджеты европейских стран, нужно резко сократить государственные расходы. На самом деле европейские государства урезают свои бюджеты уже тридцать лет, а сейчас они заняты перекачиванием финансовых ресурсов из социальной инфраструктуры в банки и корпорации. Этот процесс уже нанес обществу значительный ущерб и в дальнейшем навредит еще больше.

Банальность № 2: европейская экономика должна конкурировать с растущими экономиками развивающихся стран, а этого можно добиться лишь путем сокращения затрат на оплату труда. Иными словами, чтобы европейцы стали более конкурентоспособными в строго экономическом смысле, им необходимо обеднеть. Именно это сейчас и происходит: растет безработица, приватизируется образование, распространяются расистские настроения. Однако никто так и не попытался объяснить, почему единственный критерий оценки благосостояния должен быть по природе своей финансовым.

Банальность № 3: производительность европейских рабочих должна вырасти, а зарплаты — понизиться. На деле это приводит к падению спроса, дефляции, депрессии и одновременно перепроизводству. Сорок процентов производимых в Европе автомобилей никогда не найдут своих покупателей (и слава богу). Так почему же автомобильные концерны стремятся увеличить производительность своих рабочих, которые и без того подвергнуты сверхэксплуатации? Потребление снижается, потому что уменьшаются зарплаты, но также и потому, что европейцам просто не нужно больше машин.

Банальность № 4: пенсионный возраст должен быть увеличен, потому что в будущем молодежи станет слишком мало, а пожилых людей слишком много. Пенсионный возраст уже был повышен во всех европейских странах, включая Францию. Но все аргументы, приводимые властями в защиту пенсионной реформы, бессмысленны. За последние пятьдесят лет производительность среднего европейского рабочего возросла в пять раз, так что, когда придет время, небольшое число молодых сможет прокормить всех пенсионеров. На самом деле повышение пенсионного возраста не имеет никакого отношения к заботе об обществе. Это просто уловка, к которой капиталисты прибегают с единственной целью, — снизить расходы на зарплату. Они предпочтут платить бедному старому рабочему зарплату, а не заслуженную пенсию, и предоставить молодежи самой устраивать свою судьбу, соглашаясь на любую нестабильную или просто низкооплачиваемую работу.

Ни один европейский политик не осмеливается поставить эти фундаментальные банальности под сомнение. А те, кто протестует против разорительных мер, обвиняются в неспособности понять насущную задачу — ускорить дерегуляцию, которая и спровоцировала нынешний коллапс. Правящий класс позднего неолиберализма заявляет, что если дерегуляция вызвала крах системы, то нам нужно больше дерегуляции. Низкие налоги на высокие доходы привели к падению спроса? — Так давайте снизим налоги еще сильнее. Сверхэксплуатация привела к производству непродаваемых, никому не нужных автомобилей? — Значит, надо нарастить автомобильное производство! Что с ними? Они все сошли с ума? Вероятно, просто впали в панику перед лицом собственной беспомощности.

 

Эстетика Европы

Эстетика Европейского сою­за — это по определению холодная эстетика. Евросоюз появился как следствие Второй мировой войны, его целью было преодоление старых националистических и идеологических страстей — в этом и заключалась его прогрессивная и прагматическая природа. Однако позднее этот основополагающий антимифилогический миф оказался искажен и предан забвению. Говоря словами Эв Шаррен, «Европа — это мир, Европа — это благополучие [...] Гранит, стекло и бетон — депрессивная архитектурная нейтральность [...] Эта скромность без изящества помогает нам делать вид, что мы вне политики, что мы просто управляем»[1].

Шаррен описывает эстетическую ситуацию, в которой находился Евросоюз на протяжении последних десятилетий. Но проблема в том, что такой апатичный тип человеческого сосуществования возможен лишь в условиях экономического процветания. Пока в ЕС будет гарантирован постоянный рост уровня потребления, господство монетаризма будет способствовать росту экономики и ЕС сможет продолжать свое существование. Евросоюз — это фиктивная демократия, управляемая автократической организацией под названием Европейский центральный банк. И если Федеральная резервная система США была создана для стабилизации курса американской национальной валюты и максимизации занятости, то главная цель ЕЦБ — борьба с инфляцией. Но сегодня эта цель лишилась всяких рациональных оснований, поскольку дефляция стала непреодолимым экономическим трендом.    

