Выпуск: №84 2011
Вступление
КомиксАнализы
Бывшие банкиАнастасия РябоваПубликации
Политика утопииФредрик ДжеймисонАнализы
Искусство протеста: когда люди и медиа выходят на улицуДмитрий Голынко-ВольфсонАнализы
Этикa будущего. Искусство в чрезвычайной ситуации появления надеждыАрсений ЖиляевЛекции
Тезисы о ложной демократичности современного искусстваКети ЧухровТеории
Глокальное и сингуниверсальное. Размышления об искусстве и культуре в глобальном миреТьерри де ДювБеседы
По ту сторону «культурной политики неолиберализма»Александр БикбовКруглый стол
«За честное искусство»Мария ЧехонадскихРефлексии
ПосткритическоеХэл ФостерКниги
Геральд Рауниг: размышления о нонконформной микрополитике художественного активизмаМаксим АлюковВыставки
Будущее должно быть опаснымАндрей ПаршиковВыставки
Звуки молчания: белорусские художники в поисках новых арт-стратегий и тактикОльга ШпарагаВыставки
Границы идентичностиАртем ТемировАрсений Жиляев. Родился в 1984 году в Воронеже. Художник, куратор. Член редакционного совета «ХЖ». Живет в Москве.
Некоторое время назад в ответ на вопрос молодых художников «что нам нужно делать?» можно было лишь пессимистично промолчать. Нейтралитет художнической и кураторской позиции вместе с политической меланхолией казались непоколебимыми ценностями. Однако в начале десятых не остается сомнений, что молчание сродни преступлению. Каким же должно быть новое искусство, рождающееся в ответ на запрос массовых движений за реальную демократию? Что должно измениться в художническом цеху после возникновения пусть пока еще робкой, но все же надежды на позитивные социальные изменения?
Наперекор веселой эстетизации протеста художественная общественность должна выступить в защиту истинного творчества масс, выходящего за пределы, отведенные жанру «креатива». Художники должны использовать уникальный инструментарий, выработанный современным искусством со времен первого авангарда, для подготовки и участия в трансформации общественной жизни. Речь идет о совершенно неполиткорректном повороте к утилитарному и просветительскому искусству.
Еще совсем недавно художники были вынуждены ограничиваться ролью санитара, выносящего судно из-под находящегося в глубокой коме человечества. Но сегодня больной начал различать слова и подавать первые признаки жизни. Период общественной апатии подходит к концу. А значит, и период шоковой терапии на данном этапе завершен — теперь надо всем вместе заново учиться говорить.
Новый этап развития протестных настроений требует от всего мира серьезного пересмотра методов борьбы за свободу. Теперь недостаточно одного революционного насилия — об этом красноречиво говорит развитие событий в арабских странах, где после свержения диктаторов ситуацией политического вакуума активно воспользовались фундаменталисты. Равно как недостаточно исключительно культурной борьбы за гегемонию — неспособность радикальных левых движений перейти от безусловно правильной и умнейшей критики к реальной борьбе за власть грозит обернуться гуманитарной катастрофой в странах первого мира. Только из сочетания приверженности революционным ценностям и понимания необходимости почти с нуля выстраивать демократические низовые инициативы может родиться нечто подлинно новое. Для искусства это означает, что впервые за десятилетия у художников появился шанс на признание своей жертвенности не только со стороны коллег по цеху и прогрессивных менеджеров девелоперских компаний, но и со стороны потенциального будущего человечества.
Мы, профессионалы культуры, выйдем из своих келий навстречу жизни, чтобы бороться за нее вместе с тысячами таких же мечтателей. На место художественного терроризма одиночек и немногочисленных сектантских авангардных ячеек должна прийти полноводная река художников, стремящихся вернуть миру надежду на будущее.
