Выпуск: №83 2011

Рубрика: Рефлексии

Требования куратора: об этике преданности

Требования куратора: об этике преданности

Материал проиллюстрирован проектом Ханса Хааке Mixed Messages, 2001 (объекты из коллекции музея Виктории и Альберта. Инсталляция в галерее Serpentine, Лондон)

Мигель А. Эрнандес-Наварро. Родился в 1977 году в Мурсии, Испания. Критик и теоретик современного искусства. Профессор истории искусства Мурсийского университета. Один из основателей CENDEAC (Центра документирования и исследования современного искусства) в Мурсии. Живет в Мурсии.

1. Между долгом и ответственностью

С недавних пор этика вновь оказалась одной из наиболее актуальных проблем, обсуждаемых в современной западной культуре. Выходит в свет масса разнообразных деонтологических кодексов, сборников по профессиональной этике, а также философских трактатов, посвященных проблемам этики и ее связи с политикой. Так, например, Ален Бадью призывает вернуть этике статус первичной философской доктрины, на основе которой строится осмысление мира и, что особенно важно, конструируются сообщества смысла[1]. Понятия чести, справедливости и сострадания, которые обыкновенно рассматривались в рамках этики, сейчас стали центральными проблемами философии и привлекают внимание таких мыслителей, как Джудит Батлер, Жак Рансьер и Джорджо Агамбен[2]. Также сегодня мы наблюдаем рост интереса к философскому наследию Эмманюэля Левинаса, чья концепция субъективности, основанной на этичном отношении к другому, начинает играть ключевую роль в осмыслении современного мира, в котором основная проблема и центр напряжения — встреча с другим[3]. Закономерна в этом контексте и попытка Саймона Критчли перенести рассуждения об этике в область политики действия[4]. Как мы будем подробно обсуждать далее, невозможность удовлетворения этических требований — а это основной момент в рассуждениях Критчли — имеет первостепенное значение в формировании этики действия, не ограничивающейся рамками чистого дискурса.

При этом, как ни парадоксально, возвращение к этике в современной философии, как и общественная озабоченность этическими вопросами, возникает в условиях, когда мораль (то есть система этических традиций) лишается своей структуры и в значительной мере индивидуализируется. Сегодня мы наблюдаем то, что социолог Жиль Липовецки назвал «сумерками долга», то есть освобождение себя от всякой ответственности и ставку на этос, ориентированный по большей части на удовлетворение желаний[5]. Как отметил Славой Жижек, этика современного индивида основывается на императиве наслаждения[6]. «Наслаждайся!» — вот правило этики, согласно которой удовлетворение желаний — единственная забота человека. Это удовлетворение, по мнению Зигмунта Баумана, принимает форму этики потребления, которая может реализоваться лишь в случае снятия с себя ответственности перед другими[7].

Подобная прогрессирующая «безответственность» мира требует появления этических правил и норм, призванных регулировать поведение индивидов, утративших чувство ответственности и переставших осознавать свои обязательства перед окружающими. Этические кодексы, играющие роль закона, своего рода «морального долга» гражданина, теперь воспринимаются не как отражение субъективного, внутреннего опыта, но как некий псевдо-закон, навязанный извне. Поэтому сейчас мы сталкиваемся уже не с активным «этическим субъектом», а с «подчинением этике». На смену этике ответственности пришла этика потребления и удовлетворения потребностей. А чтобы это стремление к удовольствию не разрушило целостность системы, общество вырабатывает ряд правил, стандартов и моральных норм полностью искусственного характера. Они воспринимаются уже не как моральные императивы, основанные на опыте, но как абстрактные правовые ограничения, не имеющие ничего общего с субъективным восприятием реальности. Таким образом, одна из ключевых проблем современной этики — исчезновение изначальной ответственности, порождаемое системой потребления, и появление новой, «искусственной» ответственности, которая проявляется в ложном понимании политкорректности и трансформации моральных норм в этический кодекс. Современный субъект переживает постоянное противоречие между интернализованным требованием получать удовольствие и искусственным, навязанным извне, призывом к ответственности.

Именно из такого положения вещей (безусловно, описанного здесь слегка упрощенно) я и буду исходить в своем рассуждении о кураторской этике. Сегодня эта проблема кажется мне особенно актуальной, ведь у нас до сих пор не существует кодекса профессиональной кураторской этики. Наиболее близкий по смыслу документ — этический кодекс ICOM (Международного совета музеев), содержащий ряд указаний хранителям музеев. Некоторые из них могут быть «восприняты» независимыми кураторами и стать этической основой их специфической профессиональной деятельности, которая, впрочем, никогда в полной мере не подлежит «профессионализации».

