1. Поворот в интернет-активизме. Что изменилось за последнее десятилетие в области медиа и интернет-активизма? Первую серьезную активистскую сеть для обмена видео — Indymedia — затмил Youtube, социальные сети типа Facebook по сути становятся источниками информации для пользователей и даже крупных медиа, Twitter воплощает текучие иерархии микропрестижа и формирует своего рода новую универсальную информационную единицу — цепочку из 140 знаков.

Отдельно от истории программных протоколов и коммуникационных форматов было бы интересно написать историю технополитических форм по ту сторону чистой инструментальности, нечто вроде исторического материализма в приложении к технологии.

2. Нет больше ничего внешнего. В сравнении с прошедшими десятилетиями галактика цифрового активизма достигла предела своего расширения. Исчез фронтир, пространство для политического эксперимента. В сетевых утопиях произошел переход от самоорганизованных медиа к активизму на корпоративных платформах с их закрытыми кодами и протоколами. Этот сценарий можно назвать закрытым в двух смыслах: он закрыт в своих пространственных границах, и также закрыты его коды, протоколы и условия распространения.

Как сегодня принято говорить, «нет больше ничего внешнего». Мир замкнулся. Интересный симптом: сегодня самая радикальная форма интернет-активизма — это виртуальное самоубийство в социальных сетях. См. проекты типа seppukoo.com и suicidemachine.org, помогающие автоматически удалять аккаунты во всех крупных социальных сетях. От ранней Indymedia до самоубийства в социальных сетях — так на наших глазах вращается и схлопывается целая вселенная. Если раньше утверждение «нет больше ничего внешнего» было исключительно лозунгом постмодернистского мира, то теперь оно стало также топологическим лозунгом интернет-вселенной.

3. Атемпоральность и непространственность. Образ медиапространства, сформиро-ванный лозунгом «нет больше ничего внешнего», резонирует с темой атемпоральности. Сказать «нет больше ничего внешнего» — то же самое, что сказать «нет больше ни будущего, ни прошлого». Любое время — сейчас. Любое место — здесь. Атемпоральность и непространственность — идеальное описание как техносферы, так и схлопывающейся вселенной.

Тем не менее эта ситуация напоминает шахматы, где игровая доска имеет ограниченное количество клеток, а количество игровых комбинаций не ограничено. Внутри этого ограниченного пространства все еще возможна новая борьба и создание новых нарративов.

4. Разбить аквариум текучих демократий. Атемпоральность и непространственность — также характеристики вселенной так называемых текучих демократий — политического формата, который сформировался внутри цифровых медиа и должен прийти на смену традиционным демократическим практикам. Однако эти текучие демократии скорее напоминают тесный аквариум, ограниченный корпоративными сетями и конформизмом сетей социальных. Здесь мы не должны поддаваться цинизму. Глядя на актуальную ситуацию, мы можем как бы в шутку задаться вопросом: способны ли мы разбить аквариум текучих демократий и выпустить множества на свободу?

5. Будущее за неофеодализмом! Понятие «текучести» может быть таким же полезным, как и понятие атемпоральности. Но эти понятия должны опираться на что-то материальное, например, на экономику. Сегодня зарождается нечто одновременно новое и старое. Прошлое возвращается в новых формах, а будущее должно свершиться уже сейчас. Поэтому следует говорить не о текучих демократиях, а скорее о текучем неофеодализме, или, точнее, о цифровом, когнитивном неофеодализме.

Феодализм не принадлежит прошлому. На самом деле он предельно современен, это будущее с налетом стимпанка — поистине неофеодальное будущее! Неофеодализм — это ситуация тотальной поляризации, когда вся коммуникационная инфраструктура (аппаратный уровень, протокольный уровень, уровень метаданных и социальных сетей) находится в собственности кучки цифровых лендлордов, множество когнитивных работников принуждается к «креативному» труду, а между двумя полюсами — кризис, исчезновение среднего класса цифровой эпохи.

6. Интернет как текучая пирамида. Цифровые сети действительно можно назвать текучими и гибкими. Но они текут и гнутся в любом направлении, и задавать это направление может кто угодно. Цифровая матрица упростила не только кооперацию, но и конкуренцию — для создания глобальных монополий теперь требуется гораздо меньше времени и сил.

Каждая новая цифровая платформа быстро завоевывает гегемонию: Google, Facebook, Youtube, Twitter. Интернет становится все быстрее, и все быстрее разворачивается стратификация одномерных протоколов. Все развивается по абсолютно дарвинистскому сценарию. Разговоры про креативный класс — очередной «опиум для народа», ведь на деле выигрывают немногие. Или взять целый слой патентованных комплектующих, смартфонов и всю линейку IPhone, IPod, IPad — все это яркие примеры сосредоточения усилий огромных техноконгломератов.

Эта жидкая матрица «цифрового» должна быть представлена, исходя из взаимодействия трех сил: пользовательской кооперации, трудовой конкуренции и корпоративных монополий. Какой из этих векторов окажется определяющим? Уверены ли мы, что цифровая кооперация сильнее цифровых монополий?

