Уже второй раз за свою историю «Художественный журнал» берется за подведение итогов десятилетия. Причем как тогда, в конце 90-х, так и сегодня тема обсуждения вызвала у авторов «ХЖ» столь живой интерес, что номер пришлось разделить на два выпуска. В остальном, при сравнении прошлых номеров, № 25 и № 26, с теми, что редакция подготовила на этот раз, № 82 и № 83, который, собственно, и открывается этими строками, в глаза бросаются скорее различия, нежели сходства. Итоги нулевых подводят совсем не те люди, что десятилетием ранее обобщали опыт 90-х. Новые имена значатся сегодня в составе редакционного совета да и самой редакции. Иными, как видно уже из оглавлений, являются и проблемы, волновавшие художественный мир последние десять лет и оказавшиеся в центре внимания авторов наших последних двух номеров.

Но контрапункт двух постсоветских десятилетий отнюдь не исчерпывается именами на титулах «ХЖ». Эксперты единодушно описывают нулевые как эпоху «необычайного ускорения процесса коммодификации культуры», когда «эстетика стала инструментом развития гедонистической культуры, так что в итоге места для субверсивного опыта просто не осталось — даже в искусстве» (Ш. Муфф «Демократическая политика в эпоху постфордизма»). И если «Бойс в свое время сказал, что у каждого есть право считать себя художником, то... сегодня это стало обязанностью. За это время все мы оказались обречены быть дизайнерами самих себя» (Б. Гройс «Политика самодизайна»). При этом неолиберальная коммодификация сменила как саму модель культурного производства, так и его адресата. Если в эпоху социального государства адресатом «для культурных производителей и посредников была прежде всего “всесторонне развитая” или “творческая” личность, то современное культурное пространство все чаще выстраивается вокруг платежеспособного потребителя, который не обязан чем-либо подтверждать свою “внутреннюю” культурную чистоту или сопричастность проекту. Достаточно того, что он просто способен оплатить квантифицированную культурную услугу» (А. Бикбов «Культурная политика неолиберализма»).

Все это — описание реалий глобального мира, однако именно в нулевые постсоветская Россия стала претендовать на то, чтобы быть его полноправной частью. На этом настаивала восторжествовавшая идеология «стабилизации», которая на практике постоянно оборачивалась катастрофами, — «начиная с “Курска” до недавних пожаров, взрывов электростанций, крушений поездов и так далее». Но именно это и подтверждало причастность России к мировому порядку, который оправданно называют «капитализмом катастроф». Чем чаще мы сталкиваемся с катастрофической изнанкой современного политического порядка, тем крепче становится его власть в качестве единственного гаранта стабильности (А. Пензин, И. Будрайтскис «Катастрофы “реального капитализма”»).

Отсюда следует еще одна характерная черта status-quo нулевых. Раз эту эпоху отличает встреча системного катастрофизма с тотальной эстетизацией, то «можно утверждать, что каждый акт эстетизации есть всегда уже критика объекта эстетизации, поскольку эстетизация заставляет подозревать, будто этот объект нуждается в некоем дополнении, чтобы выглядеть лучше, чем в действительности» (Б. Гройс «Политика самодизайна»). Говоря иначе, нас не должна вводить в заблуждение стабильность «стабилизации». Ведь «любой гегемонистский порядок может быть оспорен контргегемонистскими практиками, направленными на его дезартикуляцию и установление другой формы гегемонии» (Ш. Муфф «Демократическая политика в эпоху постфордизма»). Опереться же в этой сложной борьбе можно «во-первых, на вдохновляющее раннее советское наследие 20-х годов как опыт изменения форм жизни “до последней пуговицы” (В. Маяковский), радикального преобразования повседневности и культуры... Во-вторых, необходима более систематическая исследовательская и образовательная работа. В-третьих, нужно... дать“плоть”, коллективное тело коммунистическим идеям в конкретных формах жизни, мысли, самоорганизации, искусства. Мы должны показать заключенную в них мощь, надежду, радость, противопоставив их плоским, калечащим жизни мантрам “эффективности” и “конкурентоспособности”» (А. Пензин, И. Будрайтскис «Катастрофы “реального капитализма”»).

Однако характерно, что в своем описании и анализе прошедшего десятилетия авторы этого и предыдущего номеров по большей части говорят о процессах, берущих начало значительно ранее, с тем, чтобы заговорить о перспективе, уводящей нас в будущее. Может, и в самом деле «некий живой и непосредственный рассказ о нулевых будет сегодня неизбежно сводиться к осмыслению текущего момента и лишь отдаленно иметь отношение собственно к нулевым. А для какого-то подобия академического обобщающего описания прошедшего десятилетия явно пока не достает артикулированных материалов» (Г. Литичевский «Тишина № 0»). Так утверждает автор, чей текст некогда открывал первый номер «ХЖ», став его поэтической программой на многие годы. Впрочем, тогда ни у журнала, ни у нового русского искусства еще не было прошлого. Сегодня же, когда оно есть, разговор о нем все равно становится поводом говорить о настоящем и будущем. Но разве прошлое не нужно нам именно для того, чтобы обустраивать настоящее и проектировать будущее?!