***
В середине нулевых Жак Рансьер опубликовал книгу «Кризис эстетики». В ней он зафиксировал факторы, способствовавшие формированию так называемого этического поворота в искусстве 90-х — нулевых. Рансьер пишет, что поводом для этого поворота стало исчезновение надежды на реальную политическую революцию в будущем. Что, в свою очередь, привело к фиксации на событиях прошлого и подмене политики и эстетики этикой консенсуса. Однако, по мнению мыслителя, не консенсус, а «диссенсус», выражение противоречия, конфликта между политикой, этикой и эстетикой, был двигателем прогрессивного искусства прошлого, а динамичное, незавершенное состояние стремления к равенству было фундаментальным свойством развития демократического общества. В мире после «конца истории» на место диссенсуса в политике и современном искусстве приходит этика консенсуса, оборачивающегося массовым наступлением неолиберальной политики, и этика катастрофы, оплакивающей упущенные возможности человечества. «Кризис эстетики» описывает состояние искусства в эпоху, когда проще представить конец света, чем конец капиталистической системы. Это состояние сводит перспективы искусства к неразрешимой дилемме между морализаторством, исключающим веру в возможность серьезных социальных перемен, и поисками адорнианской эстетической автономии, неизбежно ведущей к неравной борьбе со значительно превосходящими силами рыночной конъюнктуры.
На территории искусства возможный выход из тупика, описанного Рансьером, был предложен Клер Бишоп. Известный критик призвала не отказываться от социально ангажированных практик, однако перевести их оценку в сферу эстетического. По сути, речь идет о применении к партиципаторному искусству формалистской концепции Клемента Гринберга, сводящей ценность произведения к развитию автономных качеств его медиума вне каких-либо этических или социальных легитимаций. В ситуации инструментализации искусства со стороны власти (например, использования его анестезирующих свойств для уменьшения напряженности в неблагополучных районах) или же со стороны новой художественной «морализирующей бюрократии» такой подход оказывался более чем действенным. Однако то, что было прогрессивным аналитическим инструментом в условиях политической реакции и относительной социальной стабильности (если говорить о западных странах), совершенно меняет свой смысл в ситуации исторических изменений.
Именно возможность неэстетического развития постситуационистской акции группы Adbusters стала причиной возникновения одного из мощнейших протестных движений последних двадцати лет — «Оккупируй Уолл-стрит». Именно возможность реального участия и совместного действия посредством социальных сетей создала надежды «арабской весны». Именно этическая лживость глобальной политической системы спровоцировала многомиллионные протесты за прямую демократию по всему миру.
Такое положение дел заставляет задуматься еще об одной возможности преодоления этического тупика. На место этики консенсуса времен стабильности может прийти этика новых надежд на социальные изменения. И если эстетическое решение было оправданным с точки зрения генезиса западного модернистского искусства, то утилитарность является с тех же позиций уже чем-то аморальным. Пока еще рано говорить, что после двадцатилетия отчаяния у нас наконец начала появляться осязаемая альтернатива. Однако факт, что период ретроспекции и консенсуса подходит к концу, можно считать неоспоримым.
***
Если в послереволюционной России для одного из основателей социалистического реализма Максима Горького эстетика была «этикой будущего», то в бурные французские 60-е у Жан-Люка Годара, наоборот, этика становится «эстетикой будущего». Для современной России вопрос об этическом измерении в политике стал едва ли не ключевым. Основные лозунги новых декабристов оказались прежде всего связаны с этикой и уже потом — с экономикой: «За честные выборы!», «Жить не по лжи!», «Против жуликов и воров!». Более того, программы некоторых лидеров оппозиции строятся исключительно на «отказе от лжи», «восстановлении справедливости» и т.п. Отказ людей от поддержки консенсуса «суверенной», или «симулятивной», демократии даже заставил Владимира Путина в разгар протестов на Уолл-стрит заявить о необходимости «введения в России элементов прямой демократии».
