Прямая интеграция движения «Оккупай» в художественный мир — как это в наиболее программной форме произошло на 7-й Берлинской биеннале — стала одним из наиболее ожидаемых, обсуждаемых и проблематичных последствий развития системы современного искусства. А потому стоит попытаться проанализировать хотя бы основные аспекты этого процесса. Задача данного текста — обобщить новые тенденции в развитии как современного искусства, так и движения «Оккупай», описывая их именно как тенденции, то есть игнорируя определенные отклонения в практической реализации, мешающие увидеть цельную картину.

Для начала целесообразно задаться вопросом, в какой мере формат «оккупай» вообще совместим с художественной системой. Ведь для большинства активистов эта система представляет собой непосредственное воплощение элитарной политики «одного процента» — а значит с ней, как и с прогнившей банковской системой, нужно не сотрудничать, а бороться. В то же время стоит заметить, что последовательные политические манифестации системы искусства, сделанные рядом наиболее престижных институций^[1], свидетельствуют о ее готовности пересмотреть границы собственной легитимности и желании заполучить новые аудитории и пространства. Очевидные симпатии прекаризованного творческого класса по отношению к «оккупантам» создают совершенно особый уровень общественного и медийного внимания. Таким образом, попытки движения «Оккупай» захватить новые зоны публичной сферы вступают в резонанс с интенциями художественной системы, которая также ищет возможности для привлечения общественного интереса вне сложившихся границ профессионального поля, что отнюдь не противоречит ее стремлению к самодостаточному развитию в рамках глобальной культурной индустрии.

Конечно же, «оккупации» бывают разные — они всегда производны от конкретного места и ситуации. И все же представляется оправданным констатировать существование некой общей методологической сущности, воспринимаемой движением «Оккупай» как своего рода франшиза — практически везде востребованная и репродуцируемая в режиме «копировать-вставить». Или, если сказать иначе, можно констатировать существование некой совокупности «родовых черт» движения «Оккупай», которые имеет смысл обозначить и формализовать. Так, прежде всего, «Оккупай» предполагает пребывание в публичном пространстве определенного количества людей, которые самим этим актом непрерывного присутствия (днем и ночью) в форме самоорганизованного лагеря пытаются в режиме реального времени презентировать (не репрезентировать, а именно презентировать!) свое несогласие с той или иной ситуацией. Кроме того «Оккупай» последовательно отрицает любую вовлеченность внешних политических сил в деятельность лагеря и считает, что в пределах «оккупации» каждый может действовать лишь в качестве автономной личности, отказавшейся от любых форм организационно-политической принадлежности и выражающей свою уникальную позицию на генеральной ассамблее. Эта ассамблея, основанная на принципах консенсуса, открыта для каждого, кто находится на территории лагеря и принимает участие в его жизни. «Оккупация» может быть основана лишь на идее безусловной включенности здесь и сейчас — у нее не может быть внешнего органа управления.

Конечно же, в реальности базовые принципы движения часто нарушаются или оспариваются. Так, до сих пор продолжается дискуссия о том, должно ли движение предъявлять политические и социальные требования. Одна сторона отрицает саму возможность и необходимость подобных действий, в то время как другая считает, что хотя любые требования действительно неизбежно тоталитарны в своей основе, но тактически они необходимы. Также, в зависимости от конкретной ситуации, «Оккупай» может сильно ограничивать участие в движении политических организаций, но при этом разрешать вести агитацию профсоюзам или социальным НКО.

