… «ур» — предмет, произведенный внушением, объект, извлеченный из небытия надеждой[1].

 

Возможно ли сегодня куда-нибудь сбежать? Каким будет побег и куда приведет? Будет ли он удачным? Сегодня эти вопросы все чаще мелькают в потоке информации на фоне кризиса, охватывающего мир. Фигура человека, бегущего от ужасов войны, экологических катаклизмов, эпидемии очередного вируса регулярно возникает на экранах наших смартфонов, эта фигура словно задает нам вопрос: «А вам есть куда сбежать?»

Дать глобальный ответ на этот вопрос могла бы некоторая теория/практика, которая изучает разнообразные формы побегов. И такая теория/практика действительно существовала, называлась она «эскейпология». Изначально, эскейпология — это разновидность иллюзионизма или искусство освобождения, в котором практиковались трюки с побегами. Эта практика была популярна в начале ХХ века. Исполнитель трюка с побегом, или эскейпологист должен был выпутаться из трудной ситуации: освободиться из цепей, снять с себя наручники, выбраться из клетки, спастись из горящего здания. Знаменитым эскейпологистом был Гарри Гудини, впоследствии ставший настоящим символом освобождения, выражающим легкость и неизменную страсть к побегу из, казалось бы, невозможных ситуаций. Сам термин «эскейпология» состоит из двух слов: «эскейп» и «логия», которые переводятся как «побег» и «наука», что, буквально, образует науку о побегах. Современность подсказывает, что именно подобной науки нам сегодня не хватает, и эскейпология требует пересмотра и актуализации, чтобы стать действительно масштабной теорией/практикой освобождения.

Сборка

Какой должна быть теория, которая изучает освобождение? В какой-то степени, любая теория представляет собой модель или ограничивающую рамку, но существуют концепции моделей, которые в самом своем ядре заключают постоянное изменение и подвижность — это сборки или ассамбляжи, открытые системы. Жиль Делез, разрабатывавший теорию сборки, дал такое определение: «Что такое сборка? Это множественность, которая состоит из многих разнородных деталей и устанавливает связи, отношения между ними, по возрасту, полу, и правит — разными природами. Таким образом, единственное, что объединяет сборку, — это единство взаимодействия: симбиоз, “симпатия”. Важны не родственные отношения, но альянсы, сплавы; это не последовательности, линии происхождения, но инфекции, эпидемии, ветер»[2]. Побег всегда множественен, он включает в себя совершенно разные области объектов, знаний, агентов и действий, поэтому эскейпология является сборкой в делезианском смысле. Эта сборка концентрируется на изучении ускользания от моделей, поиске разрывов и новых пространств. Сборка — это свободный выбор в соединении разнородных элементов, а любой побег является ассамбляжем из практик преодоления границ, материальных объектов, пространств и людей. Сборка предполагает возможность дополняться, пересобираться и актуализироваться вновь и вновь. Нельзя не отметить инструментальный характер любой сборки и ее направленность на действие. У эскейпологии, как у сборки, тоже есть свой набор инструментов, основные из них: диалектика свободы, воображение, игра.

Диалектика свободы

Диалектика свободы помогает увидеть побег как амбивалентное действие: с одной стороны, посредством побега мы стремимся освободиться, но с другой — сам побег грозит превратиться в эскапизм —явление, считающееся пагубной практикой, своего рода пленение иллюзией. Эскапизм можно назвать перманентным бегством, в котором имплицитно содержится несвобода, она проявляется в невозможности остановиться — в этом случае побег зашел слишком далеко. Эскейпология исследует линию, соединяющую два полюса: побег как освобождение и побег как несвобода. Освобождение же происходит не только за счет движения, но и за счет поиска своей остановки.

