В 2012 году я поступила в Институт «База» Анатолия Осмоловского ради лекций Олега Мавроматти о перформансе. По скайпу в первый же день Олег дал студентам ожидаемое задание: придумать перформанс. Мне тут же стало ясно, что я сделаю, когда мне исполнится семьдесят лет, если доживу, но я об этом никому не рассказала.

С тринадцати лет я веду дневники. Сама идея — фиксировать свою жизнь — привлекла меня еще во втором классе. Как хорошей ученице, мне подарили в школе книгу, название которой я навсегда забыла. Помню только, что героями были девочка и лошадь. И девочка вела дневник. Моя мама тоже что-то записывала в тонкие тетради, читала мне, а потом нещадно рвала на мелкие кусочки.

Буквально на днях я листала книгу Анни Эрно «Возвращение в Ивто» и возмущалась тому, с каким, как мне показалось, самолюбованием она выставила свои фотографии и школьные табели. Я не знала, что книга выступала своего рода комментарием к более раннему роману Эрно «Стыд» (романами их вынуждены называть издатели, на деле же — это, скорее, длинные эссе). Для меня, как не читателя Эрно, все эти подробности ее биографии были малоинтересны. Особенно возмутили две фотографии: 1961 года, где юная Эрно снята с обнаженными ногами (я не понимала — что они говорят о ней как о писательнице); и 1963 года —Эрно в своей комнате, одну из стен которой украшает цитата из Клоделя: «Да, мне известно, что появление мое на свет неслучайно — во мне есть нечто, без чего миру не обойтись».

В 2009 году на одной из психологических сессий меня, работающую редактором сериалов на телевидении, осенило, что я — художник. С того дня я вела дневник практически каждый день — и так до 2019 года, пока однажды не осознала, что вся моя психотерапия была бесполезной. Увидеть это помогли, конечно, те же исписанные тетради. Какой бы год я ни открыла, я обнаруживала, что проблемы, ошибки, заблуждения повторялись, и мы с терапевтом Д. занимались только тем, что каждый раз обсуждали их так, будто не сталкивались с ними ранее. Я верю, что мы оба не помнили реальность. Дневники же не просто помнили, но разоблачали все мои старания вырваться из замкнутого круга постоянного несчастья, который сейчас привычнее называть депрессией.

Когда-то дневники спасали меня в весьма кризисных ситуациях. Первый роман «Tuberculum», выросший из моих больничных записей (однажды пришлось провести в клинике практически целый год), вошел в шорт-лист премии «Дебют» в 2005 году. Смертельная болезнь была превращена мной в символический капитал, признание, которым я не смогла воспользоваться. Я не понимала, что делать с художественными текстами, я хотела писать только о себе и для себя.

В дневниках сотни страниц сброшенного напряжения, недовольства, страхов, тревог и множество сочиненных молитв, в которых я упрашивала Бога помочь мне то с выставкой, то с деньгами. «Если вдруг кто-то что-то купит, то это будет явное чудо (поэтому 10% обязательно надо будет отдать в храм или на благотворительность)», — фиксирую я в 2015 году, собираясь на какой-то маркет. Через несколько месяцев я буду делать феминистскую выставку, финансируемую одним фондом, и ничего никуда не пожертвую. В 2019 году мне диагностировали депрессию, и дневники мне не только не помогли, но усугубили ощущение полной безнадежности и бессмысленности всего, что я делала как художник (художница).

Интересно, если бы я писала статьи, рассказы, повести, романы вместо того тотального саморефлексивного объема текста, который оставила в дневниках, мне было бы лучше? Ведь это означало бы, что я думаю не только о себе, но хоть сколько-то о других. Художественный текст всегда учитывает читателя и заигрывает с ним. Особенно, если он притворяется «авто-» (автофикшн, автоархеология, автоэтнография…).

Эрно в книге показывает переписку со своей школьной подругой. Я использовала свои подростковые дневники и переписки, чтобы вспомнить девяностые и написать, наконец, после двадцатилетнего перерыва второй роман — «Дочь тракториста»: наши с приятельницами специфические словечки, наивные фантазии и мечты, разборки и объяснения в любви. Я довольно сильно переработала документальный материал. Это было легко, приятно, давало ощущение свободы — чего не было в бесконечной фиксации реальной жизни.