И тут встает принципиальный вопрос о политической легитимности организационной конструкции «Оккупай», столь радикально отличающейся от всех устоявшихся и знакомых нам политических моделей народного представительства, когда партия представляет своих членов, профсоюзы — работников, феминистские организации — женщин и т.д. Различные организации могут объединяться в блоки, движения, альянсы и предъявлять совместные требования в публичном пространстве, в том числе в виде захвата физических пространств^[2]. При этом очевидно, что политический смысл разворачивающихся событий всегда имеет некие внешние организационные структуры и легитимируется не только участниками той или иной акции, а всеми «народными» субъектами, которых эта деятельность призвана представлять. Несмотря на общий кризис системы политического представительства, протестное движение продолжает основываться на простых схемах антагонизма: профсоюзы борются с работодателями, партии — между собой за голоса выборщиков и т.д. В свою очередь, «Оккупай» пытается предложить совершено иную модель политики, основанную на консенсусе. Его политическое функционирование наиболее последовательно воплощено в популистском парадоксе. Движение заявляет: «Мы здесь, в лагере, представляем все 99% угнетенных», — однако при этом игнорируется вопрос, как эти «все» в ситуации жесткого отрицания любых механизмов делегирования могут получить голос и влиять на процедуры консенсусной прямой демократии. А ответ очевиден: не могут никак — хотя бы в силу невозможности простого физического присутствия «всех» в одном конкретном месте на момент проведения ассамблеи. В этом смысле риторический тезис псевдо-репрезентации выглядит как наивное пожелание «всех хороших» сплотиться против горстки «злодеев», мешающей людям жить в радости и согласии.

С моей точки зрения, в движении «Оккупай» наиболее важен именно жест самолегитимации и самоутверждения. Причем, по сути, этот жест является артистической практикой. По мнению ряда комментаторов, «Оккупай» — вполне законченный проект современного искусства, развивающий традицию эстетики взаимодействия с ее акцентом на процесс и совместное проживание события. Все элементы, составляющие суть движения «Оккупай», были уже давно проблематизированы и опробованы в системе искусства, и даже удивительно, насколько в этом случае политическая жизнь оказывается производной от художественных экспериментов. Велимир Хлебников, объявивший себя председателем земного шара, вполне легитимен в этом жесте артистического позиционирования. Любая небольшая группа художников может требовать отмены капиталистических отношений здесь и сейчас или же заявить, что за ними стоят все ангелы небес — подобная манифестация, если она подкреплена убедительным художественным высказыванием, будет привлекать к себе заслуженное внимание. Именно этой логике соответствуют практики движения «Оккупай», которые, несмотря на политические претензии протестующих, в реальности оказываются коллективным жестом художественной манифестации. В целом «Оккупай» оказывается вполне состоявшимся субъектом коллективного художественного высказывания — со своей сложившейся эстетикой и вполне считываемым политическим контентом, — в основе которого лежит так давно взыскуемая искусством идея прямой демократии.

Предчувствие «Оккупай»

Сама логика развития системы искусства и ряда современных художественных практик — тактических медиа, culture jamming и т.п. — во многом предопределила появление новых протестных движений. Роль журнала Adbusters в формировании «Оккупируй Уолл-стрит» уже многократно обсуждалась. Интеллектуальная гегемония в критической академической среде и искусстве антирепрезентационных теорий, отказ от «политики единого» и поворот к «политике множественности»^[3] — все это подготовило теоретическую почву, в том числе и для вторжения/интеграции движения «Оккупай» в художественный мир.