Сомнений нет, разработка «универсализируемого» и общепринятого кодекса профессиональной этики куратора — одна из наиболее насущных задач. Однако подобный кодекс останется бесполезным, если не будет основан на личном этическом опыте. А в случае кураторства этот опыт имеет ряд особенностей, которые усложняют его универсализацию, то есть введение в сферу общепринятого. Эти особенности связаны с проблемой ответственности и согласования этических норм. В эпоху «сумерек долга» и гипертрофии кодексов профессиональной этики именно куратор ставит под вопрос возможность универсализации этических норм, поскольку его задача, как мы увидим далее, по сути своей — задача чисто этическая, связанная с преданностью и чувством ответственности. Этический кодекс куратора будет, таким образом, целиком пронизан этическими требованиями и укоренен в индивидуальном опыте.

Отсюда и следует мой тезис: этика — определяющий аспект деятельности куратора. Более того, куратора можно назвать этическим субъектом par excellence, по крайней мере, если под этикой понимать постоянное осмысление понятий долга, преданности и ответственности. По мнению Хуана Карлоса Мелича, этика — это не кодифицированный долг, а постоянный вопрос о том, как поступать в той или ной ситуации: «Этика не имеет ничего общего с кодексами поведения, с правовыми нормами, с законодательными предписаниями, с какими бы то ни было абсолютными ценностями, потому что этика не равна морали. Скорее, она призвана ее осмыслять. Этика возникает на границах морали, там, где она дает трещины»[8].

some text

Исходя из такого понимания этики, мы можем сказать, что кураторская деятельность предполагает постоянное принятие решений и артикуляцию этических требований, предъявляемых другими. Куратор — это тот, кто предан другому, а такое возможно, лишь если ему удается выстроить равновесие между различными требованиями. Работа куратора — это бесконечная артикуляция требований другого, однако при этом куратор не должен жертвовать и собственными требованиями. С учетом всего сказанного принятие единого кодекса профессиональной этики оказывается крайне трудным. В профессии куратора нет универсальных правил или принципов, потому что каждое правило может быть пересмотрено в том или ином контексте. А значит, этос куратора заключается в том, чтобы непрестанно подвергать сомнению любую норму.

Следовательно, признавая отсутствие правил, мы оправдываем анархию? Нет. Или лишь в некоторой степени. Потому что анархия, то есть отсутствие правил и принципов, имеет смысл, только если она апеллирует к этическому по своей природе принципу ответственности. Поэтому деятельность куратора можно считать этической, лишь когда она служит реализации этической задачи, то есть предполагает ответственность и преданность. Этический кодекс — не более чем пустой закон, который в любой момент может быть поставлен под вопрос. Единственный принцип, которому куратор не должен изменять, — это добросовестность и уважение к другим. Этика куратора исходит, таким образом, из личного этического опыта, связанного с чувством ответственности. В мире, где ответственность ставится под вопрос и исчезает из частной сферы, куратор должен стать ее воплощением. Ведь даже согласно латинскому происхождению этого термина — curare, работа куратора заключается в том, чтобы «заботиться о чем-то», «быть ответственным». А потому в кураторской деятельности общечеловеческая и профессиональная этика неразрывно связаны. Быть хорошим куратором значит в то же время быть этическим субъектом.

 

2. Тройное требование

Итак, работа куратора изначально этична. Это работа преданности. Однако проблема в том, что эта преданность всегда множественна. Куратор должен удовлетворять требования институции, произведения и публики. Таким образом, в своей работе он сталкивается с тремя этическими требованиями, которые он должен объединить наилучшим образом. Быть куратором — значит упорядочивать эти требования, которые, как мы увидим, по сути своей противоречат друг другу и не могут быть удовлетворены в равной степени[9].