7. Сетевое общество не горизонтально — оно поляризовано. Например: приход цифровых технологий произвел в мире музыки изменения абсолютно неофеодального характера. Пиринговые сети затронули как большие имена музыкальной индустрии, так и знаменитых андерграундных исполнителей. Цифровые технологии сделали музыкальную сцену более конкурентной и поляризованной — лишь единицы могут выжить на рынке, где продажа альбомов больше не приносит прибыли. В итоге это выльется в противостояние между небольшой кучкой звезд, продвигаемых медиакорпорациями, и множеством музыкантов, вынужденных существовать в локальной экономике концертов. Эта пирамида предельно поляризована, а ее середина очевидно более «сплющена», чем десятилетие назад.

8. Кризис когнитивного среднего класса. Мы часто говорим о кризисе промышленного рабочего класса как политической идентичности. Но сегодня у нас на глазах происходит кризис когнитивного среднего класса.

Во французской критической теории когнитивного капитализма есть интересное понятие — déclassement. Оно обозначает «деклассирование» — переход какого-либо общественного класса на более низкую позицию с сопутствующей потерей социального и экономического престижа. В десятилетие интернета мы пережили массовое деклассирование когнитивных работников до статуса прекарных работников. Это ослабление социальных игроков среднего уровня — также одна из характерных черт цифрового неофеодализма.

9. Новые пространства ренты. Этот кризис социального субъекта когнитивного среднего класса происходил параллельно с трансформацией экономической структуры (то есть режима производства стоимости). В господствующей бизнес-модели когнитивного и, в частности, интернет-капитализма произошел переход от прибыли к ренте. Что это значит?

Выражаясь схематично, можно сказать, что прибыль — это доход, получаемый от продажи товаров, в то время как рента — это доход от монополистической эксплуатации пространства. В феодальные времена это была эксплуатация земли, возделываемой крестьянами, в эпоху интернета это эксплуатация нематериальных пространств, возделываемых культурными производителями, просьюмерами^[1] и пресловутой «свободной культурой»^[2].

Некоторые политические философы и экономисты, такие как Карло Верчеллоне, Кристиан Марацци и Антонио Негри, утверждают, что «рента — это новая прибыль». Также рента — типичная экономическая модель так называемой FIRE-экономики (от Finance, Insurance, and Real Estate — финансы, страхование, недвижимость). Такая экономика характерна для городов типа Нью-Йорка, и последствия господства этих секторов мы можем наблюдать в виде сегодняшнего финансового кризиса. Также эта экономика типична для российской и арабских нефтяных олигархий, основывающихся на эксплуатации огромных территорий, богатых натуральными ресурсами.

По аналогии с геополитическим сценарием интернет становится матрицей новой феодальной системы, где есть кучка баронов и множества фрилансеров. Поэтому вместо того, чтобы говорить о текучей демократии, наверное, следовало бы говорить о текучем неофеодализме.

10. Сети, множества, рои. Понятия с мощным потенциалом, такие как сеть, множество или рой, всегда подвергаются нейтрализации. Они заперты внутри симметричной системы, где технология должна отражать общество и наоборот. Это плоский, бинаристский и в дурном смысле диалектический способ описания.

Мы же, напротив, должны проводить различие между технической и политической композицией. Интернет изменил преимущественно техническую композицию труда: то, как мы работаем, коммуницируем и живем. Но было бы ошибкой рассматривать эту техническую организацию как нечто само по себе политическое. Политическая композиция — нечто совершенно иное. Хитрость экономической системы в том, чтобы представить техническую организацию труда как удобный политический сюжет. Мы можем использовать интернет как средство организации — но только не политической организации.

Предшествуют ли сети политической организации? Думаю, нет. Это была утопия недолгого периода расцвета интернета: тогда мы верили, что сеть может формировать общество. Сегодня постмодернистская вселенная интернета замкнулась внутри самой себя вполне в домодернистском духе. Поэтому, если мы хотим понять текучие демократии, мы должны понять, как устроено современное неофеодальное пространство.

11. Оспаривая законы стоимости. Демократия не исчерпывается свободой выражения — это также вопрос распределения богатства. Нас не должны интересовать никакие формы самоорганизации, «свободной культуры» или текучей демократии, если они не воздействуют на систему на уровне производства стоимости. Сегодня в нашем распоряжении масса книг по экономике знаний и креативной экономике как источнике экономического развития. Их авторы превозносят интернет как храм коллективного разума и благородной экономики дара, которая сделает наши общества более демократичными. Все эти модели уделяют исключительное внимание сфере нематериального, которая, как предполагается, находится вне гравитационного поля рынка и вне законов накопления стоимости.

Но можем ли мы сказать, что все эти модели креативной экономики и цифровой культуры бросают вызов господствующему типу производства, извлечения и накопления стоимости? Современные активисты этими проблемами, как видно, не озабочены.

12. Политическая сила живого знания. Интернет действительно производит огромное количество информации, данных и знания. Изменит ли этот избыток знания и живой культуры действующую систему просто тем, что будет разрастаться? Есть ли в нем революционный потенциал? Когда избыток знания произведет политический разрыв? Новый шаг на пути к демократии будет возможен лишь тогда, когда этот излишек знания бросит вызов новым лендлордам ренты.

Когда и как пришел конец феодального старого порядка? Это было символическое событие — Французская революция, когда для создания современной демократии средний класс заключил альянс с крестьянством и рабочим классом. Мы знаем, что этот процесс протекал не без сложностей. Вопрос в том, есть ли сегодня социальный субъект — онлайн или офлайн, — жаждущий уничтожения современных монополий когнитивной ренты.

Перевод с английского ДМИТРИЯ ПОТЕМКИНА