I

Это текст, первоначально поделенный на две части, создавался как злой художественный манифест. Положения его вступительной части праведным гневом обрушивались на застарелых абортантов культуры, кривляк, лизоблюдов и подсирателей. Однако в процессе письма я решил отказаться от злословия и придал ему ту форму, которую вы сейчас читаете. На смену хейтспича, обличающего токсичность и дилетантизм московской арт среды, явилось автобиографическое эссе описывающее мои взгляды и предположительные эпизоды художественной стратегии. Однако я не отрицаю возможность публикации изначально задуманного гневного материала — тогда, когда это будет соответствовать времени… 

[Здесь текст обрывается. Первая часть изъята]

II

Набита коронованными паяцами, ханжеская, пижонская Москва. Душна, громоздка, зла. Я вынужден буду бежать из нее. В миг, когда я перестану радоваться и спокойно сосуществовать с этими людьми в этом городе, в этой стране, на этом континенте, я возьму билет в один конец. Пусть это будет Океания —Полинезия, Микронезия, Меланезия. Пусть это будет Тонга, Тувалу, Токелау, Вануату, Фиджи, Палау, Науру, Кирибати — не важно! К этому времени, я надеюсь, у меня найдется достаточно средств для покупки авиабилета. По прилету я выменяю или украду жалкую лодку и выйду в открытый и прекрасный Тихий океан. Если лодку не перевернет во время шторма и я не утону, не умру от обезвоживания в первые дни путешествия, возможно, меня прибьет к берегу необитаемого острова. Ведь большинство островов и атоллов в мире необитаемы. Но также я могу бесследно пропасть в большой воде, как до этого исчезли Артур Краван и Бас Ян Адер. Или, наоборот, выживу и обоснуюсь на ничейной земле подобно Тому Нили[1] или шести тонганским робинзонам[2]. Остается надеяться, что земля, к которой меня прибьет, будет действительно необитаемой и примет меня гостеприимно, открыв дорогу к необходимым для жизни дарам природы. Но заповедный остров может также случайно оказаться полигоном для ядерных испытаний. Жизнью правит случайность. 

В детстве я как-то услышал о пожилом отшельнике, живущем в вырытом под землей доме. С тех пор я стал мечтать, что однажды тоже построю себе дом под землей. Представлял, каким он будет: снаружи —незаметным, с люком, прикрытым кустарником, а внутри — библиотека с фэнтези и теплая кровать. Так мне хотелось убежать от насилия, царившего в семье и школе. Предполагаемое место для дома уже имелось.

Моя прабабушка на тот момент жила в деревне на окраине Курской области, где чернозем сырой и податливый и где, кроме нее, доживали свой век не более трех–четырех стариков. В 2008 году, когда мне было 16 лет, мои родственники перевезли прабабушку в город, и деревня опустела — к этому времени прабабушка оставалась последним ее обитателем[3]. 

На протяжении долгого времени в моих художественных и кураторских практиках все отчетливее проявлялись эскапистские тенденции. Социальные и политические проблемы меня беспокоят все меньше, уступая общему ощущению разочарования действительностью. Все, что происходит сейчас, было давно предсказуемо. И о том, чтобы говорить своим искусством об актуальной повестке — не может быть и речи. Все насущное выглядит до оскотинивания человечно, убого в своей естественности, а репрезентация, как правило, близоруко, поверхностно. Я не считаю, что искусство должно воплощать некие моральные идеалы и призывать следовать им. Но убежден, что искусство — одна из ярчайших форм борьбы за свободу сознания. И я хочу оставаться независимым в своей борьбе, не солидаризируюсь с какой-либо из сторон. Так же я категорически против использования средств, воздействующих на сознание.

