Ирина Кулик: В прошлом году состоялась ваша выставка «Хроники тела». Она была посвящена очень личным переживаниям и организована в редком по тем временам формате квартирника. Не могли бы вы рассказать ее предысторию?

Наталья Конюкова: «Хроники тела» сложно назвать выставкой в традиционном смысле. Для меня это была возможность поделиться и показать мои работы — акварели и другие объекты, созданные во время лечения онкологического заболевания. Почему-то мне было очень важно протоколировать все, что происходило со мной. Подспудно я получала от этого процесса небольшое удовольствие. Накопив материал, я почувствовала необходимость подвести итог и таким образом закрыть тему.

И. К.: На каком этапе вы начали создавать произведения искусства, которые были представлены на этой выставке? После того, как вы узнали о болезни, в процессе лечения или когда стало понятно, что выздоравливаете?

Н. К.: Кажется, я обратилась к искусству, когда мое тело стало меняться. Начали выпадать волосы, что-то происходило с моими руками, ногами. Ожидая операцию, я понимала, что мой организм претерпевает изменения и в какой-то момент я потеряю грудь. Я стала наблюдать за своим телом. 

Когда сталкиваешься с болезнью, начинаешь концентрироваться на себе, а не на окружающем мире. Внимание переключается на тело, потому что оно становится наиболее значимым, а происходящее вокруг уже не так сильно волнует. Это даже дает оправдание эгоистической заботе лишь о себе. Такое состояние напоминает вождение на высокой скорости, когда в момент опасности зрение фокусируется на деталях, которые вырастают в масштабе. Я смотрела на свое тело как на портрет, но не в цельном зеркальном отражении, а на макроуровне. Похожее ощущение испытывают дети, когда смотрят снизу вверх и начинают замечать отдельные детали окружающего мира. В таком взгляде, переворачивающем восприятие эстетики, обнаруживается своя красота.

И. К.: Что вы эмоционально переживали во время создания работ — ярость, отрицание, принятие, обиду, отстранение, желание эстетизации? 

Н. К.: Это была именно эстетизация, не обида. Я даже начала работать с акварелью, очень мягкой и красивой техникой, которую на самом деле никогда не любила. У меня появилась потребность в трансформации чего-то пугающего — например, синяков на руках — во что-то красивое. Если смотреть на те же синяки отстраненно, как на природу, то они сами по себе становятся красивыми.

И. К.: Начиная с эпохи барокко в европейском искусстве существует жанр антрпоморфного пейзажа — в ХХ веке к нему обращались сюрреалисты и Луиз Буржуа. Было ли у вас намерение превратить свое тело в ландшафт?

Н. К.: Изначально подобной идеи не было, она родилась в процессе. Когда сужается фокус зрения, взгляд становится более абстрактным, и ты смотришь на себя с непривычных ракурсов. Таким образом, ландшафты появляются сами собой, они просто обнаруживаются в твоем теле.

И. К.: Если ваше тело — ландшафт, то где находитесь вы? Вы идете по этому ландшафту, оставляя его позади, летите над ним на самолете или это ландшафт ваших воспоминаний? Было ли это побегом из собственного тела?

Н. К.: Скорее, эти работы связаны с принятием тела. Кстати, момент концентрации происходил не только у меня, но и у других людей, переживших подобное. Помню, на выставке ко мне подошла фотограф, проходившая химиотерапию, и сказала, что у нее было точно такое же ощущение — в него погружаются многие, кто сосредоточен на телесном лечении. И с точки зрения оптики… Восприятие себя сильно меняется: до этого вы преимущественно видите себя в зеркале, то есть немного со стороны, как бы глазами другого человека. А здесь хочется посмотреть на себя очень близко, не так, как другой человек. Ты контактируешь с собой вплотную, что редко бывает в обычной жизни.

И. К.: Вы сказали, что впервые работали с акварелью. Каким техникам вы отдавали предпочтение раньше?

Н. К.: Не то чтобы впервые, просто это травма детской художественной школы, когда акварель как-то «не пошла». Меня всегда интересовала живопись более крупной формы. Я люблю пастозные вещи, скорее акрил, нежели масло. Обычно работы выходили очень тактильными, но в «Хрониках тела» я перешла на масштаб поменьше, почувствовала красоту материала и потребность поддаться ему и его мягкости.

И. К.: Исследуя тело, вы хотели уйти от тактильности?

Н. К.: Да. Думаю, тактильность материала как медиума действительно подразумевает дистанцирование. Пастозность предполагает силу, которую мне не хотелось проявлять в данном случае. Мне хотелось эстетизировать слабость.

И. К.: Извините за пафос, но верите ли вы в исцеляющую, терапевтическую функцию искусства как такового?

Н. К.: Да, абсолютно, и не только в случае обсуждаемой серии работ. Потребность в живописи всегда была условием моего нормального психологического состояния. Я думаю, что для многих это связанные вещи. Искусство дает энергию и исцеляет. Мне кажется, выставка была важна не только для меня, она позволила людям легче относиться к болезням. Поскольку выставка прошла в квартирном формате, я воспринимала посетителей как своих гостей. 

И. К.: Как раз хотела заметить, что «Хроники тела» — это одно из возвращений к достаточно забытому, но переживающему новый всплеск популярности жанру квартирных выставок. Сегодня идея таких экспозиций ассоциируется с «новым подпольем», разговорами о проблемах, которые трудно обсуждать в публичном пространстве. У вас совсем другая история. Как возникла идея этой квартирной выставки, как этот формат работает сегодня? И что это за квартира?

