Карт әни(1) Мәхирә оставила в наследство сундук домоткани с неизгладимыми от долгого лежания складками, красный шелковый платок, который она никогда не носила, потому что он красил все, чего касался, и мунаджаты.

Мунаджаты (с арабского — молитва шепотом) — жанр исламского религиозного песнопения, внутренняя беседа с собой и богом. Не случайно, что наряду с баитом — песнью, повествующей об исторических событиях татарского народа, мунаджаты стали хранителями поколенческой памяти. Частный и сокровенный характер этой поэтической формы, ее абстрактный, медленно поддающийся изменениям посыл, открытость к интерпретации, меланхоличное (моңлы) содержание с необходимостью вытекают из хронически хрупкого положения коренных языков и субъективностей, их несущих, на волго-уральской земле. В водовороте следующих друг за другом колониальных режимов ислам претерпевал многое — от законодательного отчуждения до идеологического забвения и внутренних кризисов. Устная традиция оказалась наиболее органичным и живучим медиумом, сплетающим личную и коллективную память, оживающую и утверждающую себя в настоящем через каждое исполнение.

Принятие ислама на нашей земле в Х веке было мирным. Одно из народных преданий гласит, что религия пришла с врачевателями. После того, как пришлый мусульманин излечил патшу Волжской Булгарии и его жену от страшного недуга, который «лечили всеми лекарствами, которые были на свете»[2], весь город, последовав за знанием, принял ислам. Топоним «Булгар» — арабизированная форма местного слова балар(биляр), «ученый человек». Широкое распространение получил ханафитский мазхаб[3], наиболее толерантный к коренным культурам и верованиям, открытый к интерпретациям в контексте современностей/contemporaneities. Возможно, потому что его основатель Абу-Ханифа проживал на окраине исламского мира эпохи.

Синкретичное лицо татарского ислама вытачивалось под влиянием народных практик, татарского языка, самого надежного дневника истории, который, не забывая об арабско-тюркских корнях, хранит в себе и следы тесных контактов с соседними народами, а также, не в последнюю очередь, свидетельствует о значимом присутствии женщин на разных этапах его истории: женщин-правительниц, женщин-духовных наставниц, женщин-реформаторок, женщин-воительниц, женщин-целительниц, женщин-хранительниц народной памяти.

После завоевания Казанского ханства Москвой в XVI веке коренное население было отселено вглубь, подальше от больших рек и поселений. Многие существующие татарские деревни основаны в то время, и развитие татарской интеллектуальной традиции не в последнюю очередь происходило в сельском контексте. Деревня Олы Урсак (Большое Русаково), в которой девочка Мәхирә, дочь Бибимәхмүсы, родилась в 1897 году, расположена в отдалении от волго-уральских исламских центров своего времени. То, что она родилась женщиной, и женщиной бедной, также учредило траекторию ее жизни в пространстве татарской культуры. Эта спираль децентрации лишь делает мунаджаты, которые вы вот-вот прочтете, еще более драгоценным, невозможным и тем не менее реальным событием.

Тексты и напевы баитов и мунаджатов не принадлежат конкретному историческому лицу, они не вписываются в западные рамки категории авторства, с завидной регулярностью сводящие субъективность к субъекту. В исламской интеллектуальной мысли место концепции «оригинальности» занимает традиция интерпретации мотивов, которые принадлежат культуре, что в конечном счете отражает принципиальное отличие — даже не в восприятии автора как такового, а в топологии инстанции Я: не противопоставляя индивидуальное тело традиции, мунаджаты тем не менее являются предельно личным жанром. Я, которое хранит, интерпретирует и исполняет мунаджаты, вписывает себя в межпоколенческое духовное пространство стойкости, желания и заботы. В нем язык — тел — предельно историзирован и не существует отдельно от голоса, тела, земли.