 

2.1. Требование институции

Первый аспект тройного требования, с которым сталкивается куратор, — это преданность институции. Вне зависимости от того, имеем ли мы дело с независимым или ассоциированным с неким учреждением куратором. Во время работы над выставкой он становится «ответственным» за некоторое пространство (реальное или символическое). Он становится «уполномоченным» той или иной институцией. Институция же в каждой выставке всегда так или иначе «высказывает» себя. Каждая институция выражается через выставки, даже если иногда это выражение бывает критическим. Куратор дает институции возможность говорить и в то же время сам говорит за нее. Куратор отвечает за «высказывание» институции, несет ответственность за то, что говорится от ее имени. Его задача — уравновесить эту бесконечную потребность институции в самовысказывании, которое проявляется во всех ее действиях. При этом полностью нивелировать институцию куратор не может. Он должен лишь уравновесить ее высказывания. Если ее устранить, создастся ложное ощущение абсолютной прозрачности; если же ее присутствие слишком очевидно, искажается смысл произведения. Однако в некоторых ситуациях институцию необходимо устранить, а в других, наоборот, намеренно оставить на виду. Здесь куратор сталкивается с первым вопросом: как удовлетворить требования институции, не ущемляя при этом другие интересы (произведения, публики и себя самого)?

Другая проблема куратора в том, что он, пусть хоть и на короткое время подготовки выставки, но становится частью институции. Нередко он вынужден задать себе вопрос: на чьей я стороне? Обычно он встает на сторону художников или публики, но нельзя забывать, что куратор — представитель институции, назначенный ею, даже если эта временная функция ему не комфортна. И именно такое неудобство, этот дисбаланс и обеспечивают этические взаимоотношения между куратором и институцией, ставят под вопрос его собственную легитимность и идентичность перед тройным требованием.

 

2.2. Требование произведения

Наряду с требованиями институции куратор также должен артикулировать и оформить требования произведения (термин «произведение» мы будем понимать очень широко, применяя его ко всему, что может быть представлено зрителю). Именно забота о произведении, ответственность за него перед публикой и перед институцией — основная, первичная функция куратора. Он должен гарантировать, что произведению — автору и его художественному высказыванию — будет подобрана наиболее подходящая форма выражения, что произведение раскроет весь свой потенциал.

Таким образом, здесь сталкиваются два требования: художника и куратора. Именно в этой ситуации возникает опасность «чревовещания», то есть привнесения в произведение того, чего художник не имел в виду. А это было бы предательством по отношению к произведению. Куратор, будучи этическим субъектом, несет ответственность за произведение или, воспользуемся здесь терминологией Бадью, «“обязательство” верности»[10]. И эта верность не означает, как можно было бы предположить, что куратор обязан буквально перенести произведение и его содержание в некое дискурсивное пространство. При всем желании это невозможно, потому что не существует идеального пространства, как не существует и идеального читателя — на любой выставке искажение смысла неизбежно. Куратор не может стать переводчиком художественного пространства и изначального замысла автора. Ведь в произведении содержится намного больше, чем предполагал его автор. И все же есть вещи, которые не могут быть высказаны в произведении, существуют пределы сверхинтерпретации, то есть то, что Умберто Эко назвал «отклоняющимся декодированием», о чем нельзя забывать в мире, построенном на игре со множественностью интерпретаций[11]. Говоря иначе, возможных прочтений много, почти бесконечно много, но пределы все-таки существуют.

Быть «верным» произведению — значит сохранять сферу его возможных интерпретаций. Как сознательных, то есть того, что хотел сказать художник, так и бессознательных, то есть скрытого потенциала произведения. Учитывать этические требования произведения — значит обеспечивать возможность высказывания, заложенного в произведении, и его связи с другими высказываниями, сохраняя все множество интерпретаций. Иначе может возникнуть опасность, что куратор-художник разрушит изначальное высказывание и исказит смысл произведения, используя его для создания собственного высказывания путем опустошения и наполнения собственными смыс­лами. Это манипуляция. И не важно, производится ли она с людьми или с произведениями, если при этом кому-то или чему-то приписываются чуждые высказывания.

Так мы соприкасаемся с практикой куратора как художника. Она предполагает преодоление ответственности и «верности» произведению для вступления на другую территорию. Между тем, иногда эта практика бывает необходима, например, когда надо сделать художественное высказывание более заметным, усилить голос произведения. Ведь подчас выполнить этические требования произведения — значит поддерживать возможность его множественной интерпретации, заботиться о полноте его смысла, но не опустошать его и использовать как пустое означающее. Это было бы уже выходом за рамки и отказом от ответственности за произведение в пользу собственных интересов.

Этические требования произведения и собственные требования куратора, таким образом, ложатся на противоположные чаши весов. Когда равновесие смещается в сторону произведения, исчезает субъективность и куратор становится просто расстановщиком стендов и «развесчиком» картин; когда же равновесие смещается в сторону куратора, он становится художником. Работа куратора — это поддержание равновесия. Если оно постоянно нарушается, значит, эти два требования невозможно удовлетворить, поскольку они исключают друг друга. Здесь мы снова сталкиваемся с опытом прихода к соглашению. Оно зависит от условий, но всегда должно соответствовать принципу точности. Что такое точность и как ее достичь — вопросы, ответы на которые могут быть получены только опытным путем.

