Выпуск: №83 2011
Вступление
КомиксАнализы
Тишина № 0Георгий ЛитичевскийКонцепции
Политика самодизайнаБорис ГройсАнализы
Культурная политика неолиберализмаАлександр БикбовДиалоги
Катастрофы «реального капитализма»Илья БудрайтскисМанифесты
Что значит «делать искусство политически»?Томас ХиршхорнАнализы
Сингулярны вместеДмитрий ВиленскийСитуации
«Безотцовщина»Богдан МамоновСитуации
Регенерация в партизанских условияхСергей ШабохинСитуации
Операция «Ы», или литовское искусство сквозь нулевыеКястутис ШапокаДиалоги
Поставить жизнь на карту искусстваАнджела ВеттезеРефлексии
Требования куратора: об этике преданностиМигель А. Эрнандес-НаварроИнтервью
Создавая промежутки: этика, политика и кураторствоМигель А. Эрнандес-НаварроТеории
Демократическая политика в эпоху постфордизмаШанталь МуффКруглый стол
Уроки биеннального сезонаИлья БудрайтскисВыставки
Искусство на досуге, или cоздавая миркиБогдан МамоновВыставки
Римские ламентацииВиктор Агамов-ТупицынКниги
Живопись и философия, свобода и пространствоСергей Фокин
Фрагмент экспозиции Богдана Мамонова «На досуге». Проект Томаша Глянца «Русская рулетка»
Богдан Мамонов. Родился в 1964 году в Москве. Художник, критик, куратор. Живет в Москве.
«На досуге — утопия на грани обыденности»
Пражская национальная галерея, Прага.
05.09.11 — 13.11.11
Довольно случайно осенью 2011 года я оказался в Праге на мероприятии, которое изначально амбициозно заявляло себя как Пражская триеннале. Однако затем в силу каких-то, оставшихся для меня неведомыми причин организаторы отказались от такой претензии и присвоили событию более скромное наименование — международная выставка. Состоявшаяся в Пражской национальной галерее, она получила симптоматичное название — Spare Time, то есть «На досуге». Рафинированный московский интеллектуал, завсегдатай вернисажей, любитель поговорить о засилье власти кураторов был бы вправе критически оценить эту странную экспозицию. В самом деле, здесь практически не было художников. Зато оказалось множество кураторов.
С точки зрения экспозиции выставка представляла собой анфиладу залов, разбитых на множество частей. Каждая из этих частей была проектом отдельного куратора (российскую экспозицию представлял славист Томаш Глянц, хорошо знающий московскую художественную сцену). Пока, как видите, нет ничего неожиданного. Не показалась экспозиция необычной и мне. Однако по мере знакомства с объектами и экспликациями я с удивлением обнаружил, что среди экспонентов практически нет художников.

Была представлена весьма подробная и, надо признать, визуально достаточно убедительная документация неких голландских активистов от политики. Их едкие карикатуры и анархистские рисунки живо напомнили мне о Барбаре Шурц и Александре Бреннере. Здесь оказались и какие-то странные чехи, которые, как выяснилось, уже много десятилетий и чуть ли не из поколения в поколение совершают набеги в горы Богемии, где… играют в «индейцев и ковбоев». Свидетельства этой многолетней игры-борьбы — шерифские звезды, макеты лагеря, тотемы и даже американские книжонки двадцатых годов прошлого века о диком западе, ну и, конечно, фотографии, изображающие здоровых чешских мужиков и их «скво» у костра. Все это заполняло собой один из залов галереи.
Были здесь и некие канадские таксидермисты, обладатели извращенной фантазии, сшивающие части разных животных и получающие, подобно доктору Моро Уэллса, каких-то меховых монстров-мутантов, чучела, которых они создают отнюдь не для музеев современного искусства, а для домашних полок и шифоньеров.
На этом фоне у меня закралось естественное сомнение: а кто же тогда я сам и что делаю — профессиональный художник — в столь сомнительном обществе?
Ответ нашелся быстро. Организаторы выставки рассматривали меня не как автора, а как такого же куратора, который выставляет подлинного «художника», то есть непрофессионала — моего прадеда Григория Шпейера, чьим любительским фотоштудиям была посвящена моя экспозиция.
В таком же ракурсе, по-видимому, надо было рассматривать и проект Владимира Архипова, который выставил свою знаменитую коллекцию «самоделкиных», необычайно органично влившуюся в этот странный мир прекрасного дилетантизма.
Но все-таки едва ли не главным хитом экспозиции, не только русской, но и всей выставки, стала «инсталляция», составленная из экспонатов петербургского музея ГУЛАГа. Здесь была кукла, сшитая для оставшейся на воле дочки, солонка из бересты с вырезанными на ней словами «солоночка», портрет вождя и, наконец, изумительный хит — модель первого (деревянного еще) мавзолея Ленина, созданная из… мрамора.