Мәхирә исполняла свои мунаджаты богу, себе и своим детям — Хәрису, Диләфруз, Фәриде, Исхаку, Госману, Габбасу, Мәймәне, Мәйсәре, Әсхәту, Әхмәту, занимаясь домашним хозяйством, работая в поле или укладывая детей спать. По крайней мере, так это рисует мое воображение: я никогда не видела свою карт әни, которая ушла на тот свет за десять лет до моего рождения. Но каждый, кто соприкоснулся с ней на этом свете, говорит о Мәхире как о любящей и светлой женщине, несмотря на ее непростую жизнь, перфорированную потерями. Татарской крестьянкой прошла она две мировые войны. Ее первенец, Хәрис, в 19 лет погиб от удара молнии, работая в поле, а трое детей — двойняшки Мәймәнә и Мәйсәрә и малыш Исхак — не дожили до пятилетнего возраста. Она пережила пересменку колониальных режимов — российско-имперского на социалистический, — сумев пронести религиозные и коренные практики через устное и вестиментарное наследие (домоткань с неизгладимыми от долгого лежания складками). Коммунизм для Мәхиры был абстрактным словом, которое она не могла ни понять, ни прочесть: в одночасье тысячи татарок ее поколения стали безграмотными после изменения графической основы татарского языка с арабицы на латиницу, и затем на кириллицу.

Мунаджаты Мәхиры были записаны ее дочерью Диләфруз апа, старшей сестрой моего дәү әти[4] Әсхәта. Дети Диләфруз не говорят по-татарски, потому что во Вторую мировую войну девятнадцатилетней женщине-солдату без знания русского пришлось нелегко: отделенная стеклянной стеной языка, девушка даже не сразу поняла, что наступил день победы. Диләфруз выучила русский и впоследствии говорила со своими детьми, Мударисом и Венерой, только на этом языке. К сожалению, после ее смерти они не разговаривают с друг другом, не сумев мирным путем поделить квартирку у казанского зоопарка, в которой Диләфруз апа и ее муж Солтангәрәй абый прожили всю свою жизнь. Мой дәү әти, Диләфруз апа и ее муж покоятся на одном кладбище. Моя мама и дәү әни[5] уже купили себе места по соседству.

Перевод одновременно непосильная и необходимая задача. Я использую соединительную черту в местах, в которых выбор одного слова был бы неминуемо усеченным решением. Моя переводческая настойчивость в сохранении множественного — результат долгих разговоров с дәү әни Флерой, которая ничтоже сумняшеся противопоставляет словарные смыслы своей собственной чувственной истории языка. Потому русский аналог зачастую позаимствован из русскоязычного репертуара моей дәү әни. Сознательно и бессознательно я подписываюсь под этими выборами: ее поколение практически не смешивает в речи татарский и русский, они существуют параллельно. И потому концепция перевода как перекрестного опыления, практикуемая в западных и западно-ориентированных контекстах, для нее затруднительна. Ее поколение татар — первое массово заговорившее на русском языке. Аналогии дәү әни расплывчаты, просты, условны, ситуативны. Вероятно, все дело в том, что русский язык был знаком ей с детства — она выучила его на улице, общаясь с русскоязычными сверстниками.

Многие представители моего поколения, имеющие татарское происхождение, владеют татарским весьма ограничено — это «кухонный», «детский», «безмолвный» язык (понимают, но не говорят). Сейчас, став матерью сына, который принадлежит к еще большему количеству культур, языков и колониальных контекстов, пришло время передать мой татарский, как бы деформирован он ни был. Лучшее время не наступит никогда — мы уже