 

2.3. Требование публики

Наконец, в дополнение к требованиям институции и произведения куратор, безусловно, стремится сохранять преданность публике — опять-таки, понимая публику в самом широком смысле как неопределенную общность зрителей, имеющих «доступ» к произведению. Быть куратором — значит привлекать внимание к произведению и к содержащемуся в нем высказыванию, делать его видимым для зрителя. Речь идет о поиске лучшего способа представить произведение и высказывание, сделать так, чтобы их увидели. Впрочем, слово «увидели» употреблено здесь условно, оно подразумевает также «услышали», «прочитали», «почувствовали» — в общем, чтобы произведение привлекло внимание публики, определенного круга зрителей. Независимо от используемых для этого средств, куратор всегда должен обеспечивать максимальную доступность произведения. Он, таким образом, становится тем, кто распоряжается визуальной доступностью. И «распоряжаться» не значит просто размещать или располагать, это предполагает в первую очередь такое распределение визуального, при котором оно ощущается как доступное для восприятия и понимания.

Безусловно, подобное обязательство перед публикой ставит куратора на позицию посредника. Однако он никогда не становится посредником в полной мере — скорее, гарантом посредничества, обеспечивающим и поддерживающим возможность некоторой связи между произведением и зрителем. Следовательно, куратор обеспечивает пространство для контакта, которое далеко не всегда предполагает полное согласие и понимание — чаще это пространство конфликта. В целом же обязанность куратора — обеспечить пространство, где этот контакт сможет произойти.

some text

Здесь мы снова сталкиваемся с этическими требованиями куратора. Куратор — не посредник и не переводчик. Он должен быть верен требованиям произведения и публики, но не может совсем исчезнуть. Выставка — это передача информации. Задача куратора — создать пространство, где эта передача будет происходить. Обеспечить чистоту канала связи или подчеркнуть помехи, когда это покажется необходимым, — вот этическая составляющая этой задачи, в рамках которой мы снова сталкиваемся с достижением соглашений. Устранить помехи — значит создать наиболее подходящий канал связи, необходимый для произведения и высказывания. Впрочем, иногда эти каналы необходимо специально наполнить помехами. Порой произведение требует, чтобы взгляд зрителя обо что-то спотыкался, чтобы он отказался от традиционных способов видения и изменил их. В таком случае куратору придется искать компромисс между необходимостью в помехах и стремлением публики к пониманию, к удовлетворению своих зрительских ожиданий.

Одним словом, задача куратора состоит в том, чтобы найти пространство для объединения различных этических требований. Они имеют разное социальное происхождение, поэтому их объединение можно рассматривать и как объединение социального в том смысле, в каком это понимал Бруно Латур[12]. Выставка, следовательно, будет пониматься как место контакта и столкновения различных этических требований.

 

3. Бесконечный поиск соглашения

Итак, куратор должен нести ответственность за целый ряд этических требований. Каждое из них в некотором смысле бесконечно и не может быть удовлетворено в полной мере. Он должен упорядочить эту невозможность. Институция предъявляет бесконечное требование самоутверждения, произведение — требование аутентичности и оригинальности, а публика — требование понимания и удовлетворения. Куратор же оказывается на пересечении этих требований, взаимоисключающих и несовместимых друг с другом. Его задача — артикулировать и уравновесить этот конфликт. Деятельность куратора состоит в сохранении преданности всем этим требованиям, включая и свои собственные. Его этос — в постоянном поиске соглашения. Такой поиск возможен лишь при наличии внутренней ответственности. Куратор способен прочувствовать эту преданность лишь потому, что умеет вжиться в этическое требование, ощутить себя на месте другого.