Есть какая-то дьявольская ирония в мысли приложить название выставки — «На досуге» — к людям, которые даже в этих нечеловеческих условиях находили свободное время для своего нехитрого творчества. Но в контексте выставки экспозиция заставляла представить еще более ужасную ситуацию, а именно: не был ли ГУЛАГ вообще местом, где люди оказывались на каком-то чудовищном «досуге» — в противоположность той части населения, которая была вовлечена в «социалистическое производство»? И еще: разве пример лагерного «творчества» не является свидетельством неистребимой потребности человеческого духа в творчестве?
И хотя сравнение нашей ситуации со сталинским адом может показаться кощунственным, но разве не находимся мы в известном смысле в ситуации заключенности в систему, которая, может быть, предоставляет нам известный комфорт, но при этом лишает нас свободы. Во многом благодаря комфорту — в качестве платы. И разве мало, с другой стороны, свидетельств, доказывающих, что не лагерное заключение — источник несвободы. Напротив, многие, пережившие лагерь, говорят именно о состоянии внутренней свободы, которое они обретали через страшный опыт заключения. Это, разумеется, не означает, что я рассматриваю опыт лагеря как нечто положительное, но лишь напоминает, что дух творчества, а значит, дух свободы — ибо они тождественны — может быть проявлен где угодно. Не будет также ошибочным и утверждение, что дух этот тесно связан с незаинтересованностью, бескорыстностью творческого усилия.
Возвращаясь к современному искусству, можно констатировать, что в наиболее уязвимом положении оказываются как раз те практики, которые утвердились в основных узлах системы. Эти практики лишены какой-либо автономии, какой-либо ценности вне механизмов системы. Можно ли представить продукцию Кунса, Мураками, Пузенкова или Острецова вне механизмов, их подпитывающих?!
Но люди с Богемских гор, ведущие бесконечную игру в ковбоев, независимы от существующей системы. Она, эта система, зарождалась, набирала силу, дряхлела, а они продолжали путешествие по Богемским горам и получали удовольствие от своего бескорыстного творчества.
Разумеется, здесь мы говорим о дилетантах, но можно вспомнить известное утверждение Мейерхольда, истинного авангардиста (его система, как известно, тоже отправила на исследование коммунистического «досуга»), о том, что спасение искусства — в дилетантах. И даже если отнести этот постулат к области артистических афоризмов, разве авангард не настаивал на необходимости искусства, которое может сделать каждый? Безусловно, современное искусство давно отказалось от этих идей. Сегодня оно, по мысли Петера Вайбеля, напротив, основано на максимальной эксклюзивности, на абсолютной уникальности, на жесте, который не только не может совершить каждый, но который не может сделать никто, кроме конкретного и уникального автора. Иными словами, это то самое искусство, которое, по словам Осмоловского, вступило в свою барочную стадию.

Однако здесь обнаруживается опасность слияния такого искусства с дизайном, к чему и ведет одержимость формой, лишенной своего первичного модернистского основания, — веры в преображение мира через революцию.
Я совершенно не склонен сказать «нет» такому искусству. Не говоря уж о том, что пути исторического развития культуры имеют свои закономерности, и пути современного искусства — лишь повторение конфигураций общественного развития. Но никто не может отнять у нас право мыслить искусство, как нам это самим нравится.
И может быть именно сейчас, в ситуации резких изменений в общественной и культурной жизни, когда наступление новых технологий не только усиливает отчуждение, но и способствует возникновению новых сообществ и микросообществ, художники, ощущающие связь с первоначальными интенциями авангарда, имеют шанс переформулировать современное искусство, вывести его за пределы системы, обозначить другие цели.