Пресмыкаясь перед западной философской мыслью, недавние выпускники арт школ закабаляют современное искусство, возвращая ему академические оковы. Экспликации бывших студентов отсылают нас к трудам иностранных теоретиков, не рассказывая о проведенной интеллектуальной работе самих художников. Говоря о своих работах чужим языком, молодые авторы со слепым благоволением отдаются в объятья кшатриям культурной колонизации, ставя под угрозу идентичность художественной среды. Они будто невольно становятся исполнителями чьего-то (неоплачиваемого) заказа. И вот молодое искусство под градинами «тирании чужого ума»[4] покрывается коррозией. Искусству не нужны инструкции, наставления и бизнес-модели.

Я убежден, что люди равны вне зависимости от их достижений, призрачных или явных. И это пора понять многим художникам, например, тем, кто сделал себе имя еще в 1990-е. Никакие заслуги не делают одного человека выше и лучше остальных. Равно как и его жизнь человечнее, правильнее, значимее. Я с уважением отношусь к деятелям искусства прошлого, но для меня никто из них не является и не будет являться авторитетом. Никогда. Как и их мнение. Добрая часть из этих людей заслуживает искреннего презрения за их патерналистский пафос и дурной вкус. Конкуренция — наследница видовой борьбы, этого повсеместного атавизма первобытного каннибала. Новый вид Homo появится тогда, когда нынешний вид оставит распри и конкурентную борьбу, когда современный человек изживет в себе дремучего хищника. 

Вернемся к поискам моей Ultima Thule. Я знаю, что когда каждодневный труд на острове в борьбе за выживание и стабильность станет привычным, я обращусь к мифотворчеству. Я очищусь от ложных идентичностей,

навязанных извне, приду к освобождению личности и сознания. Не станет прежнего: семьи, социального статуса, национальности, религии, не станет и родного языка. Изолировав себя от родной речи, я назовусь вымышленным именем и заговорю с самим собой на выдуманном языке. Я заговорю на новой зауми. Я стану ее единственным носителем. И в ней, как и в языке индейцев пираха[5], не будет прошедшего времени. Только здесь и сейчас. На новой земле я создам с нуля культуру и искусство одного человека. Язык и фольклор одного человека. 

Персональный фольклор будет формироваться в условиях добровольного изгнания. Я буду создавать искусство из материалов, добытых в джунглях, и его никто кроме меня не сможет увидеть. Истинное, бескорыстное искусство, как и молитва, не подразумевает документаций, институтов, наблюдателей, признания. Искусство, созданное в стране свободного человека. Искусство, созданное страной свободного человека. Потому что государство — это я. И каждый человек — это отдельное (индивидуальное), (субъективно-автономное) государство. А это значит, что «Сияющий град на холме» (в отрыве от ультраконсервативной нагрузки словосочетания) не только начинается с тебя, конкретного человека, но тобой и заканчивается. В основе любого общества лежит принуждение. Уйдя от контактов с миром внешним, я осную мир собственный, материальный. Я буду единственным представителем свободного общества, единственным жителем свободного полиса, индивидуалистически-анархической вселенной за границей контроля клептократических режимов. 

Но этот новый мир уже имеет предысторию. Ведь я его создаю большую часть моего сознательного существования. Я называю этот мир katardaan, что означает «строгий». Первоначально, еще будучи подростком, я записывал историю этого мира на страницах школьных тетрадей в формате фэнтезийного романа. Затем, с 2008 по 2015 год, этот мир находил проявление в моих экспериментальных музыкальных проектах «Омутъ Мора» и ioi, в композициях и оформлении которых я использовал авторский вымышленный язык вампуйк (wåmпuçk`)[6][7]. 

Сейчас этот мир существует в формате графического исследования и оторван от реальности так же, как оторвана бумажная архитектура от возведенных зданий. Но его в полной мере можно рассматривать и как проекцию единоличного полиса (one man land), который я воссоздам приняв добровольное изгнание. Совершив своего рода последнюю (видимую) в своей жизни художественную акцию. С приходом на новый для себя континент, естественным образом материальное воплощение будет сильно разнится с «проектом». Претерпят изменения не только материалы, инструментарий, медиум, но и герои персонального фольклора (причудливые животные, насекомые и цветы, дарящие мне спокойствие и заменяющие общение в условиях внезапного социального суицида). Быть может, искусство уединения получит большее выражение в формировании среды, материально-бытовой культуре, а может, проявится в ритуалах, танцах. Но кому уже это будет известно?