Воображение

Любой побег — это проявление воображения. Воображение — второй инструмент эскейпологии. Киара Боттичи в работе «От воображения к воображаемому и далее. К теории имажинальной политики»[3] рассматривает воображение как политический инструмент и главный источник освобождения человека. Она указывает, что мы живем в эпоху кризиса воображения, и пытается найти выход из этого положения. Боттичи выстраивает свою теорию воображения, отталкиваясь от философии Ханны Арендт и Корнелиуса Касториадиса. Ханна Арендт разрабатывала теорию воображения как индивидуального качества, с помощью которого любой человек может стать свободным. Она считала, что воображение лежит в основе наших действий, потому что способно делать присутствующим то, что в данный момент отсутствует. Эту способность можно еще назвать производством альтернативы. Каждый человек может представить себе все иначе и сделать этот образ в какой-то степени воплощенным — даже если он останется нематериальным, новый образ все равно изменит наше восприятие мира и даст возможность действовать по-другому.

Касториадис же осуществляет переход от воображения как индивидуального качества человека к воображаемому как коллективной структуре. Действия (индивидуальные и коллективные), такие, как труд, потребление, любовь, война — невозможны вне коллективной символической сети, в которую включены индивиды. Все общественные функции всегда имеют свои социальные значения (символы), в разных обществах они могут отличаться, но без символов как социальных значений невозможно определить ни одну социальную функцию. На этом уровне работает «социальное воображаемое». Касториадис считал, что социальное воображаемое двойственно: индивиды сами создают общество и символические сети, но в то же время те в ответ создают их.

Киара Боттичи считает, что сегодня нет смысла строго делить воображение на коллективное и индивидуальное — все мы регулярно оказываемся между этими позициями и можем между ними скользить. Такое подвижное воображение она называет имажинальным. Имажиналь — это движение между крайними понятиями, а также автономия, выраженная в том, что свободное индивидуальное воображение может подвергать сомнению сложившийся символический порядок (воображаемое) и за счет индивидуального направленного стремления постепенно изменять его в нужную сторону. Имажиналь становится частью эскейпологической сборки: именно такое, автономное воображение нужно сегодня, чтобы ускользать от давления структуры и строить мир, где найдется место для каждого.

Игра

Гарри Гудини рассматривал свою деятельность как игру. Как эскейпологист, он видел ее целью изобретение новых побегов и воплощение их в жизнь. Более того, изначальная эскейпология является разновидностью иллюзионизма, а любая игра предполагает некоторое отношение с иллюзией. Как пишет Роже Кайуа: само слово «иллюзия» означает вступление в игру — in-lusio[4]. В чем же особенность эскейпологии как игры? Современный побег может быть игровым действием, а игра — это свободная и добровольная деятельность, источник радости и забавы. Игрок всегда вправе остановить игру и переключиться на новую или выбрать другую деятельность, то есть игрок чередует разные побеги. Игра всегда производит обособленное пространство, которое выпадает из обычной жизни, в этом пространстве действуют другие правила и законы. По сути это отдельный, замкнутый, защищенный мир, поэтому игра часто становится тем местом, куда человек может сбежать на время.

Поиск разрывов и свободных пространств

Важная цель эскейпологии — поиск и изобретение новых, свободных пространств. Для того, чтобы свободное пространство сформировалось, необходим разрыв. Диалектика, воображение и игра работают с качеством, образованием и чередованием разрывов и внедрением в них новых пространств. Что представляет собой разрыв? Разрыв имеет негативную природу, он может предстать в виде нестыковки, противоречия, физически это может быть неучтенная территория, отверстие, скрытая лакуна. Разрывы любят скрываться во времени: оно может спрятать определенное пространство от глаз большинства, образуя таким образом временно-пространственный разрыв. Все, что ускользает от доминирующей системы контроля и не хочет быть посчитанным, имеет природу разрыва. Любой разрыв может заполниться новым пространством —физическим, виртуальным, воображаемым или символическим. Подобные пространства могут воплощаться в форме миров, ландшафтов, городов, зданий, комнат, игр, книг, картин.