Если обратиться к массовым выступлениям движения возмущенных, то в них также можно обнаружить этическое измерение. Требование прямой демократии красноречиво свидетельствует о дефиците доверия к политической системе и нежелании людей признавать вменяемую им в вину расточительность. «В последнее время вы неправильно жили. Вы слишком мало работали и слишком много наслаждались. Пришло время расплаты». Примерно так звучит основной упрек со стороны неолиберальных политиков, и сопровождается этот упрек наказанием в виде резких сокращений государственного финансирования культуры, образования и социальных программ. Нежелание же признавать свою вину вырастает из ощущения, что необходимо переизобрести этическое измерение. Это ощущение вызвано тем, что люди больше не готовы верить в морализаторскую политкорректную догму симуляционной политики нулевых. «Вы не имеете права так говорить, вы лжете, вы нас больше не представляете. Мы будем сами говорить за себя», — отвечают недовольные. Отказ подчиняться этическим манипуляциям со стороны власти нарушает всеобщую веру в капитализм как единственно возможный, естественный порядок вещей и открывает перспективу иного будущего.
Стоит напомнить, что до недавнего времени этический императив общества позднего капитализма, точно уловленный Славоем Жижеком, заключался в требовании «Наслаждайся!». А за ним следовал шлейф из обязательств политкорректности и прочих моральных ритуалов, обеспечивающих нарциссическое оправдание культурного расизма. Другой подход к этике в условиях развитого общества потребления мог оказаться чрезвычайно опасным. «Потребляй или проиграешь!». Искусство нулевых с его морализаторством было удобной разновидностью обсессивно-компульсивного невроза, постоянно напоминающего, что «они все врут», но неспособного привести к фундаментальным изменениям.
Именно релятивистской маской искусственности прикрывались российские радикальные перформансисты нулевых. В актах прямого действия эстетика становилась своего рода алиби — например, в реальном, а не искусственном переворачивании полицейских машин. Эстетика, носящая здесь скорее условный характер, основывается на разрыве этического общественного договора. В случае России он заключался в том, что большая часть населения не вмешивалась в политические вопросы, а взамен на это получала возможность иметь относительную свободу потребления и высказывания в приватной сфере.
Однако с какого-то момента взаимные договоренности перестали работать. Один из первых ярких примеров нарушения этих договоренностей — акции группы «Война». Фактически отражая действия властей, активисты начали производить прямые политические высказывания, прикрывая их ссылкой на искусственность, характерную для художественного произведения. В каком-то смысле на уровне формы своего действия акционисты из «Войны» воспроизвели принципы миметического реализма XIX века. Так через использование эстетики, почти как в парадоксе лжеца, восстанавливается поруганное этическое. Надо заметить, что эта схема борьбы, заключающаяся лишь в формальном следовании лжи, успела довольно широко распространиться в путинской России. В условиях агрессивного давления со стороны государства в зоне неразличимости между эстетикой, этикой и политикой люди начали «просто гулять» или «просто проводить встречу с депутатом Государственной думы».
***
В статье «Эстетическая демократия» Борис Гройс рассуждает о пост- или метаисторическом мире без будущего, но с бесконечно переписываемым прошлом. Вслед за Александром Кожевым Гройс выделяет два отношения к реальности после конца истории. В мире, где исчезает характерная для человека борьба за признание, стремление стать объектом желания другого, общество неизбежно скатывается либо к «американскому» стилю жизни — то есть к потреблению, не отличающему человека от животного, либо к «японскому» артистическому существованию, предполагающему жертвенность ради чистой формы без надежды на будущее. Согласно Гройсу, пространство современного искусства, и более широко наша современность в целом, развивается именно по «японскому» сценарию. Подтверждение этому можно найти, обратившись к акционистским практикам «Войны». Известные в медиа благодаря своим провокациям художники последовательно замалчивают свою политическую позицию. Поддерживая политических активистов почти всех направлений (от анархистов до националистов), «Война» указывает в качестве основания для солидарности прежде всего сам факт провокационного художественного действия. Постисторический революционный формализм оказывается единственным способом избежать состояния животного потребления. Похожим образом действует в российском оппозиционном поле партия Эдуарда Лимонова, также близкая к акционистам благодаря своим артистическим методам борьбы. В книге «Поп-марксизм» Алексей Цветков не без эстетской симпатии объясняет радикальные трансформации политического курса НБП (а затем «Другой России») от правых к левым и от левых к либералам приверженностью партийного руководства к революции здесь и сейчас, к революции как форме жизни. И в случае «Войны», и в случае партии Лимонова будущее приносится в жертву ради эстетического настоящего.