Возможно, все это стоит воспринимать как художественную резиденцию длинною во всю жизнь. Или не во всю? Ведь я не говорю и не размышляю об итоге, о некотором результате этого отшельничества. Так как все это будет делаться исключительно для себя-искусства, а не для медиа. Для моего уединенного искусства не нужны будут свидетели!

Если абстракция, по Альберу Камю, — это проявление разочарования действительностью, то автоматический рисунок для меня, бессознательный или частично бессознательный, абстрактный или частично абстрактный, проявляется разочарованный сознанием и действительностью, воспаленной враждебными образами, — образами, рожденными бытием, сконструированным постылой системой государства имитационной демократии. 

 

============ 

 

Почему Океания, почему, например, не Тайга?

В. Ж.: Я уважаю подвиги отшельничества старообрядцев. Да и прочих, в особенности христианских, отшельников, столпников, исихастов и т. п., живших в разных частях света. Знаю также о вымышленной стране Фактории Виктора Антипина (Марцинкевича). Но, к сожалению, Тайга не оторвана от большой земли, и даже в самых отдаленных ее пределах контакты с другими людьми и государством более чем вероятны. Убегая на край света, я свожу взаимодействие с другими людьми к фактическому нулю. Да и, если честно, жаркий и влажный климат я переношу все-таки легче, чем холодный. 

Здесь мне отзываются в сердце некоторые идеи Августа Энгельхардта, основателя солнечной секты поедателей кокосов, частично приведенные в жизнь на острове Кабакон в Папуа-Новой Гвинее. 

 

Почему ты в собственном тексте о свободе сознания ссылаешься на других людей? 

В. Ж.: Так вышло, что мы не управляем нашим мышлением всецело. Пока мы живем в обществе, многие мысли, возникающие в нашей голове, как бы приходят извне. А значит, к сожалению или к счастью, у многих явлений в этом мире есть предыстория. Отшельничество и попытки обживания необитаемых островов с созданием на них очага локальной культуры существовали задолго до моего появления на свет, а значит, я могу упомянуть некоторые персоналии, связанные с развитием этого «движения». 

 

Когда?

В. Ж.: Как только я окончательно решу расстаться с прежней жизнью, что в принципе синонимично фразе «расстаться с жизнью». 

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Morton Е. The Self-Made Castaway Who Spent 16 Years on an Atoll With His Cats // Atlas Obscura. 2015. URL: https://www.atlasobscura.com/articles/the-selfmade-castaway-who-spent-16-years-on-an-atoll-with-his-cats.

2. Mulligan J. The true story of six Tongan teenage castaways in 1965 // RNZ. 2020. URL: https://www.rnz.co.nz/national/programmes/afternoons/audio/2018746636/the-true-story-of-six-tongan-teenage-castaways-in-1965.

3. Бабанино (Курская область) // Wikipedia. 2018. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Бабанино_(Курская_область).

4. Высказывание Томаса Джефферсона. См. Эверетт Д. Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей. М.: ЯСК, 2016. С. 293. 

5. Там же. С. 143. «...Это означает, что в языке пираха есть простое настоящее, прошедшее и будущее время, поскольку они все определяются по отношению к моменту речи, но нет так называемых завершенных времен и нет предложений, в которых не описывалась бы конкретизированная во времени ситуация — например, придаточных определительных».

6. «Омутъ Мора» в базе данных музыкальных исполнителей // Discogs. 2008. URL: https://www.discogs.com/ru/artist/2925843-Омутъ-Мора.

7. ioi в базе данных музыкальных исполнителей // Discogs. 2015. URL: https://www.discogs.com/ru/artist/4777361-ioi.