В процессе расширения своих границ современное искусство столкнулось с необходимостью преодоления откровенно недемократического характера функционирования художественной системы. Отбор художников, имеющих право на высказывание о современности, и отсеивание тех, чей голос кажется несовременным (или не своевременным), попрежнему остается прерогативой относительно небольшого круга экспертов. При этом очевидно (в том числе и самим экспертам), что такая ситуация входит в вопиющее противоречие с главным принципом современного искусства, согласно которому необходимо не просто признать, что «каждый человек — художник», но и реализовать право «каждого» на высказывание. Исходя из этого, любые исключающие ограничения, накладываемые на непосредственный процесс творчества, представляются прямой репрессией. Также следует учитывать продолжающийся последние десятилетия процесс размывания понятийных границ и представлений о том, что может считаться современным искусством. У мира художественных институций остается все меньше возможностей для профессионального обсуждения того, что сегодня актуально и значимо, а что нет. Более того, сами претензии на подобное суждение все чаще критикуются как проявление репрессивного мышления, а гегемония постколониального дискурса, дискурса меньшинств и культ множественности закрывают любое пространство дискуссий о возможностях формирования некого универсального понятия ценности. Использование реди-мейдов перестало быть прерогативой художников — теперь к этому методу обратились кураторы и институции, легитимирующие свое право называть искусством все, что попадает в орбиту их интересов. Дебаты о возможности установления каких-либо критериев различения искусства и не-искусства — других областей знания или жизни вообще — считаются консервативными и реакционными. Любой куратор или институция легитимируют случающиеся в рамках их проектов исключения не как системную проблему, а просто как досадную невозможность объять необъятное в рамках конечного и ограниченного пространства выставки.

Фиксация этого положения внутри системы современного искусства происходит посредством развития многочисленных площадок «прямого демократического участия»: community-based art, активистские клубы, социальные форумы и т.д. ярко заявили об открытости художественной системы радикальным демократическим тенденциям и настойчиво потребовали ее преобразования в неисключающее публичное пространство. Интеграция движения «Оккупай», конечно же, оказалась естественным и последовательным развитием этой логики. Новый статус-кво и манифестировала 7-я Берлинская биеннале.

Встречаем «Оккупай»

В 2010 году, незадолго до бума «Оккупай», группа «Что делать?» занималась постановкой очередной обучающей пьесы «Куда подевался коммунизм?». В процессе коллективной разработки сценария неожиданно возникла тема «оккупации». После эпизода с сеансом коммунистического психоанализа сновидений участников некоего теоретического художественного семинара на сцене появляется герой, призывающий всех покончить с этим дурацким занятием и срочно что-нибудь всем вместе оккупировать. Этот призыв сразу же нашел поддержку группы, и с веселыми криками ‘Occupation, Occupation now!’ все захватывают некую художественную институцию. В следующем эпизоде директор институции встречает «оккупантов» словами приветствия:

«Как мы рады, что вы решили оккупировать именно нас! Мы, конечно же, предоставим вам все необходимые условия, чтобы ваша оккупация оказалась всем полезной и чтобы все о ней узнали»^[4].

Эта неожиданная даже для нас самих импровизация директора оказалась почти буквально повторена через два с половиной года директором 13-й «Документы», приветствовавшей появление лагеря «Оккупай» на площади перед Фридерицианумом — в самом сердце этой крупнейшей выставки. Примерно в том же духе выразились критики последней Биеннале Уитни: «Неожиданное появление движения “Оккупай” оказалось отклонением, которое случайно реализовало уже озвученный в каталоге Биеннале замысел кураторов — пригласить художников, которые “придут и создадут живой, непредсказуемый сценарий, который в некотором смысле и есть сама Биеннале”»^[5]. Все это с очевидностью подтверждает, что между движением «Оккупай» и прогрессивным миром искусства не должно возникать никаких конфликтов или даже трений. Более того, именно присутствие «Оккупай» в том или ином институциональном событии немедленно оказывается подтверждением его подлинно демократического, открытого характера и легитимацией его событийной ценности. Выставка, которая в той или иной форме не «оккупирована», оказывается совершенно нерелевантной и предельно проблематичной. Даже на 3-й Московской биеннале молодого искусства первое, что мы видим при входе в ЦДХ, это витрина с палаткой — пустым символом движения.

«В игре наверняка что-то не так...»

Казалось бы, все прекрасно — и тем не менее, имеет смысл задаться вопросом, что скрывается за этими «гармоническими» моделями вовлеченности и как они влияют на развитие политики и искусства сегодня.