Но вот они, документальные свидетельства того времени, лежат в коробке из-под обуви. А что, если бы я просто опубликовала все как есть? Как это сделала Анни Эрно. Не важно, что она признанный автор с Нобелевской премией. Ведь изначально Эрно — девочка из среднего класса католического пансиона, описывающая в большинстве текстов, как она преодолевала стыд за свое происхождение. Считается, что читатель может идентифицировать себя с ней, пережить стыд и, может быть, снова обнаружить его в вытесненном и забытом, ну а приставка «авто-» в этом поможет. Я же делаю сейчас все, чтобы никто никогда не узнал, что было на самом деле.

Сравните:

— Это роман о двух девочках-подростках, одна из которых влюблена в другую. Действие происходит в середине 1990-х годов в маленьком подмосковном городе…

— Когда мы познакомились, мне было 15, а ей — 17. Я еще и с мальчиками не встречалась, а у нее уже был опыт с девушкой, правда, не сексуальный…

В 2012 году я придумала перформанс, который сделаю, когда и если мне исполнится семьдесят лет. Я должна сидеть в обычном белом кубе в традиционной для всех перформансистов белой одежде и читать свои дневники с самого начала, с 1993 года, с моих тринадцати лет. Без комментариев. Без драматизации. Без каких-либо маркеров. Соглашаясь с тем, что людям скучно и не хочется проводить столько времени на выставке, что они входят и выходят, переговариваются и не слушают. Именно так я представляю себе Страшный суд. «Дела наши осудят нас»[1]. И слова.

Откуда в некоторых из нас возникает потребность хранить, тщательно фиксировать собственную историю, даже если она банальна и непритязательна? Мы все когда-то хранили фотоальбомы, а сейчас сливаем сотни снимков в социальные сети. Кто не рассматривал однажды свою личную ленту, отмечая изменения, окружение, обстоятельства? Ряд изображений как будто утверждают преемственность, устойчивость одной конкретной личности (меня/себя/тебя), несмотря на те самые изменения, окружение, обстоятельства.

Дневник — это одна из форм для осознания своего тождества на протяжении многих дней и лет. Не является ли бесполезность моей психотерапии всего лишь свидетельством того, что человеку невозможно измениться вне действия и огромной работы? (Или вовсе невозможно?) Как осознают себя люди, у которых нет никакого шанса увидеть себя со стороны? А на протяжении долгого времени? Понять что-то, что ты помнишь одним образом — всего лишь твоя фантазия, потому что — вот, в дневнике есть запись, рассказывающая о событии иначе. А та ситуация, которую ты помнишь как повод гордиться собой, на самом деле комична и унизительна. В моменте записи ты еще упиваешься иллюзией, но накопленный опыт не даст тебе шанса сделать это снова.

Нет дневников — нет о тебе и истины. Ты постоянно себя обманываешь, ты не знаешь и никогда не узнаешь, кто ты есть.

Как много дневников было порвано и уничтожено? В перформансе после прочтения я должна буду закрашивать белой краской страницу за страницей, пока от свидетельств моей жизни не останется ничего, кроме груды слипшейся бумаги. 

В том же 2012 году Лиза Морозова сделала перформанс «Исподнее», где ходила босиком по битому стеклу и зачитывала свои дневники. Жест, похожий на тот, который я планировала вынашивать так много лет, стал образом той обнаженности и уязвимости, демонстрировать которые я так боялась и продолжаю избегать.

Однажды я уже осудила писательницу Крис Краус за то, с каким мазохистским упоением она разоблачает не только свою героиню, но и саму себя[2]. Самопрезентация ее героини раздражала, а это прямо говорило, что я чувствовала в ней нечто, что было и, возможно, до сих пор есть во мне: упоение своим унижением, хвастовство своей откровенностью, полная концентрация на себе… У (авто)героинь Эрно нет того зашкаливающего самоунижения (не путать с самоиронией), как у героини Краус. Тем не менее, ее реплики в сторону вызвали во мне ту же реакцию. В «Обыкновенной страсти» она вдруг задает себе вопрос: «Неужели только меня тянет туда, где мне сделали аборт?»