опоздали на целую жизнь. Традиция апроприирована правыми вертикальными силами, силящимися заморозить ее, канонизируя титульные контексты и формы. Нам[6] все равно, потому что мы знаем, что в первую очередь традиция — это место для интерпретации, для наслаждения, для сопротивления, для любви. Она принадлежит всем и каждому одновременно, во взаимной инклюзии этих двух форм принадлежности, свидетельствуя о нестабильности категорий собственности, на которые мы привыкли опираться. Некоторые строки этих мунаджатов могут быть найдены в других деревнях, на оборотах фотографий, двойных листочках из школьных тетрадок, во снах других внучек. Хранительницы мунаджатов не могут и не должны быть сведены к индивидуальной концепции авторства. Гостеприимные хозяйки, а не правообладатели, соратницы истории, а не ее создатели. Пока живут мунаджаты, будет жить необходимая вариация, различие, сходство, новизна, повторение, революция, коллективность, тайное послание правнучке, которая не обладает тем, чем обладали ее предки, но чему она, несмотря на дистанцию, неизменно принадлежит.

Мәхирә, җаным, спасибо тебе за то, что завещала мне слова, которые говорят через тебя, через себя, сами за себя, в пространстве, в котором мы обе можем расположиться, несмотря на время, которое разделяет нас навсегда.

Әсхәт һәм Флера, Гөлнара / Асхат и Флера, Гульнара.

Мин сезгә әнкәйнең әйттә торган мөнәҗәтләрен язарга булдым әле килер. Бер көн сездә безнен кебек картаерсыз, буш вакытларыгыз күп булыр. Шунды искә төшерен әнкәйнең мөнәҗәтләре әйтерсез аллагы боерса / Мне захотелось записать для вас мунаджаты матери. Однажды, как и мы, вы состаритесь, и у вас будет много свободного/пустого времени. Тогда вспоминайте мунаджаты матери и начитывайте их с божьей помощью.

.

Диләфруз апа / Диляфруз апа

 

1 «аяк астында чокыр бар / карап бас бата күрмә / бу дөньяга гашыйк булып / иманыңны сата күрмә» (у ног яма / смотри не погрязни / влюбляясь в мир / смотри не сторгуй свою веру)

2 «Мәүлет ае кадерле ай / җыелыйшик без туганнар / xодаем насыйп әйләсен / җәннәт эчендә урыннар» (месяц Мавлида месяц дорогой / давайте соберемся с родными / быть может, бог уготовит нам / места в глубине рая)

3 «Фатыйны гыйбадәт кылган / Мәдинәкэй шәһәрендә / безгә шәфәгать кылыр ул / Кыямәткәй көннәрендә» (Фатима молится / в городе Медина / это поддержит нас / в Судный день)

4 рушан йөзле, татлы сүзле / ул хәзрәти Гайшә / бер хөрмәне 3кә бүлеп / ятимнәргә ул өләшә (лучезарное лицо, ласковые слова / хазратка Аиша / делит финик на три части: раздать сиротам)

5 тәнемнең кызуы бетәр / йөземнең нурлары китәр / иман белән ал җанымны / миңа шул рәхмәтең җитәр (у тела закончится тепло / свет покинет лицо / возьми мою душу и веру / другой благодарности я не жду)

6 әй ходаем Кәримханнан / 4 нәрсәне сорыйм сәннән / берсе дәүләт берсе җәннәт / берсе иман берсе рәхмәт (дорогой бог Карим хан / я прошу у тебя четырежды / о пропитании/государстве / о рае о вере о благословении)

7  Рәсүлулла фраклары / зөбәрҗәттер тояклары / укыйк намаз, әйтик тәһлил / без бу дөнья кунаклары (в этом мире мы гости)

8 Рәсүлулла ятим иде / ятимнәрдә иде күзе / ятим балаларны күрсә / сыйпап (китәр) үтәр иде үзе (Расулулла сирота / присматривает за сиротами / увидев сирот проходя мимо / погладит их по голове)

9 Рәсүлулла бәйрәм көнне / урамнарга чыгып йөргән / агач төбендә утырган / бер ятим баланы күргән (во время праздника Расулулла / вышел на улицу / сел под деревом / увидел ребенка-сироту)

10 ходаемны оныттырма / гадидилгә юлыктырма / авызымны җаным чыкканда / иманымны оныттырма (не забывай о боге / чтоб миновать неверного / когда уста твои покинут душу / не забывай о вере)