Онтология Разрыва

Терра Инкогнита

Мы можем выстроить упрощенную историю разрывов. Еще несколько столетий назад мир не был замкнутым, можно было отправиться в путешествие и найти место, где никогда не ступала нога человека. Это время Первой Природы, отмеченное существованием terra incognita — неизвестной земли, наполненной множеством разрывов и лакун. В то время разрывы еще существовали физически, а главными искателями разрывов были пираты. Пираты открыли и заполнили множество разрывов, обычно они строили в них поселения, социальные устройства во многих из которых были близки, скорее, демократиям, чем авторитарным режимам. Одной из самых ярких легенд, выражающих потенциал разрыва и свободного пространства, является Либерталия, факт существования которой, равно как и обратное — что она лишь вымысел, не доказан. Согласно известным сведениям, Либерталия являлась утопическим пиратским государством, впервые упомянутым Чарльзом Джонсоном в книге «Всеобщая история грабежей и смертоубийств, учиненных самыми знаменитыми пиратами» (1724). Она была основана в конце XVII века на острове Мадагаскар, ее общественное устройство руководствовалось демократическими принципами, некоторые предводители даже пытались создать пиратский кодекс, который мог бы регулировать справедливое распределение благ и добычи между всеми членами общины. В XVIII и XIX веках ситуация радикально изменилась — земной шар становился все менее доступен и открыт для свободных перемещений, количество физических разрывов неумолимо сокращалось. Завершила этот процесс промышленная революция.

Вторая Природа

В 1790 году Ричард Аркрайт организовал в Кромфорде первую фабрику современного образца, соединив паровую машину Джеймса Уатта (созданную в 1769-м) и прядильную машину Джеймса Харгривса (1764) в одну систему. Это стало отправной точкой процесса, который сегодня называется промышленной революцией. На протяжении всего девятнадцатого столетия шло строительство глобальной инфраструктуры, которая должна была опоясать земную поверхность и связать все точки земного шара. В конечном итоге, XIX век породил новый слой абстракции — Маккензи Уорк называет его Второй Природой: «Промышленность в некотором смысле более абстрактна, чем земля. Кусок земли — это то, что он есть, и это то, где он есть — топос. Промышленность же более подвижна и изменчива. Особенно после появления ископаемого топлива как источника энергии, промышленность возникает в более абстрактном топографическом пространстве, нуждаясь лишь в том, чтобы быть в центре потоков энергии, труда и сырья. Именно в этом смысле можно сказать, что промышленность создает вторую природу: застроенную среду, которая уже не повторяет и формирует контуры и топос земли, а трансформирует их в абстрактную топографическую плоскость»[5]. Топографическое пространство отличается от пространства топоса тем, что в нем все точки связаны, но эта связь еще не так совершенна, поскольку подчинена локальному ландшафту и зависит от его формы и характера. Физический разрыв во Второй Природе — явление все больше не находимое, но творимое: стачки, бунты, революции — примеры искусственно созданных разрывов, свойственных XIX веку. Условный 1899 год можно назвать концом terra incognita и моментом, когда весь земной шар был поделен, связан и посчитан. В XX веке уровень Абстракции продолжил расти, и началось строительство Третьей Природы.

Третья Природа

Две мировые войны стали сильнейшим катализатором развития информационных технологий. Если телефон и радио появились в конце XIX века, то в XX веке изобрели большую часть современной информационной инфраструктуры. Ключевые технологии информационного пространства: телевидение (1928), технологии видеонаблюдения (1949), LED экраны (1962) и, наконец, Arpanet — первая сеть-прообраз интернета (1969). Как эти технологии в очередной раз изменили глобальное пространство земного шара и какие разрывы появляются на этом этапе?

Все они в совокупности трансформировали модель топографического пространства в топологическое, в котором связь между точками практически совершенна и не зависит от локального ландшафта, его потоков и точек сбора ресурсов. Топологическое пространство позволяет нам физически находиться в самолете, а виртуально оставаться в своей квартире или в любой другой точке земного шара. Это мгновенное перемещение между точками стало главной особенностью пространства Третьей Природы, которая окончательно сформировалась к 1999 году, когда интернет проник практически в каждый дом.