Простые люди полностью лишены возможности влиять на политику ЕЦБ — банк в принципе не подчиняется политической власти. Именно поэтому они относятся к общеевропейским выборам как к пустой формальности. Скоро европейцы начнут воспринимать ЕС как чуждую, вражескую структуру.

some text

Сегодня социальные движения должны переосмыслить основополагающий миф европейской истории — миф об энергии. В культуре и политическом воображении современности приоритет всегда отдавался молодости, страсти, энергии, агрессивности и экспансии. Классический капитализм основывается на эксплуатации физической энергии, современный же семиокапитализм подчинил себе психическую, нервную энергию общества — и сегодня это подчинение достигает предела, за которым может последовать лишь коллапс. Понятие усталости всегда отрицалось дискурсом современности, дискурсом «бури и натиска», фаустовской жажды бессмертия, бесконечного экономического роста и погони за прибылью, отрицания органических пределов развития.

Романтический культ молодости был культурным источником национализма. В эпоху колониализма британский и французский национализмы создавали культурные предпосылки для колониальной экспансии. Однако в конце XIX — начале XX века национализм стал языком самоутверждения молодых государств (Италии, Японии, Германии), в то время как старые империи (Российская, Австро-Венгерская и Османская) неуклонно двигались к своему концу. Национализм также утверждает господствующую роль молодого поколения в культуре и экономике. Все старомодное обесценивается, а старые люди презираются за их слабость. Фашизм всегда представляет нацию молодой.

В эпоху поздней современности этот образ стал ключевым для рекламы. В отличие от дискурса фашизма, рекламная индустрия поздней современности не порицает старость — она ее отрицает, заявляя, что возраст не должен мешать людям оставаться молодыми. Для этого достаточно лишь присоединиться к всеобщей оргии консюмеризма. В романе 1967 года «Жук Джек Бэррон» Норман Спинрад описал отрицание возраста и времени как проявление крайней степени безумия глобального класса.

Фашизм, победивший в Италии после 1922 года, можно рассматривать как культ энергии (energolatreia) молодых. Сегодня Берлускони заново утверждает то же самое высокомерие, однако актеры этой комедии — старики, которым, чтобы играть сильных и энергичных, требуются косметические средства и Виагра. И героическая мифология фашизма, и рекламная мифология субкультуры Берлускони основываются на одержимости властью. Первая обращалась к таким добродетелям, как сила, энергия и гордость, в то время как для последней важнее хитрость, техника и финансы. И если энергичное юношеское насилие итальянского фашизма привело ко Второй мировой войне с ее немыслимым количеством смертей и тотальным разрушением, то уместно будет задаться вопросом, к чему же приведет сегодняшняя energolatreia стариков.

За крайне редкими исключениями литература и кино не работали с темой старческой любви. Мы почти ничего о ней не знаем, ведь стариков практически никогда и не было. Еще несколько десятилетий назад трудно было найти человека старше шестидесяти. И хотя многие из тех, кто все-таки доживал до преклонного возраста, оказывались окружены аурой уважения и почитания, другие были отброшены на обочину общества, где сталкивались с одиночеством, нищетой и невозможностью объединиться в сообщество. Нам мало что известно о старении и ничего — об эмоциональной жизни стариков и их способности к социальной организации, солидарности, об их политической силе. Мы ничего об этом не знаем, поскольку у нас никогда не было такого опыта. Но сейчас мы начинаем это переживать.

Судьба Европы будет решена в сфере биополитики — на границе между консюмеризмом, техно-санитарной молодежной агрессивностью и возможностью коллективного осознания пределов биологического (чувствительного) организма. Наступила эра старения — и в Европе этот опыт впервые обретет свой голос.

