Выпуск: №125 2024

Ситуации
ИдуАндрей Фоменко

Рубрика: Без рубрики

Прямонепрямо

Прямонепрямо

Материал иллюстрирован видами выставки «» с участием Анастасии Антиповой, Славы Нестерова, Александра Шамеева, Елизаветы Шиляевой в пространстве «Masla Lissе», Москва, 2023. Фото Натальи Меликовой. Предоставлено автором текста.

Сергей Гуськов Родился в Королеве в 1983 году. Журналист, художественный критик, куратор. Живет в Москве.

Удивительным образом в большинстве религий и традиций, в мифах и преданиях верховное, самое могущественное существо во вселенной — назовем его для простоты «богом» — никогда не говорит прямо. Всегда косвенно, опосредованно, намеками через знамения и события, через чудеса и загадки, через пророков и сверхъестественных посланников. А дальше уже богословы толкуют эту особенность всевышнего как милосердие по отношению к людям, уточняя, что его слово в своей чистоте и беспредельности тут же испепелит их или, как минимум, сведет с ума. В то же время жрецы, естественно, настаивают, что человеческая природа пришла со временем в негодность, а потому утратила способность воспринимать прямые указания господа, разве что угадывать его желания через многозначительные притчи.

Естественно, сами служители тех или иных культов подражают тем, в чьих храмах возносят молитвы. Пастве (да и собственным братьям по цеху, располагающимся на более низких ступенях священнической иерархии) они также говорят одно, подразумевая другое. Ведь иначе, как считается, неразумные не поймут, исказят. Политическая мысль с начала мира похожим образом указывала на то, что правитель государства, который, конечно же, рассматривался посаженным на трон самим богом, в свою очередь, радея о подданных, регулярно обращается к ним с правильными посланиями, правда, делает это опосредованно — через чиновничий аппарат, который работает как испорченный телефон. Однако настоящая суть верховных решений должна быть скрыта от простых жителей страны, чтобы, как утверждается, те в незнании своем не поколебали священных основ государства, воплощенных в правителе. То есть чтобы он как можно дольше удерживал власть.

Революционеры, бунтари и фрондеры, желающие сломать пресловутые основы и построить на их месте нечто отличное, аналогичным образом говорят людям то, что те хотят услышать. Но неминуемо упрощают, сглаживают, аккуратничают. Ведь чтобы поднять народ, нельзя говорить о предстоящих неприятностях — так никого не сагитируешь. Да и сам тот

some text

народ, условные простые обыватели, правду что ли рубит с плеча, сидя на кухне? Нет же. Лукавит в разговоре с близкими; недоговаривает, общаясь с соседями и коллегами по работе; высказывается в соответствии с коммуникативной ситуацией — часто диаметрально противоположным образом с разными собеседниками; соотносит соображения с господствующими идеологиями и мифами, алгоритмами соцсетей и погодой за окном, а более всего — с кругом общения, который кажется ему силой пострашнее надзорных органов.

Ученые, главы корпораций, поэты, философы, журналисты — кого ни возьми, никто не изливает непосредственную, нутряную правду.

Не будем обсуждать случай, когда художник воображает себя богом. Но он часто мыслит себя жрецом, то есть идеологом направления, теоретиком. Может он быть и властителем, ну или, как минимум, руководителем в коллективе или творческом союзе, серым кардиналом неформального сообщества. Революционером? Безусловно — низвергателем идолов прошлого, грозой авторитетов, борцом за справедливость, равенство и свободу. Ну и обывателем. И во всех этих ипостасях он создает искусство, старательно избегая при этом прямого высказывания. И как бы искренне и эго-документально ни выглядело произведение, каким бы эмоциональным порывом и все объясняющей теорией оно ни было вызвано к жизни, — его там попросту нет. (Все это, с поправкой на обстоятельства и социальные роли, можно отнести к кураторам, критикам, искусствоведам и т. д.)