В результате мы приходим к проблеме, подобной той, которую рассматривал Макс Вебер в 1918 году, анализируя позицию политика между этикой ответственности и этикой убеждения[13]. В своем знаменитом эссе «Политика как призвание» Вебер различает ответственность, понимаемую как рациональный долг (связанный с категорическим императивом Канта), и убеждение, то есть субъективную и интуитивную внутреннюю необходимость, выходящую за пределы разума и основанную на опыте и чувстве:

«Ибо проблема в том и состоит: как можно втиснуть в одну и ту же душу и жаркую страсть, и холодный глазомер? Политика “делается” головой, а не какими-нибудь другими частями тела или души. И все же самоотдача политике, если это не фривольная интеллектуальная игра, но подлинное человеческое деяние, должна быть рождена и вскормлена только страстью. Но полное обуздание души, отличающее страстного политика и разводящее его со “стерильно возбужденным” политическим дилетантом, возможно лишь благодаря привычке к дистанции — в любом смысле слова. “Сила” политической “личности” в первую очередь означает наличие у нее этих качеств: страсти, чувства ответственности, глазомера»[14].

Деятельность куратора, та­ким образом, осуществляется в пространстве между ответственностью и убеждением, в пространстве непрерывного поиска соглашения, или, если следовать уже упомянутой идее Хуана Карлоса Мелича, в пространстве Этики с большой буквы, где принудительность долга отходит на второй план.

Впрочем, вероятно, будет даже удобнее признать существование ответственности за убеждение и рассматривать эти два понятия как части целого. Так поступил Саймон Критчли, который пользовался такими понятиями, как преданность и, прежде всего, этический опыт. Вместо того чтобы заявлять о пустоте добровольно принятых этических кодексов, Критчли приводит доводы в пользу этики, которая возникает при обращении к другому, то есть посредством этического опыта. Согласно Критчли, этика невозможна без этического субъекта и этического опыта, который разрушает субъективность: «Все вопросы нормативного обоснования, со ссылками на теории справедливости, права, обязанности, обязательства или что-либо еще, должны ссылаться на то, что я называю “этическим опытом”. [...] Без понятия этического субъекта рефлексия на тему морали сводится к пустым манипуляциям со стандартными оправдательными рамками: кодексами профессиональной этики, прикладными руководствами и этикой добродетели»[15].

Моя позиция здесь напрямую связана с позицией Критчли. Кураторская этика не может быть навязана кодексом профессиональной этики. Ответственность и преданность, которые лежат в основе работы куратора, реализуются в полной мере только при наличии этического субъекта, который «ощущает» — именно «ощущает» — требования другого и свою преданность ему. Кураторская этика, таким образом, не может быть ничем кроме этического опыта, она предполагает позицию, основанную на принятии бесконечного потока требований, которые невозможно полностью удовлетворить.

Самое важное здесь то, что куратор становится своего рода образцовым этическим субъектом. В нем сочетаются прикладная этика (деонтология) и этический опыт. Они вступают в игру посредством преданности. Преданность же, если снова вспомнить формулу Вебера, — это равновесие между ответственностью и убеждением. Это равновесие, по мнению Критчли, никогда не может быть достигнуто.

Критчли обращается к этической концепции Кнуда Эйлера Лёгструпа для обоснования принципиальной невыполнимости этических требований, в то время как этику Эмманюэля Левинаса он использует для демонстрации того, что это невыполнимое требование лежит в основе человеческой субъективности. В модели Левинаса субъект конструируется именно в его отношении с другими, с требованиями другого, которые он не может удовлетворить. Таким образом, этический субъект, о котором рассуждает Критчли, разрывается между собой и другим, он загружен требованиями, которые не может исполнить в полной мере, которые его превосходят и которые не могут быть формализованы, поскольку, как и лакановское наслаждение, они в итоге всегда выходят из-под контроля. В некотором смысле деятельность куратора задействует тот же раскол субъективности, но даже более сложным образом, поскольку другой здесь множественен, его требования повторяются бесконечно и противоречат друг другу.

В работе «Требовать до бесконечности» Критчли утверждает, что вариантом сублимации может стать попытка отстраниться от этих требований, чтобы суметь что-то с ними сделать. Он имеет в виду не трагическую, а так называемую «минималистическую сублимацию», идущую от юмора, которая сохраняет разделенность субъекта, но в то же время сглаживает ее, позволяя таким образом действовать. Юмор, согласно Критчли, помогает увидеть невозможность выполнения требований и найти путь к удовлетворению. Ирония и юмор помогают субъекту осознать дискомфорт, вызванный асимметрией и диспропорцией, которые, однако, не делают его недееспособным и не разрушают его. Это своего рода активная защита.

В некотором смысле выставка, подготовленная куратором, может быть понята именно так, то есть как «снятие обязательств» по выполнению невыполнимых требований. Юмор еще раз показывает, что мир нельзя изменить, но для нас в этом нет ничего плохого, несмотря ни на что, мы всегда можем двигаться вперед. Выставка играет ту же роль: это минималистическая сублимация избыточных требований.