(Авто)героиня отделяет себя от других, одновременно заставляя женщин-читательниц, переживших подобный опыт, вступить с ней в диалог или спор:

— Я понимаю, меня тоже тянет туда…

— Только тебя тянет туда, где ты сделала аборт. Ты особенная. Пожалуйста, продолжай упиваться своей ошибкой/смелостью/трусостью (мы все знаем, что ты имела в виду).

Дневники якобы пишутся «только для себя», а потому их формат позволяет автору зафиксировать то, что никогда не будет произнесено публично. Но кто я, чтобы не взять пример с таких величин, как Арно или Краус? Вот свидетельства моего упоительного саморазоблачения. Идея самотождественности, как гарантия наиболее полной реализации личности, имеет право на существование, если ее реализует личность. Я же могу предложить только отрывки становления идентичности художника. Из больших текстов выбрала только те фрагменты, где встречалось слово «искусство». За 2012 год их оказалось всего семнадцать.

19.02.12. Сегодня собеседование в Институте «База». Мне показалось, я подошла. И если так — то это синхронность чистой воды. Потому что я очень мало знаю о современном искусстве.

18.03.12. Осмоловский ответил на мое письмо! Суть его следующая: желание овладеть мастерством —хорошо, но само по себе владение мастерством ничего мне не даст. Более того, может помешать, потому что современное искусство — это эскизность, а не совершенство форм. Если я верно его поняла, мне стоит и дальше изучать рисунок, но помнить, что это не сделает меня художником. Кстати, очень захотелось заняться живописью.

8.05.12. Осмоловский отметил опасность для молодых художников личных проектов: когда используется собственная биография, это делает художника беззащитным, а окружающими воспринимается как агрессия (кто он такой, чтобы тыкать мне в нос свою биографию?). Идеальное произведение искусства — это «постав»: ставишь на стол, отходишь — всем все понятно. Без слов. Тут я соглашусь, но считаю, что каждому нужно пройти этот этап. И я как раз кайфую от того, что, наконец, могу открыто использовать свою биографию. Это то, что мне всегда было интересно. Нужно наиграться в это и идти дальше.

10.05.12. Проект с домохозяйками не оставляет меня. Ведь можно даже настрочить курс «Современное искусство для домохозяек», сделать программу на ТВ (тут вообще большие возможности) и т. д. Конечно, в рамках блога может и не покатить… Ведь домохозяйки занимаются творчеством, либо чтобы заработать этим (тогда они ориентируются на вкусы покупателей), либо — в качестве арт-психотерапии (тогда они не захотят выходить из зоны комфорта), ну и есть те, кто хотел бы заниматься Искусством, но пока не видит возможностей. Пожалуй, для них этот курс был бы интересен. С другой стороны, не профанирую ли я тем самым искусство? Это надо проверять.

20.05.12 […] Занятие вчера тяжело прошло — Баскова и Бохоров требовали от нас интенсивности и напряжения. И только Анатолий говорил, что искусство должно быть в кайф, иначе нет смысла. Я согласна с ним. Поэтому — никакого насилия.

29.05.12 […] Бохоров вчера критиковал нас за отсутствие явной критической позиции. Он говорит, что искусство — это поле боя. Все поле боя! Где мне отдохнуть? Видимо, не здесь.

28.06.12. Сейчас быстро пролистала «Артхронику». Как же хочется и за границу на год по гранту, и чтобы давали гранты на проекты… Господи, пусть у меня все это будет.

Живопись сейчас не в цене, а я все равно буду ее изучать.

Один молодой художник корежит книги. Прием очень старый, но он попал на биеннале. Надо делать, что делается, но при этом четко осознавать свою миссию. А уж попадет ли она во время или нет — кто знает? Главное — знать ее и быть последовательной. Не зарыться в быт, а освятить его. Не святой водой — это магия, а превратить в искусство. И прежде всего — превратить в искусство свою жизнь. Все это у меня было, но после болезни и религиозного неофитства, увы, прошло… Остаться наедине с собой, разобраться — вот что мне нужно…

23.07.12. Творческие способности от Бога, творить — благо, но можно творить из разных источников. Искусство амбивалентно. С формой это никак не связано. По духу христианское может быть каким угодно по форме. Вызов, эпатаж — это не значит нехристианское. Христос вел себя более чем вызывающе. И Евангелие — эпатажная вещь. Вопрос — от какого духа твое искусство? Апостол говорил/писал о даре различения духов, но это дар. Этому нельзя научиться.