11 җир астында бер өем бар / түшәгем һәм ястыгым юк / кайтып килеп йөрер идем / ачып чыгар ишегем юк (под землей есть один дом / но нет в нем большой татарской подушки и перины / я бы приходила и уходила / но нет в нем двери чтобы ее открыть)

12 алып килерләр бер таяк / буемнан үлчәү алырга / юктыр бәнем сабыйлары / артымнан җылап калырга (принесут палку / чтобы измерить мой рост после смерти / нет у меня маленьких детей / чтобы бояться смерти)

13 юл буендагы печәнне / юлаучылар аты ашасын / үлем ачысы бик ачы / ходаем үзе ташламасын (пусть сено которое растет у дороги / съедят лошади путников / горько умирать очень горько / надеюсь бог не оставит меня одну)

14 cәдәхамны өләшегез / кәфенемне җүләгәнгә / юктыр бәнем ризалыгым / гәйбәтемне сөйләгәнгә (воздавайте садаха / когда шьете мне кафян/платье смерти / моя душа не будет довольной / если про меня станут говорить плохое)

15 бәнемнең бер мәксүдем бардыр / гилмимдин нәфкәм артыр / зиһенемне рушан әйләп / бәхетле кыйл тагаләлла (одной душе одно тело)

16 кеше хәлен кеше белмәс / янар бәгыре уты сүнмәс / хәсрәттән кеше үлмәс / әҗәлләре ирешмичә (люди тщатся понять друг друга / пламя беспрестанно пожирает душу / люди не умирают от горя / их должен настигнуть смертный час)

17 агач башындагы кошны / тотыйм дисәң тотып булмый / китеп барсаң ки ят җиргә / кайтыйм дисәң кайтып булмый (не говори что хочешь поймать птицу с верхушки дерева / а то не поймаешь уходя в чужие края / не говори что хочешь вернуться домой / а то не вернешься)

18 укыйм микән, җитәр микән / бу гәмнәрем бетәр микән / җылый-җылый гәмәл кыйлсан / ходай кабул итәр микән (читать ли мне или хватит уже / закончится ли когда-нибудь мое горе / прочитанную сквозь слезы / примет ли бог мою молитву)

19 мөнәҗәтләр яза-яза / каләм тоткан кулым тала / сагышланып яза-яза / хәҗәт сүзем төшеп кала (выписывая мунаджаты / устает рука что держит ручку / выписывая тоскую / нужные слова пропускаются не вспоминаются не приходят)

20 әй агач яшең күпме / кыйлган яфрагың күпме / бәнем тик хәсрәтем күпме / диеп сурдым ки агачка (ох дерево сколько тебе лет / сколько листьев ты потеряло / сколько в моей душе горя / спрашиваю я у дерева)

21 чыгып карыйм тулган айга / зарый кыйлам бер ходайга / зарый кыйлам бәхетем тарга / сабырлык бир тагаләллам (вышла смотрю на полный месяц / молюсь одному богу / молюсь хотя бы о небольшом/узком счастье / дай боженька терпения)

22 сабырлыкны ходай сәүгән / сабырсызны ләгин сәүгән / үзеңнең рәхмәтең белгән / сабырлык бир тагаләлла (бог дал терпимость / черт дал нетерпимости / своим благословением / бог дай терпения)

~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~

ялгышларын гәеп итмәгез (не вините за ошибки)

я переписывала этот текст с латиницы, которую никогда не изучала

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Прабабушка (тат.).

2. Татар Халык Ижаты. Риваятьлэр хэм легендалар. 5 том. Татарское книжное издательство, 2015. С. 26.

3. Школа интерпретации Корана.

4. Дедушка (тат.).

5. Бабушка (тат.).

6. «Мы» — не академический экивок, а воплощенное пространство близких субъективностей, пересекающих время и пространство.