В Третьей Природе разрывы имеют свою специфику — они виртуальны. Это могут быть скрытые сайты, неизвестные форумы, анонимные мессенджеры, поиском которых занимаются хакеры. Некоторые из них искусственно создаются хакерами как уязвимости в базах данных для добычи новой информации. В производстве нового на основе собранных данных проявляется потенциал и особенность разрывов Третьей Природы: Маккензи Уорк наделяет фигуру хакера онтологическим смыслом, считая, что именно хакеры создают возможность появления новых вещей в мире, не всегда великих или хороших, но новых[6].

Замыкание мира

Развитие каждой Природы можно описать следующем образом: Абстракция проявляется постепенно, она возникает как череда островов, разрывы между которыми постепенно закрываются существующей системой контроля, в конце этапа образуется непроницаемая сеть производства нового типа. Разрывы Первой Природы были материальными: лакуны в ландшафте, неизведанные земли, пещеры и острова. Вторая Природа предполагала искусственно созданные, но по-прежнему физические разрывы: стачки, бунты, революции. Разрывы Третьей Природы виртуальны: пиратские форумы, старые мессенджеры, подпольные сайты и хакерские взломы. Современность характеризуется тем, что разрывов остается все меньше, но именно разрывы лежат в основе освобождения. Эскейпология пытается понять, как искать или создавать разрывы в ситуации замкнутого мира и как с ними взаимодействовать. Для этого необходим анализ существующего мира и современного человека. Это даст нам возможность увидеть, какие формы побега у нас остались.

Внешнее внутри

Склонность к побегу

Побег как свойство присущ не только человеку — животные бегут от климатических изменений, техника пытается сбежать от стабильной работы, бытовые предметы стремятся потеряться в квартире. Но именно побег человека становится событием, которое является причиной и следствием глобальных перемен. Человеческий побег начинается с разрыва в самом человеке, в условиях замкнутого мира этот разрыв становится все более виден и актуален. Любой разрыв — феномен Границы, побег — ее преодоление сквозь разрыв. Схематически побег можно представить так: точка А, или место, откуда хочется сбежать — Граница этой точки, которую нужно преодолеть через нужный разрыв, — нейтральное пространство, прохождение которого приближает к цели побега, или точке Б, — Граница точки Б, которую требуется пройти с помощью очередного разрыва — точка Б. Если описывать этот процесс на языке эмоциональных состояний — мы стремимся избавиться от ощущения потери, стеснения, несвободы и обрести целостность, открытость и свободу. Первое состояние можно назвать утратой. Оно может быть обусловлено внешними обстоятельствами: потеря дома, смерть близкого человека, лишение средств к существованию, заключение. Но в человеке скрыта более глубокая, внутренняя утрата, которая и есть базовый онтологический разрыв нашего существования или человеческая незавершенность. Побег, причины которого во внешнем, не всегда ждет успех: есть вероятность не преодолеть Границу или не найти подходящую цель для бегства, существует опасность потеряться в нейтральном пространстве, но среди таких побегов можно найти и примеры благополучного исхода. Сложнее дело обстоит с внутренним состоянием утраты и возможностью побега от нее. Даже если он невозможен, эта внутренняя разорванность человека в определенном смысле делает его свободным, вопрос лишь в том —можно ли достичь полного освобождения и окончательно остановить бегство? Эту внутреннюю разорванность современного человека исследовал Сергей Хоружий, называя ее тягой к Границе.