Нельзя не отметить, что привлечение «Оккупай» на территорию Берлинской биеннале вызвало в художественной среде шквал критики. Жмиевскому были готовы простить что угодно, но только не это. В итоге сформировался некий демонический образ куратора, который, руководствуясь злым умыслом, «увел» «Оккупай» от стен Рейхстага в кофортное пространство Кунстверке. Конечно, Жмиевский — известный мастер манипуляций и провокаций, однако подобная трактовка подозрительным образом отказывает самому движению «Оккупай» в наличии какой-либо субъектности, уподобляя его сексистскому образу женщины, которую состоявшиеся мужчины способны легко «уводить», «забирать» и т.д.

При этом следует однозначно признать, что, разумеется, Жмиевский никого не мог «увести». Появление активистов «Оккупай» на Биеннале, очевидно, было результатом вполне осмысленного решения ряда ассамблей. Однако проблема в том, что получить хоть какую-то информацию от движения «Оккупируй Берлин» или других «оккупаев», практически невозможно: как происходило принятие решений, сколько человек участвовало в ассамблее, насколько принявшая решения ассамблея была репрезентативна для движения в целом — все эти данные как бы утрачены. И если попытаться мысленно восстановить эту ситуацию, то перед глазами неизбежно всплывает случайно задокументированная сцена одной из ассамблей «Оккупай» на Берлинской биеннале: за небольшим столиком кафе сидят человек пять активистов и вместе с куратором пытаются прийти к консенсусу по поводу того, что с данного момента (практически за неде- лю до закрытия) вся работа Биеннале должна будет подчиняться решениям всеобщей ассамблеи, в которую будут входить все участники процесса — от работников офиса и художников (большинство из которых на тот момент уже покинули Берлин) до уборщиков и смотрителей. После ряда тактических возражений Жмиевский с удовольствием соглашается на этот шаг и с радостью объявляет себя бывшим куратором, после чего Биеннале вскоре завершается, и «оккупайщики» вместе с остальными участниками проекта спокойно расходятся по домам.

Я привожу подробный анализ этой конкретной ситуации, чтобы еще раз заострить проблему политической легитимности любой ассамблейной структуры управления. Важно увидеть, что за ее декларативно демократической структурой скрывается множество возможностей манипуляции, игнорирования и дискриминации. И в этом можно опять-таки проследить ее сходство с художественной системой, также претендующей на безусловную демократичность и вовлеченность.

Заключение — искусство это...?

Среди художников линия разлома сегодня пролегает между теми, кто считает, что искусство может и должно быть основано на радикальных демократических процедурах участия^[6], и теми, кто отстаивает противоположную точку зрения. Искусство может и должно служить становлению демократии и, более того, способно визионерски призывать к воплощению самой радикальной формы демократии — коммунизма, но сам способ его функционирования демократией не является^[7]. Современные попытки доказать обратное оборачиваются, на мой взгляд, крайне проблематичными примерами утверждения ложного сознания, обусловленного скорее логикой развития творческого капитализма, а не политикой освобождения.

Этот конфликт является следствием более общего парадигматического разрыва — отказа от политики единого/истины и установления гегемонии политики множественности/релятивизма. Похоже, что сейчас мы наблюдаем его кульминацию — с крайне неоднозначными последствиями для политики, искусства и мысли. Очевидно, что обе парадигмы находятся в глубоком кризисе, и встает вопрос, как его преодолеть (если это вообще возможно). «Оккупай» предлагает нам заняться построением политического бесконфликтного объединения (в рамках ассамблеи множество сингулярностей как бы синтезируют свои позиции в «единое мнение») на основе процедуры достижения всеобщего консенсуса, выступающей как противоположность политики единого, в основе которой всегда лежит идея разрыва, негативного становления, борьбы различных истин.