Н. К.: Квартира принадлежит мне. Она находится в обычной пятиэтажке, но я чувствую себя в ней защищенной. Задумывая проект, я, конечно, думала, в каком пространстве его лучше представить. Традиционная галерея мне не казалась подходящей для этого. Но тогда — где? Я не понимала… Когда же

освободилась эта квартира, меня осенило — это именно то место, где я должна показать свои работы. Некоторыми вещами легче делиться с людьми в приватном пространстве. Мне помогала куратор Ирина Венская. Для нее выставка была интересна тем, что похожие истории происходят с обитателями самых разных квартир, но люди не привыкли говорить об этом... На выставке я представила не только работы, созданные в период лечения, но и инсталляции, которые передавали мои ощущения в этот момент. Так как я не всегда находилась на месте, то чтобы не лишать желающих возможности посетить выставку, меня подменяли «ключники» — люди, которым я передала ключи от квартиры. Обычно приходило по 5–7 человек, что создавало камерную атмосферу. 

И. К.: Вы рассказывали, что на выставку приходили незнакомые люди с похожими историями, благодаря чему возникло сообщество и появилась возможность обмениваться опытом, который редко обсуждается публично. Не могли бы вы подробнее про это рассказать?

Н. К.: У многих действительно возникло желание рассказать о своем опыте — за три недели работы выставки я выслушала на своей кухне множество личных и семейных историй. Причем поначалу говорить было очень сложно, потому что люди боятся слов. В эти моменты я начинала рассказывать о себе, люди становились более открытыми и разговор становился легким.

И. К.: Можете ли вы представить эту выставку не в квартире, а, например, в больнице? Насколько я знаю, в мире существуют всевозможные терапевтические группы поддержки онкобольных. Готовы ли вы представить этот проект в одной из таких институций? Или она предназначена только для личного пространства?

Н. К.: Признаюсь, изначально у меня была такая идея — показать работы в больнице, но я, если честно, испугалась, потому что не знала, как будут реагировать люди. Для кого-то это может быть травматично. Я просто решила выбрать наиболее безопасное место для диалога. Это не столько страх неудачи, скорее, мне бы не хотелось спекулировать на теме болезней. Внутри квартиры — это моя личная история, а экспонирование работ в больнице требует большей осторожности. 

И. К.: Вдохновлялись ли вы художниками и художницами, которые в своем искусстве осмысливали опыт борьбы с заболеваниями и стремились донести это до широкой аудитории?

Н. К.: Напрямую нет. Спустя некоторое время я стала лучше понимать, например, Фриду Кало, начала уделять больше внимания социальным проектам, которые до этого меня немного пугали. 

И. К.: Есть ли обратные примеры, когда художник или художница, рефлексирующие о болезни, делают то, что делать, по вашему мнению, нельзя?

Н. К.: Мне тяжело судить, потому что это очень персональные истории. Сложно быть зрителем художественного исследования, объектом которого является другой человек. Принимать свою уязвимость, созерцать ее и понимать — мне ближе такой подход. Может быть, я не права, но мне бы не хотелось наблюдать кого-то в подобной ситуации.

И. К.: Есть ли в целом художники и художницы, чье творчество и оптика созвучны «Хроникам тела»?

Н. К.: Марлен Дюма. Меня вдохновляло ее искусство, в котором соединение уродливого и красивого превращается в завораживающий процесс. Когда я разливала по листам пятна воды и краски, я думала о японских художниках из группы «Гутай» 1950–1960-х годов, о взаимосвязи тела и материала, которую они исследовали, о красоте случайности и несовершенства. Так же мне близки современные японские художники, за которыми я слежу в социальных сетях, — ALIENS shinryaku и Uzo Hiramatsu. И еще я сейчас поняла, что в моей графике есть влияние Уильяма Блейка, которым я очень увлекалась в юности. Важны и пересечения с художниками из моей кураторской практики — обсуждения телесности с молодыми участницами Артгруппы 17 (Анна Белоусова и Татьяна Морозова), работа с медиа Ирины Петраковой, глубокие рефлексии Сары Клер и бескомпромиссные жесты Тамары Виндхэм, ну и просто разговоры у камина в «Белых аллеях» (место, где у меня есть возможность реализовывать мои проекты).

И. К.: Я помню посещение «Хроник тела» и до сих пор очень люблю эту выставку. Думаю, что многих поразили картины, которые выглядели как минималистские абстракции, но на самом деле изображали выпадающие от химиотерапии волосы. Можно ли сказать, что в определенной момент весь окружающий мир воспринимается в оптике болезни и абстракция навсегда перестает быть просто абстракцией?

Н. К.: Да, я действительно начала так думать: когда я вижу, например, рассыпанный собачий корм, мне сразу хочется передать его движение в абстрактной форме. Эта красота абстракции раскрывается, когда перестраиваешь восприятие, фокусируясь на деталях.

И. К.: Вы, как я знаю, увлечены различными телесными практиками: тай-чи, сноубординг. Насколько интерес к ним помогает справиться с болезнью и изменить взгляд на нее?

Н. К.: Тай-чи, которое я давно практикую, навело на мысль о взаимосвязи движений, интенций, посылов, образуемых движением, похожим на траекторию кисти. Движения, тела, живопись — это очень близкие в моем понимании вещи, обладающие общей историей. 

И. К.: Можно ли сказать, что выставка обращается в первую очередь к людям с похожим опытом? И что она может сказать другим?

Н. К.: За время выставки я поняла, что людей, которые так или иначе сталкиваются с болезнью, очень много. Но дело не в этом. Проблема в том, что очень многие боятся слова «рак». Просто боятся. Возможно, прозвучит громко, но отношение к раку стигматизировано: люди носят парики, не решаются говорить об этом, например, на работе. Когда я заболела, мне тоже поначалу не хотелось делиться этим. Я надеюсь, что посетители выставки стали проще относиться к болезни и, если в их поле зрения окажутся люди с онкологией, они не станут прятать от них глаза.