 

Терапевтический парадокс

 В западной культуре нет места усталости, и сегодня это стало проблемой. Нужно понять и принять усталость как новую парадигму социальной жизни. Культурная и психическая артикуляция усталости приведет нас к новому пониманию процветания и счастья. Движущей силой грядущего европейского восстания будет не энергия, а замедление, отказ и усталость. Это будет освобождение коллективного тела от оков эксплуатации, опирающейся на скорость и конкуренцию.

Запад впервые заговорил об усталости в 1972 году, когда для Римского клуба был подготовлен доклад «Пределы роста»[2]. Именно тогда мы узнали, что физические ресурсы нашей планеты не безграничны. Спустя несколько месяцев после публикации доклада западный мир пережил первый нефтяной кризис, последовавший за так называемой войной Судного дня. Теперь мы должны отдавать себе отчет в том, что физическое тело Земли постепенно теряет энергию. Если в начале XXI века крах экономики доткомов привел к обнищанию и прекаризации когнитивных работников, то финансовый кризис сентября 2008 года распространил эти процессы на общество в целом. Однако западная культура еще не готова справляться с условиями, сложившимися в результате этих кризисов, поскольку она отождествляет себя с энергией, экспансией и общественным благополучием.

На данный момент общее восприятие усталости не дает особых поводов для оптимизма — мир продолжает развиваться согласно императиву современного культа энергии, то есть императиву роста. В ближайшие годы треть европейского населения — поколение тех, кто родился после Второй мировой войны, в годы, когда Европа была наиболее близка к осуществлению давней мечты о мире, демократии и процветании, — достигнет старости. Молодое поколение, вступающее сегодня на рынок труда, лишено знаний прошлого поколения и не имеет политической силы, чтобы дать отпор сегодняшней хищнической экономике. Настала эра старости, с которой придет и общая форма dementia senilis, старческого слабоумия — боязни всего неизвестного, ксенофобии и потери исторической памяти. Но есть и другой сценарий, о возможности которого на культурном уровне нам не стоит забывать: процесс сенилизации может привести к новой культурной революции, основанной на силе усталости и умении с достоинством принимать неиз­беж­ное — силе, выявляющей чувственную медлительность тех, кто уже не ищет в жизни ничего кроме мудрости, тех, кто многое видел и ничего не забыл, кто сохраняет свежесть восприятия.

Таков урок, который Европа сможет извлечь, если ей удастся преодолеть капиталистическую одержимость накоплением. В противоположность энергичной субъективации, вдохновлявшей революционные теории

XX века, современный радикализм должен выйти из режима активизма и перейти в режим пассивности. Радикальная пассивность преодолеет этос безостановочной производительности, навязанный нам неолиберализмом. И тогда наконец лопнет главный мыльный пузырь современной экономики — пузырь труда. Последние триста-четыреста лет мы работали слишком много, а последние тридцать лет — просто возмутительно много. Если мы все-таки придем к творческому осознанию усталости, то нынешняя депрессия может обернуться началом массового отказа от конкуренции, консюмеризма и подчинения труду.

Антрополог Грегори Бейтсон сказал бы, что нынешнее болезненное состояние Европы вызвано тем, что называется double bind — взаимоисключающие требования. Из этой ситуации есть парадоксальный выход: перестать бояться спада. Спад и снижение темпов роста предполагают отказ от участия в безумной всеобщей конкуренции. Только это может вывести нас из неолиберального состояния double bind.

 

Перевод с английского ВЕРЫ АКУЛОВОЙ и ДМИТРИЯ ПОТЕМКИНА

*Текст был впервые опубликован в журнале E-flux, № 21, 2010.

Примечания

  1. ^ Ève Charrin, “La Belgique, vertige de l’Europe”, Esprit no. 353 (March–April 2009): 31–42.
  2. ^ Donella H. Meadows, Dennis L. Meadows, Jørgen Randers, William Bahrens, The Limits to Growth (New York: Potomac Association, 1972).
Поделиться

Статьи из других выпусков

№104 2018

От создателя формы к контент-провайдеру

Продолжить чтение