Искусство — это пространство, где тестируются различные позиции по поводу того, что в настоящий момент ценно, а что нет. Этот процесс связан с политикой истины, которая обретает свою легитимность не за счет одобрения и согласия некоего «большинства», а через проявление страсти меньшинства в утверждении той или иной идеи в ее антагонистическом конфликте с другими идеями, также претендующими на истину. Тезис «каждый человек — художник» является важной констатацией признания родовой способности любого человека свободно творить и разделять это творческое пространство с другими людьми. Но в условиях ложной тотальности капиталистического общества воспринимать эту способность как источник подлинного политического и эстетического сознания было бы ошибкой. Утверждение «каждый человек — художник» предполагает реальную борьбу за становление иных форм общественных отношений, в рамках которых человеческие способности могут развиваться гармонически. Система искусства, как и любая другая сфера человеческой деятельности, является одним из фронтов этой борьбы, важнейший смысл которой заключается в возможности сопоставления, условно говоря, «ложных» и «истинных» форм творческой реализации. Требования демократизации художественной системы осмысленны в тех случаях, когда под демократизацией понимается не популистский призыв к отбрасыванию любых критериев ценности ради идеалов участия, консенсуса и инструментализации искусства под эгидой бизнеc-социальной эффективности (политика художественных НКО), а готовность последовательно отстаивать возможность поиска новых форм реализации политики освобождения, в которых будет отражаться борьба за создание новых форм общего, основанных на разрыве (негативности) с консенсуальными представлениями о творческих возможностях политики и эстетики.

Утверждение политики истины в искусстве в еще большей степени, чем в реальной политике, связано с разработкой различных стратегий репрезентации, всегда основанных на принципе остранения. Искусство сущностно отлично от прямого, непосредственного действия. Оно может включать в себя различные манифестации политических практик, но их существование на территории искусства всегда опосредованно, остранено. Эта необходимая доза отчуждения и конституирует пространство, которое, на мой взгляд, важно сохранять как пространство искусства.

Редукция художественного события к событиям реальной политики, повседневности или медиа существенно сужает возможности искусства как практики освобождающего политического становления и утверждает современную эстетизацию/медиализацию любого политического события.

Для художественной системы (несмотря на все свои декларации, остающейся все такой же жесткой и иерархичной) «Оккупай» оказывается очень «удобным» субъектом аутсорсинга, как удобны для нее любые практики, основанные на радикальном жесте антирепрезентации. Оно и понятно: если художник или политическое движение не обеспокоены вопросами саморепрезентации и протоколами участия, то об этом всегда позаботятся другие — мир не без добрых людей. Все это приводит к замешательству, характерному для современного исторического момента — как в политике, так и в искусстве. И все же хочется надеяться, что «Оккупай» (и его динамичные отношения с современным искусством и публичной сферой) останется в истории не просто как яркий симптом современной кризисной ситуации, а создаст импульс для преодоления этого кризиса.

Примечания

1. ^ Берлинская биеннале, как никакая другая, завязана на верхушку власти современной художественной системы: ее проводит Кунстверке, в совет которой входит Клаус Бизенбах — ведущий куратор МoМА, и помимо него еще ряд самых респектабельных представителей мира искусства.
2. ^ К примеру, в 90-е российские шахтеры достаточно часто проводили «оккупации» в форме палаточных городков в самом центре Москвы.
3. ^ Лозунг «Стань никем, не требуй ничего, оккупируй все!», сформулированный коллективом Tiqqun, стал идеальным выражением специфики политизации нового поколения.
4. ^ Полную видеодокументацию пьесы см. здесь: https://vimeo.com/20148600
5. ^ O’Dwyer D. Before Nostalgia: The Whitney Biennial 2012 // http://www.afterall.org/online/before-nostalgia-the-whitney-biennial-2012/
6. ^ Здесь было бы интересно проанализировать идеи Жана-Люка Нанси, изложенные им в книге «Истина демократии» (Nancy J.-L. Vérité de la démocratie. Paris: Galilee, 2008). Нанси говорит о современном искусстве как пространстве наиболее последовательного отстаивания радикальной демократической идеи.
7. ^ Я благодарен Давиду Риффу, в диалоге с которым мне удалось формализировать ряд высказанных здесь идей.