30.09.12. […] Кстати, Бохоров на встрече сказал мне, что если я хочу заниматься современным искусством, то никакой офисной работы быть не может, что мне нужен спонсор, а еще лучше — сдавать двухкомнатную квартиру… Он шутил отчасти, но, по сути, он прав и озвучил мечты многих.

05.10.12. Современное искусство в России — дико серьезная вещь — очень хочется уже расслабиться. А надо:

— придумывать объекты для выставки;

— заниматься ремеслом;

— читать статьи на английском;

— определиться с миссией, наконец.

Современное искусство — его объекты — всегда содержит в себе «что-то еще», и это «что-то еще» — я поняла сегодня — это идеология. Какая у меня идеология? Как над этим работать? Надо думать. […]

Мне предлагается вписаться в институции, которые мне не симпатичны и «гнать продукт». Если я не вписываюсь — я вне художественного контекста. Вне грантов и денег. Меня это совершенно не устраивает. Получается, меня загоняют в какое-то стойло. Опять! Все-таки институциональная критика — мой конек. Из всех видов художественной деятельности современное искусство казалось самым независимым (классическая живопись, иллюстрация, дизайн, декор зависят от заказчиков). И вот… «Артхроника» говорит мне, что и в современном искусстве полно заказчиков. Впрочем, и Микеланджело, и Рафаэль творили на заказ —эксплуатировали свое мастерство… Да многие художники творили на заказ (почти все). И только художники актуальные были сами по себе, а потому бедствовали. Хорошо, что я все это вовремя осознала. Я думаю о таких вещах, а у меня нет еще никакого мастерства (кроме критики). Я легко могу придумать какую-нибудь подделку под современное искусство (чем и занимаются «новые скучные»), но зачем множить сущности? Правильно еще Журба вчера сказала (со слов Т.), что все наши объекты не от нас, не из себя — они из головы, потому что нужно принести что-то на занятие. Настоящее же обладает «аурой» — воздействием на душу посредством визуальных средств.

16.10.12. Аня Мрктчян[3] из фонда VAC посмотрела мой скетчбук и сказала: «Это очень красиво. Но я не понимаю, почему это современное искусство?» Просто красоты им мало.

28.10.12 Осмоловский произнес фразу, которая меня добила: «Нужно создавать эксклюзивные ситуации. Вы не можете тупо ходить на работу, а по вечерам писать картины. Так современное искусство не делается». 

29.10.12. Господь сказал: «Искусство либо приближает конец мира, либо отдаляет его».

Как это возможно — отдалить конец мира? Какими-то красками и холстом?! — спросила я. «Не красками и холстом, а истиной, заложенной в произведении искусства. Тайное сделать явным — вот о чем искусство».

По-моему, это удивительная вещь. Могла ли я сама додуматься до этого? С этой точки зрения, мои работы ни о чем, в том смысле, что они не несут некоего высказывания о мире, некой правды, они действительно говорят только обо мне. О том, что меня интересует — краски, линии и т. п., но без истины все это — только краски и линии…

3.11.12. Мы поговорили о том, что не все в мире должно иметь пользу. Что Бог от щедрости Своей создает избыток, одно из Его имен — Красота, что нет никакой необходимости в том, чтобы цветы были красивыми, чтобы драгоценные камни сияли и т. д. «Нужно позволить себе такую роскошь — жить праздно и в красоте», — сказал отец А. Как и Бог, Который, создавая мир, не раз удивлялся и радовался, как «весьма хорошо» Он это делал. А еще отец А. привел пример: женщины на монастырской кухне порой так украшают блюда, что к ним жаль прикасаться. Эта красота будет разрушена за несколько минут, в ней нет смысла, пользы — это просто красиво. Искусство может быть разным — как пророческим, так и просто красивым, указывающим на другой мир, Бога (красота в церкви, например). Итак, я в один миг избавилась от стыда за свои «несерьезные работы» — это просто красота, которая идет изнутри, сотворчество с Богом, чтобы я, сотворив, тоже могла сказать «хорошо весьма».