Человек Границы

О Границе как центральном феномене человека Сергей Хоружий писал в работе «Очерки синергийной антропологии». Метафизика прошлого видела человека центром мироздания, он — цельный, стабильный, можно сказать, вечный. Но XX век подверг сомнению эту концепцию, антропоцентричность становится объектом критики: мир гораздо больше человека. Среди множества новых моделей описания человека возникает человек, утративший Центр, отныне он характеризуется Границей[7]. Все, что остается у такого человека — это тяга к Границе, преодоление ее и постоянное пересобирание себя. Человек Границы — это пластичная, плюралистичная сборка человеческих проявлений: действий, материальных воплощений, мыслей и интуиций. Синергийная антропология исследует человеческие проявления, связанные с Границей, их можно назвать феноменами Границы или феноменами трансгрессии. Граница — это третий элемент, который одновременно разделяет и связывает между собой Человека и его Иное, то есть разнородную, многомерную реальность. При этом, Граница всегда множественна, у нее есть различные участки, ареалы, области, зависящие от Иного и его многообразия[8]. Важная особенность Границы заключается в том, что она всегда содержит в себе разрывы, нарушения, несовпадения, благодаря которым человек может пересобирать и изменять себя, как незавершенную сборку. Эта совокупность элементов и есть внутренняя способность человека к освобождению. 

Символическая Функция и Освобождение

К этой главе картинка 3

Способность к освобождению, которая формирует как человека, так и его мир, Эрнст Кассирер называл символической функцией. Если Аристотель считал человека прежде всего политическим животным[9], то Кассирер полагал, что важная характеристика человека заключается не в его метафизической или физической природе, а в том, что он создает символические вселенные и является прежде всего животным символическим (animal symbolicum)[10]. Возрастающий уровень Абстракции Кассирер понимал как развитие символических форм, что равнозначно освобождению человека. В тот момент, когда человек сделал переход к культуре, он осуществил радикальный разрыв с миром чистой непосредственности. Рай чистой непосредственности закрыт, — констатирует Кассирер[11]. И все, что остается человеку, — это продолжать бежать вперед и развивать свою символическую вселенную. Целью освобождения является совпадение субъективного духа (внутренний мир человека) и объективного духа (внешний мир). Когда это произойдет, наступит состояние цельного Духа, что по Кассиреру находится бесконечно далеко в будущем и фактически недостижимо. Но приблизиться к этому времени можно за счет суммы всех возможных перспектив и символических систем о мире, которые сможет произвести человек.

Как устроена символическая функция? Наше сознание структурировано как репрезентация: чтобы понимать, запоминать и объяснять мир, мы непрерывно создаем сети референтностей. Например, я вижу дерево и могу сказать, что дерево — это растение, или красивый элемент пейзажа, или крона, дающая тень. Каждый раз выбранный объект объясняется через другие образы, сам при этом растворяясь в символической цепочке. Логический оператор символической функции можно записать следующим образом: X как Y. Это и есть своеобразный побег, который описывается Кассирером в философии символических форм. Символическая функция — это скольжение по сети референций, где первичными являются связь и отношение между символами. Она подвижна и постоянно расширяется. Для Кассирера символическая функция воплощает в себе прогресс и освобождение. Референция никогда не бывает прямой, она всегда косвенная и вытекает из референтной системы, где все элементы выводятся друг из друга: в каком-то смысле исходный объект должен быть утрачен, чтобы мы получили к нему доступ через символизацию. Символическая функция создает символические системы или миры, которые могут как объединяться в более крупные вселенные, так и распадаться на более мелкие. Любая символическая система не завершена, потому что реальность неисчерпаема. Завершить определение символической функции можно словами Кассирера: «Только во взаимном переходе от ”представляющего” к ”представляемому” и обратно возникает знание ”Я” и знание как об идеальных, так и о реальных предметах. Мы улавливаем здесь настоящий пульс сознания, чья тайна заключается именно в том, что каждое биение этого пульса включает в себя тысячи соединений»[12]. Символические миры — это постоянно растущие множества, их рост есть бесконечный побег человека к освобождению.