Главная мысль Критчли в том, что это отстранение от невыполнимых требований крайне важно: оно позволяет нам оставаться в игре и сохранять возможность действовать. На самом деле возможность каких бы то ни было дальнейших действий дает нам именно неудовлетворенное требование, которое в конечном счете лежит в основе совести (этот термин, окруженный предрассудками, Критчли стремится реабилитировать). И наконец, по мнению Критчли, именно этика, и в частности, ответственность и невыполнимые обязательства перед другими дают начало политике. Опыт этического субъекта — основа всякой политики. А политика, если использовать аргументы Жака Рансьера, никоим образом не должна рассматриваться как умиротворение и контроль над противоположностями (la police), но как проявление разногласий (la politique)[16].

Таким образом, всякая выставка — это этический механизм, который приводит в действие бесконечные невыполнимые требования. Куратор всегда оказывается разочарованным субъектом, потому что его этический опыт основывается на постоянном несоответствии требованиям. Это несоответствие может быть разрешено только посредством выставки. Выставка же необходима, чтобы формализовать этот этический конфликт.

Как уже говорилось выше, именно неспособность удовлетворить этические требования вызывает своего рода «муки совести», этический дискомфорт, благодаря которому происходит интернализация этого требования и его невыполнимости. Этот дискомфорт, свойственный истинно этическому субъекту, и является, по сути, этикой куратора. И именно этот дискомфорт, этот дисбаланс дает толчок к действию. Куратор может выполнять этическую задачу постоянных поисков компромисса между долгом и ответственностью, осознавая, что этот компромисс никогда не будет достигнут. Выставка в таком случае должна стать очень активным, непредсказуемым, критическим механизмом, показывающим невозможность снижения этических требований. Выставка — событие промежуточное и неповторимое. Потому что требование, которое она призвана разрешить, не универсально и зависит от контекста. Речь всегда идет об определенном поле, об определенной сфере опыта.

Этический опыт — это опыт политики разногласий. Он не подчиняется никакому закону. Поэтому этика, способная побуждать к действию, является в конечном итоге анархической, она основана на преданности идее справедливости и бесконечной ответственности.

 

Перевод с испанского АННЫ ОРЛИЦКОЙ

Примечания

  1. ^ Бадью А. Этика. Очерк о сознании зла. СПб.: Machina, 2006.
  2. ^ Judith Butler, Precarious Life: The Powers of Mourning and Violence (London and New York: Verso, 2006); Jacques Ranciere, Disagreement: Politics and Philosophy (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1999); Агамбен Д. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М.: Европа, 2011.
  3. ^ См. Diane Perpich, The Ethics of Emmanuel Levinas (Standford: Stanford University Press, 2008).
  4. ^ Simon Critchley, Infinitely Demanding. Ethics of Commitment. Politics of Resistance (London and New York: Verso, 2007).
  5. ^ Gilles Lipovetsky, Le crépuscule du devoir (Pais: Gallimard, 1992).
  6. ^ См., напр.: Жижек С. Хрупкий абсолют, или Почему стоит бороться за христианское наследие. М.: Художественный журнал, 2004.
  7. ^ Zygmunt Bauman, Does Ethics Have a Chance in a World of Consumers? (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2008).
  8. ^ Joan-Carles Mèlich, Ética de la compasión (Barcelona, Herder, 2010), p. 35.
  9. ^ Здесь я, как многие, наверное, заметили, рассматриваю этику с позиций, выработанных Саймоном Критчли в работе «Требовать до бесконечности». Я буду вводить в свой текст его аргументы, ставшие основой моего рассуждения о кураторской этике.
  10. ^ См.: Alain Badiou, Being and Event (New York: Continuum, 2006).
  11. ^ Umberto Eco, A Theory of Semiotics (Bloomington: Indiana University Press, 1976); The Limits of Interpretation (Bloomington: Indiana University Press, 1994).
  12. ^ Bruno Latour, Reassembling the Social: An Introduction to Actor-network-theory (Oxford: Oxford University Press, 2005).
  13. ^ Max Weber, Politics as a Vocation, in The vocation lectures (Indianapolis: Hackett Publishing, 2004) p. 32-95.
  14. ^ Ibid, p. 77.
  15. ^ Simon Critchley, Op. Cit., p. 9. 
  16. ^ См. Jacques Rancière, Op. Cit.
Поделиться

Статьи из других выпусков

Продолжить чтение