20.11.12 [...] Зафиксирую то, что было в «Базе» вчера. Я пришла только со скетчбуком и с головной болью. Короче — не подготовившись. Но Анатолий, как ни странно, был ко мне очень внимателен — он пролистал мой скетчбук, и ему понравились больше графические работы, чем цветные, а еще больше — с калькой. Но он сказал, что тогда мне нужно сделать тысячу таких работ — чтобы возникло ощущение тотальности, либо делать нонспектакулярное искусство: например, человек входит в белую комнату, а там в уголке «растет вот такая фигня» (это он про фрагмент моей работы), а на другой стене — вот такая фигня, и т. д. В общем, они с Бохоровым отметили, что мастерство есть, прием найден, теперь нужно мое решение, что я с этим делаю. [...]

04.12.12. Господи, если есть в Москве преподаватель, который не только умеет рисовать, но и современное искусство понимает, знает тенденции и может этому научить, пошли мне такого человека. Аминь.

22.12.12. Вчера была важная встреча с Д. [...] Д считает, что наше общество сейчас крайне расщеплено и движется к еще большему расщеплению: русский — не русский, плохой — хороший, черное — белое… Середины не существует. То, что я рассказала ему про систему СИ, наводит его на мысль, что совершенно также расщеплены и люди этой системы (+ он еще судит по письму Осмоловского ко мне): высокое искусство — низкое, коммерческое — не коммерческое и т. д. Мизиано берет деньги у премии «Инновация», но на банкет не идет. И много др. примеров.

Соответственно, их стратегия обучения — расщепить нас. Из этой серии высказывание: «Вы не можете работать в офисе, а вечером делать искусство». Соответственно, востребованы будут художники с расщеплением (у которых есть только два полюса и которые не цельны): Pussy Riot сидят в тюрьме и одновременно не против попасть в список самых желанных женщин мира; Жиляев — левый художник и одновременно не прочь сниматься для «Эсквайра» и т. д. Комфортно себя в этой среде могут чувствовать только люди с расщеплением. [...] Нормальные невротики типа меня — что они там будут делать? Моя стратегия — стратегия нормального, все это время я занимаюсь тем, чтобы интегрировать все свои части и стать цельной. До конца это в современном мире, скорее всего, невозможно, но невозможное человекам возможно Богу. Я не мечусь между двух полюсов, хотя расщепление у меня есть (достаточно вспомнить мою параллельную жизнь в Израиле), для меня существует серое, а также цветное и полутона. Кроме того, и в своем творчестве я занимаюсь именно интеграцией. В ненавистном мне метро я из горизонтальной плоскости вдруг выхватываю архетипическое, либо «улыбку Бога», либо нечто, что делает это метро менее ненавистным — а потом, в рисунках, я и вовсе преобразую этот мир, тем самым интегрировав его. А зачем интегрировать ненавистное? Тут я от себя добавлю, что это, по сути, исполнение заповеди «избери жизнь», ведь все сущее, кроме греха — часть Божественной воли, и метро в том числе (это мне уже Д. подсказал). Если оно существует, то не без воли Бога, и отвергать его на основании того, что оно мне не нравится, странно. В горизонтали наше общение м. б. очень неприятным, но есть общее, то, что нас объединяет.

Я занимаюсь поиском общего, в то время как все современное искусство занимается расщеплением. Конечно, это — схема, схема никогда не описывает всего, но она помогает понимать мир. На Западе система СИ интегрирована: «СИ есть, и оно полезно и важно для общества». Здесь же СИ никому, по сути, не нужно: оно повод для расщепления (ситуация с Pussy Riot), в то же время художники только и могут, что действовать именно так — иначе не заявишь о себе. Замкнутый круг. Это секта. Современная искусство — непопулярная секта.

 

 

ПРИМЕЧАНМЯ:

1. Канон покаянный ко Господу нашему Иисусу Христу.

2. Болотян И. Зависть к Dick, или Почему из любви не сделаешь арт-проект // сиг.ма, ф-письмо. 26 марта 2020. URL: https://syg.ma/@lolita-agamalova/ilmira-bolotian-zavist-k-dick-ili-pochiemu-iz-liubvi-nie-sdielaiesh-art-proiekt.

3. Мария Мкртычева, чье имя было воспринято тогда с искажением.