Мир как символическая система

Стремление создавать миры всегда было свойственно искусству, здесь можно обратиться к архитектуре, в которой практика производить миры и альтернативные пространства всегда являлась важным фронтиром. Архитектура часто фигурирует в историях о побегах. Как правило, она выступает на стороне антагониста и символизирует помеху для человеческой свободы. Мир архитектуры насчитывает богатую коллекцию символов заточения: Замок Иф, Алькатрас, Гуантанамо. Но иногда архитектура может оказаться на стороне протагониста и стать символом спасения, местом, куда хочется сбежать: Город Солнца Ивана Леонидова, Новый Вавилон Константа и Исход Рема Колхаса. Отличительной характеристикой этих проектов является то, что это утопии, и каждая из них предлагает свой вариант побега. При этом, ни один из этих проектов не стал доминирующей моделью для нашего мира. И в подобной невоплощенности и множественности скрыт потенциал для освобождения. Архитектурные утопии — это прежде всего места для нашего воображения, они живут внутри нас как символические миры. Каждый мир по отдельности является слабым, и есть риск, что он может стать тоталитарной замкнутой системой, которая не подразумевает альтернативы. Эскейпология предлагает видеть утопии как символические множества, между которыми можно свободно перемещаться и, в конечном итоге, продвигаться к коллективному утопическому горизонту, меняя наш, первичный материальный мир.

Пещеры

Сегодня эстафету создания альтернативных миров подхватила главная культурная парадигма современности и специфическая форма виртуальности — компьютерная игра. Игра колонизировала своих конкурентов в культурной сфере, она присвоила зрелищность кино, захватила иммерсивность театра и усвоила массовость телевидения, она активно использует средства архитектуры для создания своих уровней[13]. Описывая современный мир, Маккензи Уорк предлагает образ Пещеры (The Cave). Мир для Уорк — это ячеистая структура, состоящая из бесконечного множества таких Пещер/Миров. Каждая Пещера — это отдельная игра в глобальном игровом пространстве мира[14]. Пандемия COVID-19 сделала решительный шаг в укреплении тотальности игрового пространства. В то время как очень многие сферы мирового рынка в результате длительных карантинов пострадали от вируса, игровая индустрия только выиграла. Самый большой скачок пришелся на время первых всеобщих локдаунов весной 2020 года: глобальные продажи игр выросли на 65 процентов. Игровое пространство

производит фигуру геймера, которая создает специфическую форму побега. Теория Геймера начинается с отмены реального мира за пределами Пещеры. Вопрос о побеге из Пещеры больше не стоит — геймер, как теоретик (его критическое воплощение), осуществляет побег через понимание природы игрового пространства как множественной символической системы, в которой он оказался. Разрыв, который создает геймер — практика игры, все, что он может — это играть и двигаться между мирами, находя в них порой прекрасные, порой ужасные моменты. В этом скольжении мы можем увидеть следующий потенциальный этап развития Абстракции: он будет множественным — Абстракция начинает делиться.

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Борхес Х.Л. Сад расходящихся тропок. М.: Азбука-Аттикус, 2021. С. 33. 

2. Deleuze G., Parnet C. Dialogues II. New York: Columbia University Press, 2007. P. 69. 

3. Bottici C. From imagination to the imaginary and beyond: towards a theory of imaginal politics // Bottici C., Challand В.The Politics of Imagination. New York: Birkbeck Law Press, 2011. P.16–36. 

4. Кайуа Р. Игры и люди. Статьи и эссе по социологии культуры. М.: ОГИ, 2007. С. 57. 

5. Wark M. The Vectoralist Class // e-flux journal #65, 2015. Доступно по https://www.e-flux.com/journal/65/336347/the-vectoralist-class/. 

6. Wark M. A Hacker Manifesto. Cambridge and London: Harvard University Press, 2004. P. 2. 

7. Хоружий С. Очерки синергийной антропологии. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2005. С.15. 

8. Там же. С. 21.

9. Аристотель. Политика. М.: Азбука, 2021. С.11. 

10. Кассирер Э. Избранное. Опыт о человеке. М.: Гардарика, 1998. С. 472. 

11. Кассирер Э. Философия Символических Форм. Том 3. Феноменология познания. М.; СПб.: Университетская книга, 2002. С. 41. 

12. Там же. С. 160. 

13. Wark M. Gamer Theory. Cambridge and London: Harvard University Press, 2007. P. 6. 

14. Ibid. P. 9.