Государственная цензура и репрессии, мнение коллег и общепринятые нормы, тайный интерес и внезапная эмоция, — все это лишь создает дополнительные завитушки на фасаде всеобщей непрямоты, но принципиально ничего не меняет. И дело не в том, что люди сплошь лицемеры, лгуны и манипуляторы, — вовсе нет. Просто прямо никто никогда не говорит. Это один из столпов человеческой цивилизации. На него болезненно реагируют подростки, когда начинают критически осмыслять общественное устройство, и происходящие в связи с этим коллизии описаны в ряде классических литературных текстов. Но даже парресия таких идеалистов включает в себя увиливания и недоговоренности.

Впрочем, начиная с эпохи Просвещения в Европе (а также в обществах,  порожденных ею или находящихся под ее влиянием) культурных деятелей действительно волнует вопрос государственной цензуры, а побочно и других форм ограничения свободного высказывания, самовыражения или эстетических решений — давления со стороны религиозных организаций, корпораций, общественных объединений, художественных институций и т. д. Фиксация на этом во второй половине ХХ и первом десятилетии XXI века, благодаря развитию СМИ и появлению соцсетей, достигла таких гипертрофированных масштабов, что порой цензура ошибочно рассматривалась как центральная проблема культурного производства. Художникам и кураторам буквально требовалось быть отцензурированными, иначе они будто не проходили экзамен на профпригодность. Некоторые из них специально выстраивали свою стратегию так, чтобы неминуемо попасть в ситуацию репрессий и запретов. Это заметно деформировало культурное поле.

Однако ситуация несколько изменилась в 2010-х: к середине десятилетия произошла резкая мировоззренческая поляризация обществ в экономически наиболее развитых странах. А дальше трещинами разошлась по остальному миру. Этому процессу способствовала и идентитарная политика, наметившаяся раньше, но на тот момент вполне оформившаяся и стремительно охватывавшая все больше сегментов общества. Причем не только в ее прогресситском изводе — гендерном и деколониально-расовом или этническом, о чем воодушевленно писали ведущие медиа, — параллельно словно обрели второе рождение всевозможные национализмы, империализмы, консерватизмы, религии. Общества разделялись, а поверх накладывались новые границы — поколенческие, тусовочные, связанные с теми или иными платформами, где проходила социализация, и т. д. В подобных обстоятельствах слишком индивидуалистический, идущий еще от романтизма, подход к дилемме свободы самовыражения и цензуры просто перестал соответствовать духу времени. Теперь происходили в основном столкновения разных «партийных» точек зрения и стилей. И собственно цензура — как специально выделенный способ борьбы с оппонентами — отчасти потеряла значение: когда много акторов, которые регулярно и последовательно давят друг друга, государство с его аппаратом запретов оказалось одним среди многих, хоть и обладающим значительным ресурсом. Корпорации, стоящие за онлайн-платформами, или активистские движения, часто экстерриториальные, научились орудовать более гибкими и эффективными методами подавления неугодной мысли, даже ничего формально не запрещая. В рамках стратегий подобных структур даже пресловутое высказывание с фигой в кармане может быть легко локализовано в коммуникационном пузыре среди кучки маргиналов или репутационно скомпрометировано.

Старомодная прямолинейная цензура, реализуемая обычно не особо компетентными чиновниками, в этом смысле скорее подсвечивала запрещаемое, привлекала к нему внимание. Непрямое высказывание зачастую проходило сквозь нее без потерь. А вот полиция лайков из соцсетей гораздо более бдительна. Даже в абсурдных и абстрактных вещах она

some text

подозревает крамолу. И современные государства начали учиться у онлайн-активистов. Сложилась парадоксальная ситуация: если прежние аппараты подавления поставили фильтры на «прямые» высказывания (в первую очередь лозунги), то нынешние, продвинутые, реагируют все больше на потенциальную завуалированную опасность. Будь то антигосударственное или, наоборот, колониально-империалистическое, угрожающее ценностям, признанным традиционными или, наоборот, прогрессивными, — при любых раскладах потаенное послание неминуемо будет разоблачено и осуждено. Также будут предприняты меры, чтобы не допустить его вновь. Выживает под испепеляющим взглядом мириад партий и начальств только нечто совсем безумное, да и тут найдут к чему прицепиться.

Поделиться

Статьи из других выпусков

Продолжить чтение