Однако эстетизация протеста начинает страдать теми же проблемами, что и автономное искусство. В постисторическом обществе революционный формализм может достигать больших успехов в деле нарциссического самопожертвования, но подготавливать появление иного общества он не способен. Когда нет артикулированной альтернативы существующей системе, мы можем лишь до бесконечности упражняться в искусности демонстрации революционных жестов. Но разве не означает это существенной необходимости в создании условий, при которых реальный поступок, поступок, восстанавливающий подлинное этическое измерение, сможет стать для художника руководством к действию? Этика реальных действий, не прикрывающихся своей искусственностью, станет нашей будущей эстетикой, а не наши эстетические «недодела» — будущей фиктивной этикой жизни.
В искусстве ХХ века нечто подобное уже было. Достаточно вспомнить художников авангарда, отказавшихся от станкового искусства в пользу жизнестроительства и битвы за реальность. Конечно же, сейчас новым сергеям третьяковым придется работать совсем в иных условиях. Нет разделяемой всеми веры в общие идеалы, нет, собственно, никакой этики, кроме отказа от навязываемой лживой системы ценностей, нет производительных сил, принадлежащих взыскателям нового мира. Но есть движение в сторону свободы. После пробуждения от комы возникает необходимость заново учиться говорить — вот задача для художественного сообщества и тех людей, которые, не будучи художниками, воплощают в жизнь утопию искусства. До новых третьяковых еще необходимо дожить, но уже сейчас нужны новые чеховы, отправляющиеся в народ делать реальные дела!
Это не значит, что художники должны сейчас же броситься сажать цветы и убирать городской мусор, вторгаясь в зону ответственности государства. Ведь именно этого ждут от общества, поставленного на колени варварскими сокращениями социальных расходов. Во многом ответственность за такое положение дел лежит на «культурных левых». Борьба, стремящаяся к захвату лишь культурной гегемонии, привела к ситуации, когда, несмотря на то, что главными философами мира считаются радикальные коммунисты, а искусство по инерции считается критическим, мы живем в мире дикого неолиберального капитализма. Художник будущего не может ограничиваться только высказыванием «против». Слишком дорогой может оказаться цена такой половинчатости. Надо идти дальше и искать солидарности с реальной политической силой «за». Тогда у нас появится шанс не только на новое прошлое, но и на возможное будущее.
***
Произведение искусства должно быть готово к смерти ровно настолько, насколько должен быть готов к смерти революционер, на практике воплощающий в жизнь революционную идею будущего. Самоубийство — красивый артистический жест, но оно не приближает к цели, будь то новое совершенное общество или же новое демократическое искусство. Однако сама возможность, осознание собственной конечности освобождает художественное творчество от иллюзии вечного настоящего, заново открывая простор для творческого развития, свободного от обязательной регистрации в институциях современного искусства.
Этика демократического включающего поступка начинает противопоставляться элитистской масскультовой эстетике героя-одиночки. Выполнив свою роль, искусство художников-одиночек уступает место коллективному творчеству, направленному на создание открытых школ свободы, где люди могли бы учиться самоорганизации и отстаиванию своих прав. Без этого дальше архаичных заклинаний и вызывания духов на массовых спиритических сеансах мы не уйдем.